Кондрашин кирилл петрович. «Грабли — это обратная сторона успеха

6 марта исполняется 100 лет Кириллу Кондрашину, одному из самых значительных дирижеров советской эпохи, лауреату двух Сталинских премий, народному артисту СССР, невозвращенцу.

В 1978 году он остался на Западе, в 1981 году скоропостижно умер сразу после исполнения Первой симфонии Малера в Концертгебау.

Несколько человек разных возрастов, которым есть что сказать о Кирилле Кондрашине, собрались вместе: его младший друг и коллега дирижер Александр Лазарев, много лет проработавший под его руководством в оркестре Московской филармонии трубач Вячеслав Трайбман, заставшая его в самом начале своей профессиональной жизни арфистка Анна Левина и его внук, виолончелист Петр Кондрашин, 1979 года рождения.

Александр Лазарев: Как я сейчас понимаю, дирижер городского оркестра - это такой городской учитель музыки, это человек, который воспитывает музыкальный вкус у жителей этого города. Это очень серьезная и ответственная должность.

Мне повезло, потому что в Москве во времена моего детства и юности было три замечательных учителя музыки: Кирилл Петрович Кондрашин, Евгений Федорович Светланов, возглавлявший Госоркестр, и Геннадий Николаевич Рождественский, руководивший оркестром радио (Большой симфонический оркестр имени Чайковского до 1993 года назывался Большим симфоническим оркестром Всесоюзного радио и Центрального телевидения. - Ред. ).

Кирилл Петрович возглавлял оркестр Московской филармонии. Этот оркестр находился не в самом хорошем финансовом положении относительно таких коллективов, как Большой театр или Госоркестр. Но благодаря его стараниям встал с ними в один ряд. Все, что делал Кирилл Петрович, вызывало беспрецедентный интерес.

У этих трех корифеев-учителей были достаточно разумно поделены сферы не то что влияния - сферы интересов. Кирилл Петрович был западником. Во-первых, нужно говорить о возрождении его стараниями малеровской музыки в Москве. Именно в Москве, в Питере-то она игралась. А от Малера - дорога к кондрашинскому Шостаковичу. К этому надо прибавить замечательные исполнения Кириллом Петровичем западной классики, включая симфонии Брамса и Бетховена, которые ему, по-моему, удавались больше, чем другим учителям. Так что я отношу его к западникам.

Евгений Федорович сразу же объявил, что никто, кроме него, так не может чувствовать русскую музыку, постигать ее во всей ее глубине и мощи кульминаций. Он сам себя поставил на это место - ну, видимо, не давала покоя память о Голованове.

Геннадий Николаевич в силу специфики оркестра радио исполнял много всего разного, но прежде всего - музыку современных композиторов, хорошую и плохую. Потому что если играть только хорошую музыку - зачем тогда оркестр радио? Для этого есть и Госоркестр, и филармония. С радиооркестрами так дело обстояло не только в нашей столице, но и в других частях света.

И вот были три огорода, в которых взращивали свои культуры эти три замечательных художника. Естественно, кто-то с чьего-то огорода что-то иногда брал себе. Лучше всего это удавалось Кириллу Петровичу. Он вторгался в сферу интересов других своих коллег очень успешно. Я не забуду его замечательное исполнение «Симфонических танцев» Рахманинова. Я помню его хиндемитовские программы, программы Стравинского.

Я не могу сказать то же самое про других. Допустим, я помню Евгения Федоровича с симфониями Малера. Было такое. Я говорю о 60-х - начале 70-х. Потом уже, в 90-х, конечно, произошло не то чтобы «окультуривание», но он нашел свой образ. Это уже другое. А вот в те годы, когда Госоркестр позволял себе поднять руку на Малера, не могу сказать, что это было связано с успехом.

Никогда не забуду, как в тишайшем Интермеццо Седьмой симфонии люди выходили из Большого зала консерватории, нарочно сильно хлопая дверью. Я был этому свидетель. Вместе с тем мне сложно вспомнить, кто лучше Светланова в 60-е годы исполнял Вторую симфонию Рахманинова.

Широта интересов Кирилла Петровича, его программы всегда вызывали у меня глубокое уважение. Потому что это была работа. И в этом смысле для меня есть параллель между Кондрашиным в Москве и Мравинским в Ленинграде. Ничего подобного на сегодняшний день не существует. Ни в Москве, ни в Ленинграде. Я имею в виду - такой дирижерской работы, скрупулезной, детальной, до конца.

Я не являлся студентом Кирилла Петровича в консерватории, но считаю, что колоссальное образование я получил, сидя на крылышке бельэтажа Большого зала консерватории на репетициях всех трех оркестров. То есть в консерватории начинались занятия - в 10 утра, - а я шел в зал. Какой-то из оркестров обязательно репетировал. И я имел возможность наблюдать уровень подготовки дирижера к репетиции.

Это достаточно просто определить - когда дирижер приходит готовый и знает, что будет, или когда он удивляется, находя то, чего он доселе не видел в партитуре.

У меня не было никаких сомнений в том, что все, что делал Кирилл Петрович, было продумано, выверено и подготовлено. Я бы, наверное, на первое место в его дирижировании поставил точность исполнения. Это, конечно, ограничивало свободу. Говорить о дирижерской импровизации тут сложно - то же самое в оркестре Мравинского было. Но вместе с тем - выверена вся балансировка, все динамические оттенки. У него любимые выражения были - «откусить», «откусывать и не проглатывать». Это значит - завершить звук как обрезать. Чтоб ничего не оставалось, ни эха, ничего.

Кондрашин замечательно организовывал репетицию. Делал антракт, когда заканчивается раздел - будь то экспозиция, разработка, какая-то часть. В общем, какой-то понятный фрагмент. Он рассчитывал буквально до секунд. Это очень важно.

У музыкантов должно быть ощущение некой формы репетиции. Можно, конечно, и так: анархия - мать порядка. Но, по-моему, от этого люди больше устают.

Оркестр был, как я уже сказал, не самый высокооплачиваемый. Хотя великолепные музыканты в нем, конечно, имелись. Духовики были хорошие. Но нельзя сказать, что струнники были такого же уровня, как в Большом театре, БСО, Госоркестре и Ленинградской филармонии. Несмотря на это, Кирилл Петрович и от струнников все-таки добивался замечательных результатов.

И его искусство - вот это удивительная вещь! - как бы удваивалось в своем качестве, когда он приезжал в Ленинградскую филармонию или в амстердамский Концертгебау. Где были дивные струнные.

Его записи интересно слушать до сих пор. Равно как и Мравинского.

Нам сейчас очень не хватает такого дирижера, педагога. Я уж не говорю, что дирижер в России - не только дирижер. Он еще мамка, нянька.

Я только что ездил в Новосибирск. Там они, конечно, гораздо достойнее отнеслись к памяти Арнольда Михайловича Каца, который всю жизнь мечтал уехать из Новосибирска и всю жизнь там проработал. Он там и в поликлиники музыкантов устраивал, и их детей в детский сад, и квартиры выбивал. И Кирилл Петрович таким же был.

Сейчас в Новосибирске построили новый концертный зал и дали ему имя Арнольда Каца. А здесь, в Москве, даже памятной доски не могут поставить на доме Кондрашина, ничего нет.

Вячеслав Трайбман: Я помню, у нас флейтист Алик был. У него была прописка в Днепропетровске, а работал он в Москве, и был приказ выселить его чуть ли не в 24 часа. Так Кирилл Петрович устроил телеграмму лично Хрущеву за подписью Шостаковича, Хачатуряна, Ойстраха и кого-то еще! И Алика не выселили.

На Бутырском хуторе (недалеко от тюрьмы) тогда строили дом, где Кирилл Петрович выбил какое-то количество квартир для музыкантов. Семейные получили квартиры, Алик, поскольку был одинокий, получил комнату.

Алик рассказывал, что когда они в Париже были, Кирилл Петрович всему оркестру купил билеты на Эйфелеву башню. А я помню, когда мы были в Колумбии - вдруг приходит папа (так мы называли Кирилла Петровича) со здоровенным мешком. В мешке были жареные тараканы - чтобы мы попробовали. И всем заказал пива.

Еще помню - приехали в Стокгольм. Всего на день. Без ночевки. После концерта сразу на поезд. Наши вещи куда-то свалили и просто накрыли сеткой. И сказали - гуляйте по городу. Решили сэкономить на гостинице.

Кирилл Петрович был страшно возмущен. И сказал тогда импресарио: выбирай - или сделаешь ребятам сейчас хороший обед, или вечером не будет концерта. Тот сделал обед - все равно дешевле получалось. А Кирилл Петрович нам говорил: ребята, не ешьте, а жрите! И возьмите с собой!

Лазарев: Слуга царю, отец солдатам.

Он же был большевиком, в партию вступил в 1941 году. Он тогда в Малом оперном театре в Ленинграде работал. 27 лет ему было. Война началась. Абсолютно все ясно, в общем.

И вот он этот крест нес. Конец 60-х. Начались выезды за границу, и никто не знал, кто вернется, кто нет. Начался исход талантливых людей из страны. В Большом театре, например, давали клятву - «будем ездить до последнего» (имелось в виду - пока все не останутся). Такие шутки-прибаутки. Официальную эмиграцию разрешили в 1972-м.

И вот возвращается с гастролей коллектив, Кирилла Петровича вызывают на ковер и очень сильно бьют по голове, говорят, что он завалил воспитание в коллективе. Он ходит понурый. Понимает, что действительно завалил.

В Госоркестре вроде аналогичная ситуация, тоже народ бежит. А Светланов (он беспартийный был) заявляет - все, я с этими бандитами больше работать не буду, пишу заявление, вот такие они предатели. И руководители из министерства умоляют: отец родной, останься, не уходи! А Кирилл Петрович в это время ходит с понурой головой.

Трайбман: Я помню летние сезоны в Юрмале. Там был Дом отдыха ЦК. Но Кирилл Петрович жил с нами, все удобства во дворе, телефон напротив. И ходил с нами в столовую. Ездил с нами на автобусе. И жена, Нина Леонидовна, тоже ездила. Переезды по 12-15 часов. Хотя его и уговаривали на самолете лететь. Он уже в возрасте все-таки был. Нет, нет.

Лазарев: Чего никогда не было в соседнем коллективе. У Светланова. Там было все совсем по-другому. И у Мравинского тоже. Там было «я вас не знаю».

И вот к чему привела эта демократия Кирилла Петровича? Ему же предлагали в 1964 году возглавить Госоркестр. На что он сказал, что нет, у него есть коллектив, с которым он единое целое. И остался. А потом эти его любовь и уважение к каждому закончились тем, что он и коллектив вошли в состояние взаимонепереносимости.

Трайбман: Только несколько человек таких было!

Лазарев: Ну как несколько человек! Я помню эти годы. Он меня в первый раз пригласил в Юрмалу, это был, наверное, 1972-й. Кирилл был очень возбужден, я помню его состояние, это уже был разлад. Вся любовь была отравлена. А в 1975-м он ушел из оркестра.

Анна Левина: Я, к сожалению, очень мало успела поработать с Кириллом Петровичем. Одно из моих первых сильных впечатлений такое.

Был в оркестре совершенно фантастический литаврист Эдик Галоян, легендарный просто. И было уже известно, что он уходит в БСО. И сами понимаете, как это оскорбительно для любого дирижера. Выпестовал его, а он вот так. Но в БСО в полтора раза больше была зарплата.

И вот идет репетиция. Эдик что-то не так сыграл. Кирилл ему сделал замечание. Просто что-то резко сказал - ничего грубого не было, никакого хамства, - потом бросил палочку и ушел. Все понимали, что ему просто очень обидно и больно. Раньше времени антракт. После него возвращаемся все пришибленные, что будет? Он встает за пульт и говорит: Эдик, извините, пожалуйста, я сделал вам замечание некорректным тоном.

То есть он мог его десять раз вызвать к себе в дирижерскую - раз уж так хотелось извиниться! Хотя могло и не хотеться - как чаще всего бывает. Но выйти и начать с этого второй заезд - вот это было для меня, наверное, первое сильное впечатление.

Может, еще потому, что я Кирилла Петровича боялась ужасно. У меня просто коленки дрожали. Хотя ко мне он относился удивительно хорошо.

Помню, я только поступила в оркестр. И приезжает к нам дирижер Шарль Брюк. Первая репетиция. В программе - «Море» Дебюсси. А там есть что поиграть арфе. А оркестрового опыта у меня никакого. И мне попались старые французские ноты, где подряд на одной странице идут партии первой и второй арфы. Мне никогда такое раньше не попадалось.

В результате, как только я перевернула страницу, я, естественно, начала играть первую строчку. А я сидела на второй арфе. И я понимаю, что что-то не то, паника жуткая. И вдруг тихо-тихо голос сзади: «А-ня». По слогам. Кирилл Петрович, оказывается, стоял прямо за мной. Он знал, что я без опыта. Было ощущение, что мне дали понюхать нашатырный спирт.

И каким-то чудом у меня все прояснилось, что я должна играть. Как прожектором высветилось.

Петр Кондрашин: При этом известно, что Кондрашин очень строгий был человек. Если трубач киксанул, то он потом на него минут 15 мог смотреть. Вот я представляю, каково бы мне было, если б на меня 15 минут подряд дирижер смотрел!

Трайбман: Не-ет, не 15 минут! Он до конца произведения смотрел! И губами так еще артикулировал! Мы его уговаривали: «Кирилл Петрович, вот когда стоят телевизионные камеры или когда публика позади оркестра сидит - ну пожалуйста, не делайте лицо! Потом лучше вызовите в дирижерскую и делайте что хотите». Но он не мог.

Однако если приходил какой-то дирижер сомнительный, которого он не знал, то оркестр он охранял. Ставил обычно стульчик в нише около органа и там сидел.

Однажды приехал некий дирижер, Кирилл Петрович сидит сзади. Была 21-я симфония Мясковского. И с первых же тактов посыпались дирижерские замечания струнным такого типа: ноту ля на струне ре, ноту ре на струне ля. Продолжалось это минут 15. Вдруг папа встает - стоп, в дирижерскую, пожалуйста. А мы побежали подслушивать.

Он ему говорит: «Что вы за замечания делаете, что за ерунда? Значит, план работы такой - сейчас прогон, завтра выходной, послезавтра выходной, в день выступления генеральная, вечером концерт, и духа вашего здесь больше не будет».

При этом каких дирижеров он сам приглашал! Шарль Брюк, Зубин Мета, Лорин Маазель, Игорь Маркевич, Иржи Белоглавек. В Америку с нами вторым дирижером поехал Светланов.

Кондрашин: То есть ревности к коллегам не было совсем. Хотя считается, что у дирижеров не принято дружить между собой. И надо сказать, когда он уехал в Голландию, он же не был там, как многие считают, главным дирижером Концертгебау. Главным там был Бернард Хайтинк. И для Кондрашина открыли место, которое с его смертью закрылось, - место второго главного дирижера!

Но он всячески подчеркивал, что Хайтинк - главный, и у них были очень хорошие отношения. Хотя это сложно себе представить, как два главных дирижера могут терпеть друг друга.

Лазарев: И он молодежь поддерживал. Возглавлял конкурс дирижерский. В 1966 году, когда был второй конкурс, появились Темирканов, Симонов, Максим Шостакович.

Мой конкурс был третий, у меня была первая премия, у Вольдемара Нельсона вторая. И сразу же Кирилл Петрович пригласил нас к себе ассистентами. Я сказал, что я слишком дорожу нашими с ним хорошими отношениями, поэтому не пойду. А Нельсон сказал, что пойдет.

Год они там вместе варились. И через год все получилось так, как я и ожидал. Кирилл Петрович сказал, что Нельсон бездельник.

Я думаю, что Кирилл Петрович не совсем правильно себе представлял должность ассистента. По его мнению, ассистент должен был за ним ходить и все записывать. А тот этого не делал.

И Нельсон совершил еще одну ошибку. Он пошел к Кириллу Петровичу в аспирантуру. Чего категорически было делать нельзя. То есть он попал как кур в ощип. Ходил чуть не в слезах. А я приходил на урок смотреть, как они бились друг с другом, меня потеха брала страшная.

Но я думаю, Кондрашин единственный был, кто поддерживал молодых.

Кондрашин: Он же еще написал несколько очень хороших книг - «Мир дирижера», «О дирижерском искусстве», «О художественном прочтении симфоний Чайковского». Сейчас это библиографические редкости. Я хочу их переиздать.

Страшно интересно читать, как он объясняет музыку. Например, первая часть 15-й симфонии Шостаковича: «компания разгулявшихся молодых людей идет по улице». Конечно, Дмитрий Дмитриевич не об этом писал. Музыку словами вообще объяснить нельзя, но чтоб музыканты поняли, как ее надо играть, обязательно должен быть какой-то образ. Нельзя просто сказать: здесь играйте потише, здесь погромче. А дед говорил вещи, которые напрямую, может быть, не имели отношения к данной музыке. Но музыкант после этого играл в том настроении, которое ему было нужно.

В этих книгах - его третий талант после дирижерского и педагогического.

Трайбман: Последний концерт он дирижировал с нами в свой день рождения, 6 марта 1978 года, была Шестая симфония Мясковского. Он к тому времени уже ушел из оркестра, был свободным художником, с нами у него было только два концерта в год. Потом должен был быть второй концерт, и уже висели афиши, но его не произошло - Кирилл Петрович остался на Западе.

Лазарев: Для меня было неожиданностью, когда он остался. Это неподготовленная модуляция была абсолютно.

Трайбман: Ну, в последние годы у него как получилось? Друзья - Шостакович, Ойстрах - умерли. Галич выслан. Ростропович уехал.

И еще, конечно, у него была страшная обида - он только-только ушел из оркестра, а у оркестра был юбилей, выпустили буклет. Где его даже не вспомнили.

Лазарев: Он остался в декабре 1978-го. А месяца через три у меня был концерт в Амстердаме. И вдруг он мне звонит: «Саша, с вами нет музыковеда в штатском?» - «Нет, Кирилл Петрович, я один». - «Ну давайте увидимся?» - «Давайте». - «Площадь Alte Opera , Ойстербар, в 12, я закажу столик на фамилию Нойман, это для конспирации».

Ровно по секундомеру мы зашли с двух сторон в бар. Что значит два человека хоть и разных поколений, но одной профессии! Точность. Сидели беседовали часа три. Он говорил, что это была первая встреча с посланцем той страны, которую он оставил. Это была моя с ним последняя встреча.

Безусловно, он тосковал. Спрашивает: «Можете передать письмо?» Я говорю: «Конечно, только вы сейчас про него не кричите и не суйте его мне у всех на виду». Он что-то написал, мы вышли, он мне передал.

На следующий день, когда я прилетел в Москву, меня заставили вывернуть карманы в «Шереметьево». Обычно ничего такого не бывало. Но письмо было в заднем кармане, и я его не достал.

По приезде позвонил Нине Леонидовне. Спрашивает: «Саша, как вы доехали?! А то, представляете, этот дурак мне звонит и говорит: Саша улетает завтра московским рейсом, он тебе привезет письмо!» То есть Кирилл Петрович сказал ей все по телефону (смеется) , и я так полагаю, что это стало известно.

Кондрашин: Последний раз он дирижировал в Амстердаме. Незапланированно. Должен был быть концерт оркестра Немецкого радио. Дневной. Первая симфония Малера. А в первом отделении - «Классическая» Прокофьева. И дирижер куда-то исчез, что-то там случилось. Прокофьева продирижировал концертмейстер. А на Малера, естественно, нужен был какой-то маэстро. И срочно позвонили Кондрашину.

Условие - оркестр должен был играть без репетиции. Дед, видимо, себя не очень хорошо чувствовал. Но он с этим оркестром несколько месяцев назад играл какую-то другую программу в Германии, в общем, он его знал. И он согласился.

Тогдашний директор Концертгебау рассказывал, что это была его идея пригласить Кондрашина. Первую часть струнные играли очень неуверенно, и он подумал, что если дальше так пойдет, то он лишится своей работы. Но дальше стало лучше и лучше. Запись эта сохранилась, и в день рождения деда она будет транслироваться на «Орфее».

Кондрашин - один из немногих, дирижерский почерк которых можно услышать на записи. Слышно даже то, что он дирижировал без палочки. Я, как оркестрант, очень это понимаю. Нет этой указки. Он руками все показывает.

И эта запись - потрясающая. Оркестр - не его, это не тот оркестр, который его с полдыхания понимает. И, конечно, Первую Малера любой профессиональный оркестр может сыграть, не очень обращая внимание на дирижера. Но слышно, что они играют именно так, как он хотел. Особенно финал. И, собственно, после этого концерта он приехал домой, ему стало плохо, и он умер.

Я его не застал, к сожалению, но видел записи и, главное, слышал записи. Кадров вообще-то с ним мало осталось. Все размагнитили. Самые известные - с Ойстрахом и Ваном Клиберном.

Нельзя сказать, что у него манера дирижирования была красивая, не было позерских жестов. Но он показывал так, что, мне кажется, даже тому, кто не умел играть, не сыграть было невозможно.

Папа (Петр Кириллович Кондрашин, знаменитый звукорежиссер. - Ред. ) мне говорил, что дирижер, который говорит музыкантам: «Почему вы на меня не смотрите?» - это не дирижер.

Не могу сказать, что прямо все записи деда меня восхищают. Но есть диски с Концертгебау, все live - «Симфонические танцы», «Вальс» Равеля, «Дафнис и Хлоя», Первая и Вторая симфонии Брамса, Третья Бетховена, Третья Прокофьева, Шестая Шостаковича - это фантастическое качество!

Отец мой считал, что к концу жизни дед сделал колоссальный рывок как дирижер. И отъезд его, конечно, был не случайным. Уехав туда, он полностью сменил обстановку, окружение.

Представьте себе, что это было для советского человека. Все другое, толком без языка, дома остались дети, друзья. Ну, это как монахи уходят от привычного мира. Я думаю, что в этой истории было много трагического, но он понимал, на что идет. Он хотел своим творчеством оправдать очень жесткий и тяжелый для близких поступок. Отцу ведь моему даже предлагали фамилию поменять, когда дед уехал. Дед писал:

«Я надеюсь, что вам не будет стыдно за мое имя. Если Бог даст мне еще пять лет, то я успею сделать, что задумал»

Он же уже был приглашен возглавить оркестр Баварского радио. Но он прожил только два с половиной года.

Родился 21 февраля (6 марта) 1914 год в семье оркестровых музыкантов, в шесть лет начал обучаться игре на фортепиано, затем занимался также теорией музыки у Н. С. Жиляева, который оказал огромное влияние на его творческое развитие.

В 1931 году Кондрашин поступил в МГК имени П. И. Чайковского в класс оперно-симфонического дирижирования к Б. Э. Хайкину. Три года спустя он получил место помощника дирижёра Музыкальной студии МХТ под руководством Владимира Немировича-Данченко, где впервые встал за пульт 25 октября 1934 года.

Окончив консерваторию в 1936 году, Кондрашин стал дирижёром Малого театра в Ленинграде, где под его управлением состоялись представления опер А. Ф. Пащенко «Помпадуры», Дж. Пуччини «Девушка с Запада», М. М. Черёмухина «Калинка» и др. На первом Всесоюзном конкурсе дирижёров в 1938 году Кондрашин получил почётный диплом, а музыкальная критика отметила его высокое мастерство.

В 1943 году Кондрашин получает приглашение в Большой театр, только что вернувшийся из эвакуации из Куйбышева. Молодой дирижёр знакомится с С. А. Самосудом, А. М. Пазовским, Н. С. Головановым, которые помогли ему расширить музыкальный кругозор и усовершенствовать мастерство управления оперным оркестром. Под управлением Кондрашина было поставлено несколько новых опер, в это время он также часто выступает с ведущими оркестрами страны, исполняя сочинения Н. Я. Мясковского, С. С. Прокофьева, Д. Д. Шостаковича, Рахманинова, П. И. Чайковского, Ф. Листа и Р. Вагнера. В 1948 и 1949 годах он получает Сталинскую премию первой и второй степени, соответственно.

Покинув Большой театр в 1956 году, Кондрашин начал карьеру гастролирующего дирижёра, заслужив репутацию блестящего аккомпаниатора: с оркестрами под его управлением выступали Д. Ф. Ойстрах, С. Т. Рихтер, М. Л. Ростропович, Э. Г. Гилельс, Л. Б. Коган и другие выдающиеся музыканты. На Первом конкурсе имени П. И. Чайковского в 1958 с оркестром под управлением Кондрашина на третьем туре и на гала-концерте играл Ван Клиберн, и в том же году Кондрашин впервые посетил с гастролями США и Великобританию.

В 1960-1975 годах Кондрашин возглавлял Симфонический оркестр Московской филармонии. Этот период считается самым плодотворным в карьере дирижёра. Под его управлением оркестр Московской филармонии выдвинулся в число ведущих музыкальных коллективов страны.

В декабре 1978 года после очередного концерта в Нидерландах Кондрашин принял решение не возвращаться в СССР. Вскоре он получил место главного приглашённого дирижёра оркестра Концертгебау в Амстердаме, а в 1981 году должен был возглавить Симфонический оркестр Баварского радио, однако скоропостижно умер от инфаркта.

Творчество

Кондрашин - один из крупнейших дирижёров XX века. По его собственным словам, он стремился, подобно дирижёрам прошлых лет, выработать собственное уникальное и неповторимое звучание оркестра. За время работы с оркестром Московской филармонии он исполнил многие сочинения классических и современных авторов, в том числе цикл из всех симфоний Г. Малера, а также произведения Б. Бартока, П. Хиндемита, А. И. Хачатуряна, М. С. Вайнберга, Г. В. Свиридова, Б. А. Чайковского (Б. А. Чайковский посвятил К. П. Кондрашину свою Вторую Симфонию) и многих других композиторов. Кондрашин - первый дирижёр, исполнивший цикл из всех пятнадцати симфоний Д. Д. Шостаковича, при этом Четвёртая (не исполнявшаяся со времени своего написания - 1936) и Тринадцатая симфонии были исполнены в 1962 году впервые.

Среди осуществлённых записей - произведения И. Брамса (все симфонии; концерт для скрипки с оркестром с Д. Ф. Ойстрахом), М. Вайнберга (симфонии № 4-6), А. Дворжака (концерт для скрипки с оркестром с Ойстрахом), Г. Малера (симфонии № 1, 3-7, 9), С. С. Прокофьева («Кантата в XX-летию Октября», «Ала и Лолий»), М. Равеля («Испанская рапсодия», «Вальс»), С. В. Рахманинова («Колокола», «Симфонические танцы», концерт № 3 для фортепиано с оркестром с Ваном Клиберном), Н. А. Римского-Корсакова («Снегурочка», концерт для фортепиано с оркестром с С. Т. Рихтером), А. Н. Скрябина (1 часть «Предварительного действа» в редакции А. П. Немтина - первая запись), П. И. Чайковского (симфонии № 1, 4, 5, 6, концерт № 1 для фортепиано с Ваном Клиберном), Д. Д. Шостаковича (все симфонии, «Октябрь», «Казнь Степана Разина», «Над родиной нашей Солнце сияет», концерт № 2 для скрипки с оркестром с Ойстрахом) и др.

Звучание оркестра под управлением Кондрашина отличалось уравновешенностью текстуры звучания, чётким контролем над динамикой, теплотой и единством тембра. Некоторые из своих мыслей и методов работы с оркестром Кондрашин отразил в книге «О дирижёрском искусстве», вышедшей в печать в 1972 году.

Награды и премии

• Сталинская премия первой степени (1948) - за дирижирование оперным спектаклем «Вражья сила» А. Н. Серова на сцене ГАБТ
• Сталинская премия второй степени (1949) - за дирижирование оперным спектаклем «Проданная невеста» Б. Сметаны на сцене филиала ГАБТ
• Государственная премия РСФСР имени М. И. Глинки (1969) - за концертные программы (1966-1967) и (1967-1968)
• народный артист СССР (1972)
• заслуженный деятель искусств РСФСР (1951)
• орден Трудового Красного Знамени и медали

Библиография

• Ражников В. Кондрашин рассказывает о музыке и о жизни. - М.: Музыка, 1989

Народный артист СССР (1972). Музыкальная атмосфера окружала будущего артиста с детства. Родители его были музыкантами, играли в разных оркестрах. (Любопытно, что мать Кондрашина, А. Танина, была первой женщиной, выдержавшей в 1918 году конкурс в оркестр Большого театра.) Сначала он занимался игрой на фортепиано (музыкальная школа, техникум имени В. В. Стасова), но к семнадцати годам твердо решил стать дирижером и поступил в Московскую консерваторию. Пять лет спустя он окончил консерваторский курс по классу Б. Хайкина. Еще ранее росту его музыкального кругозора во многом способствовали занятия по гармонии, полифонии и анализу форм с Н. Жиляевым.

Первые самостоятельные шаги молодого артиста связаны с Музыкальным театром имени В. И. Немировича-Данченко. Сначала он играл в оркестре на ударных инструментах, а в 1934 году состоялся дебют дирижера - под его управлением шла оперетта «Корневильские колокола» Планкета, а несколько позже «Чио-Чио-сан» Пуччини.

Вскоре после окончания консерватории Кондрашин был приглашен в Ленинградский Малый оперный театр (1937), возглавлявшийся тогда его учителем - Б. Хайкиным. Здесь продолжалось становление творческого облика дирижера. Он успешно справлялся со сложными задачами. После первой самостоятельной работы в опере А. Пащенко «Помпадуры» ему были доверены многие спектакли классического и современного репертуара: «Свадьба Фигаро», «Борис Годунов», «Проданная невеста», «Тоска», «Девушка с Запада», «Тихий Дон».

В 1938 году Кондрашин принял участие в Первом Всесоюзном конкурсе дирижеров. Ему был вручен диплом второй степени. Это был несомненный успех двадцатичетырехлетнего артиста, если учесть, что лауреатами соревнования стали уже вполне сформировавшиеся музыканты.

В 1943 году Кондрашин поступил в Большой театр СССР. Еще больше расширяется театральный репертуар дирижера. Начав здесь со «Снегурочки» Римского-Корсакова, он ставит затем «Проданную невесту» Сметаны, «Гальку» Монюшко, «Вражью силу» Серова, «Бэлу» Ан. Александрова. Однако уже в то время Кондрашин начинает все больше тяготеть к симфоническому дирижированию. Он возглавляет Московский молодежный симфонический оркестр, который в 1949 году завоевывает «Большой приз» Будапештского фестиваля.

С 1956 года Кондрашин полностью посвящает себя концертной деятельности. Тогда он не имел своего постоянного оркестра. В ежегодных гастролях по стране ему приходится выступать с разными коллективами; с некоторыми он сотрудничает регулярно. Благодаря его упорной работе значительно повысили свой профессиональный уровень такие, например, оркестры, как Горьковский, Новосибирский, Воронежский. Отличные плоды принесла и полуторамесячная работа Кондрашина с Пхеньянским оркестром в КНДР.

Уже в ту пору выдающиеся советские инструменталисты охотно выступают в ансамбле с Кондрашиным-дирижером. В частности, Д. Ойстрах дал с ним цикл «Развитие скрипичного концерта», а Э. Гилельс сыграл все пять концертов Бетховена. Аккомпанировал Кондрашин и на финальном туре Первого Международного конкурса имени Чайковского (1958). Вскоре его «дуэт» с победителем соревнования пианистов Ваном Клиберном услышали в США и Англии. Так Кондрашин стал первым советским дирижером, выступившим в Соединенных Штатах. С тех пор ему пришлось неоднократно выступать на концертных эстрадах мира.

Новый и наиболее важный этап артистической деятельности Кондрашина начался в 1960 году, когда он возглавил симфонический оркестр Московской филармонии. За короткий срок ему удалось вывести этот коллектив на передовые художественные рубежи. Это касается и исполнительских качеств, и репертуарного диапазона. Часто выступая с классическими программами, Кондрашин заострил свое внимание на современной музыке. Он «открыл» Четвертую симфонию Д. Шостаковича, написанную еще в тридцатые годы. После этого композитор доверил ему первые исполнения Тринадцатой симфонии и «Казни Степана Разина». Кондрашин представил слушателям в 60-х годах произведения Г. Свиридова, М. Вайнберга, Р. Щедрина, Б. Чайковского и других советских авторов.

«Нужно отдать должное смелости и упорству, принципиальности, музыкальному чутью и вкусу Кондрашина,- пишет критик М. Сокольский.- Он выступал как передовой, широко мыслящий и глубоко чувствующий советский художник, как страстный пропагандист советского творчества. И в этом своем творческом, смелом художественном эксперименте он получил поддержку оркестра, носящего имя Московской филармонии... Здесь, в оркестре «филармоников», за последние годы особенно ярко и широко раскрылся большой талант Кондрашина. Этот талант хочется назвать наступательным. Импульсивность, порывистая эмоциональность, пристрастие к обостренным драматическим взрывам и кульминациям, к накаленной экспрессивности, которые присущи были молодому Кондрашину, остались характернейшими чертами искусства Кондрашина и сегодня. Только нынче пришла к нему пора большой, подлинной зрелости».

Литература: Р. Глезер. Кирилл Кондрашин. «СМ», 1963, № 5. Ражников В., "К. Кондрашин рассказывает о музыке и жизни", М., 1989.

Л. Григорьев, Я. Платек, 1969

Беда не приходит одна, она любит компанию. Высокопоставленные художники как сговорились против Кондрашина. Главный дирижер Госоркестра не раз активно пресекал все предложения своего худсовета о приглашениях Кондрашина. Из БСО уволили Геннадия Рождественского. Коль дела не поправишь, решил оркестр, то нельзя терять хорошей возможности: сейчас свободен Кондрашин - надо его просить стать главным. Он блестящий дирижер, недавно сделавший с БСО прекрасную запись Симфонии № 3 Брамса. Но председатель радиокомитета Лапин, в чьем ведении этот коллектив, был начеку и с негодованием отверг эти предложения. Разумеется, пришедший в БСО Владимир Федосеев также старательно оберегал коллектив от такого интерпретатора (причем тут музыка, когда культура пытается задушить одного из своих лучших представителей!).

Москва перекрыла все дирижерские дороги Кондрашину. Он очень быстро оказался никому не нужен. Министерство культуры РСФСР злобным молчанием испытывало своего недавнего баловня, а теперь взбунтовавшегося мастера-ослушника. Бескомпромиссными и последовательными в своей дружбе и любви оказались только два музыканта: Джансуг Кахидзе и Израиль Гусман, с радостью пригласившие Кондрашина в свои оркестры, где они были главными дирижерами. Причем Кахидзе ведь в свое время пострадал от кондрашинской несправедливости (тот не отгадал в нем замечательного музыканта и яркого дирижера и не пропустил на заключительный тур одного из дирижерских конкурсов, который возглавлял). Кроме того, Кахидзе вытерпел и капризы измученного маэстро, менявшего на ходу программы и сроки.

В беседах Кондрашин не однажды упоминал об эксплуататорском отношении к артисту в Союзе. И противопоставлял Запад. «Там, - аргументировал он, - каждый мой приезд для людей, любящих музыку, праздник. Все крутится вокруг тебя. Пресса весьма активна и оперативна. В России я за свою жизнь не получил ни одной оперативной рецензии - только через кварталы и полугодия. Там же на следующий день после концерта я читал пятьдесят! На Западе ты нужен реально и навсегда», - говорил Кирилл Петрович.

Конечно, он заблуждался. К сожалению, все, что перечислял в наших беседах маэстро, все это атрибуты гастрольной жизни. Постоянного же безоблачного бытия в искусстве нет нигде на Земле. И, оказавшись на Западе, он это почувствовал сразу же после первых обращений к антрепризе… Маэстро думал, что будет вечный фейерверк, а натолкнулся на испуганных людей, спешно наводящих мосты к нашим конторам, желая выведать: не разорвет ли Минкульт другие контракты, заключенные по его инициативе.

Однако еще не все сказано о предотъездной ситуации. Итак, маэстро собирался в ноябре на гастроли в Голландию. С оркестром «Концертгебау» его соединяла многолетняя работа. Один из лучших европейских коллективов, «Концертгебау» ценил Кондрашина как блестящего интерпретатора и как редкого музыканта, обладающего даром педагогического мастерства. Оркестр становился интересней, в нем рельефней проявлялось лицо коллектива после постоянных общений с Кондрашиным. И Кирилл Петрович, с годами все более осознавая свой интерес к несуетному формированию оркестрового стиля, своей школы оркестровой игры и дирижирования, весьма высоко ценил это сотрудничество. Директорат оркестра накануне пригласил его быть со-главным дирижером (вместе с Хайтинком). Но, собираясь на гастроли, Кондрашин не мог быть уверенным, что они состоятся. Из-за здоровья.

Это еще одна из важных причин отъезда. В год отъезда из-за избыточных нервных переживаний Кондрашин стал глохнуть. Он не афишировал этого, и кроме близких никто не знал о растущей глухоте. Отпустил длинные волосы, позволяющие маскировать слуховой аппарат. Очевидно, он опасался, что недостаточное слышание будет еще одним препятствием для разрешения зарубежных гастролей, которые остались для него единственной возможностью концертной жизни. (Между тем музыку он слышал прекрасно, что и позволяет предположить, что глухота была нервной реакцией на события.)

Был еще один старый диагноз, приносящий много неприятностей со стороны медицинских органов, подписывающих справки о разрешении поехать за границу. У маэстро была аневризма аорты, и перед последними гастролями его лечащие врачи из Кремлевской больницы усомнились - стоит ли лететь, ведь это опасно. Пришлось обратиться к главному специалисту по заболеваниям сосудов - академику, и тот, вызвав на собеседование врачей, поставил более щадящий диагноз, снимающий ответственность с тех, кто дает справки на вылет. Таким образом, гастроли могли состояться и на этот раз. Однако, совершенно ясно, что данное разрешение может быть последним, и в недалеком будущем он останется совершенно свободным от всего: не имея гастролей на Родине, он не сможет гастролировать и за границей.

Таковы были обстоятельства, предшествующие последним гастролям Кирилла Петровича Кондрашина. И теперь вопрос к читателю - как бы он поступил на месте народного артиста СССР дирижера Кирилла Кондрашина?

Судьба между тем раскрывала свои козырные карты. Приехав в Голландию, Кондрашин получил приглашение занять пост главного дирижера оркестра голландского радио в Хильверсуме. И это помимо того, что он уже имел со-главное дирижерство в оркестре «Концертгебау». Эта должность - следствие межправительственных соглашений, которые могли быть прерваны разгневанным министерством в случае невозвращения. Свободное место в оркестре радио же могли очень скоро занять. Ситуация требовала принятия решения. Он заявляет о своем решении остаться и остается в надежде на Хильверсум. Директорат же «Концертгебау» испуган, теперь не тем, что испортятся отношения с советскими ведомствами, а тем, что не смогут найти такого дирижера. Оркестру, как они считали, не нужен просто «ивнинг-кондакшен» (дирижер, производящий впечатление на концерте); оркестру нужен универсально оснащенный мастер: и интерпретатор, и оказывающий плодотворное педагогическое воздействие.

Событийный ряд жизни маэстро того времени был полон возможностями, подтверждающими внешнюю правильность невозвращения. Оркестру разрешили продлить контракт с Кондрашиным. Судьба победила жизнь. Она всегда побеждает, когда с ней не борются, а выкладывают перечень увесистых причин. Остались обездоленными родные, друзья и многочисленные подлинные поклонники его искусства на Родине. Он надеялся, что мы поймем его. Мы все понимаем и все прощаем, это ведь не первый и не последний удар…

9 декабря 1978 года вернулась из Голландии его жена и подтвердила все сказанное «голосами» - «Маэстро остался!» В тот же день я встретил его горячего поклонника из оркестровых музыкантов, человека верующего. «Я все знаю, - сказал музыкант со спокойной печалью, - я заказал молебен по нашему Кириллу…» И он стал бормотать какую-то витиеватую фразу, из которой я только и услышал последнее предложение: «Господи, прости его, заблудшего…»

За годы застоя мы потеряли многих выдающихся деятелей культуры. Некоторых навсегда. Среди них и Кирилла Петровича Кондрашина. Его вынужденное невозвращение не принесло счастья никому: ни его семье, ни западной культуре, ни ему самому. Зная маэстро, можно предположить, что все письмена судьбы он подсмотрел заранее. Он знал финал. Доказательством тому служат его письма к жене, завещания, написанные заранее, отказы высказаться о причинах отъезда, от вопросов о политических взглядах. Он говорил по телефону с женой Ниной Леонидовной Кондрашиной чаще, чем должен был говорить человек, захотевший навсегда расстаться с одним миром в пользу другого. Он говорил и писал о непоправимом. Он знал судьбу и звал ее. Жизнь Кондрашина на Западе продолжалась чуть более двух лет. В канун своего дня рождения в 1981 году маэстро умер от разрыва сердца. Он похоронен неподалеку от Амстердама, на постоянном кладбище в дубовом гробу с прозрачной крышкой…

Моему коллеге Юре Гиндину

Кирилл Кондрашин родился 6 марта 1914 года в Москве. Он учился в музыкальном училище имени Стасова. В 1936 году окончил московскую консерваторию, где он занимался у Бориса Хайкина.

К. Кондрашин получил диплом на Первом всесоюзном конкурсе дирижёров.

С 1934 года работал в музыкальном театре им. Немировича-Данченко.

С 1937 по 1941 работал в Малом театре в Ленинграде. С 1943 года – в Большом театре. С 1960 года по 1975 год руководитель оркестра МГФ, московской филармонии.

После 1 Международного конкурса имени Чайковского в 1958 году Кондрашин вместе с Ван Клиберном едет в США, где делает большой тур. Его приглашают в Белый дом, где он встречается с президентом Д. Эйзенхауром. Кондрашин первый советский дирижёр посетивший США.

Ван Клиберна, после победы на конкурсе им. Чайковского, встречали как национального героя. Тысячи людей восторженно привествовали его.

Кирилл Кондрашин прославился на весь мир.

В Москве с 1960 по 1975 год он руководит оркестром Московской государственной филармонии. К. Кондрашин был отличный организатор. Это специфическая черта для советских оркестров. Дирижёр должен быть не только художественным руководителем, но и администратором. Для того чтобы привлечь хороших музыкантов, нужно было выбить хорошую квартиру, иметь связи, влияние в райкоме, обкоме и так далее.

Кондрашин стал руководителем Московского симфонического оркестра в 1960 году, сменив гениального дирижёра Натана Рахлина, который добивался поразительной игры оркестра. Однако, Рахлин был плохим руководителем. Поэтому развал дисциплины, музыкант мог явиться на концерт в нетрезвом виде и т.п. Оркестр был в плачевном состоянии.

О Натане Рахлине нужно особо сказать. Этот гениально одарённый музыкант своим провинциально-опереточным видом и манерами вызывал насмешки у музыкантов, но когда он становился за пульт, всех охватывал какой-то особый вид гипноза, порыв, увлечение.

Я имел счастье играть с ним, когда он приезжал как приглашённый дирижёр. Если в его программе был занят не весь состав, то между музыкантами шла борьба за то, чтобы играть в составе уменьшенном.

В оркестре было немало пожилых музыкантов, проработавших двадцать пять или тридцать лет и потерявших свежие ощущения от частого исполнения произведений. В музыкальном жаргоне их называли лабухи. Я поражался их молодой увлечённостью в концертах с Рахлиным. Преображался весь оркестр, становясь из среднего оркестра первокласным.

Я особенно поразился, когда был на концерте Рахлина с Казанским симфоническим оркестром, где он был в то время руководителем. Оркестр слабый. Играли Шестую Патетическую симфонию П.И.Чайковского. Это было что-то невероятное.

После одного выступления нашего оркестра с Рахлиным к нему подошёл после концерта Кирилл Кондрашин, а я стоял близко, укладывал свой инструмент и услышал: «Натан Григорьевич, поздравляю, могу сказать, что мне никогда не удаётся добиться такого звучания оркестра».

К. Кондрашин, придя в оркестр, сказал о больших потенциальных возможностях музыкантов. Но нужна колоссальная работа. Неизбежно изменить отношение к работе в оркестре и в домашней работе. Оркестровые партии должны быть выучены музыкантами. Через некоторое время стала очевидной необходимость убрать ряд музыкантов. Речь шла прежде всего о духовиках, то есть флейта, гобой, кларнет, фагот, трубы, тромбоны. Пришли новые, молодые, талантливые люди.

За год оркестр преобразился. С оркестром охотно стали выступать выдающиеся музыканты: Давид Ойстрах, Мстислав Ростропович, Эмиль Гилельс, Святослав Рихтер, Леонид Коган и другие. И, конечно, выступал Ван Клиберн, друживший с Кондрашиным после победы на конкурсе им. Чайковского в 1958 году.

Оркестр стал выезжать заграницу и два или три раза в году выезжал на длительные поездки в Европу и Америку. Появилась новая категория людей – «невыездные», и К. Кондрашин много времени и сил тратил на то, чтобы добиться их выезда. Перед выездом зарубеж устраивались иногда «профилактические» встречи с министром культуры Е. Фурцевой. На одной из таких встреч перед поездкой в США она сказала: «Вас, наверное, будут спрашивать о А. Солженицине. Народ возмущен, как А. Солженицин пишет о советской действительности. Да, он не пишет так, как нужно народу».

В поездках нас всегда сопровождали два «сотрудника» министерства культуры, то есть КГБ. Первые выезды оркестра, артисты оркестра были разбиты на четвертки, и могли ходить только в таком составе. Через некоторое время можно было вдвоем ходить.

Платили суточные, самое большее двадцать долларов в США и Японии. В других странах это могло быть от трех до десяти долларов. Музыканты, естественно, старались экономить на еде. Брали консервы, пакетные супы, ну и, конечно, кипятильники и электрические плитки. Помню как в Токио, одновременно включённые электроприборы выбили все пробки, и сверкающая, сияющая улица была 15-20 минут в темноте. Руководство оркестра «умоляло» не включать электроприборы одновременно.

Поезка в Японию была на пароходе, поэтому чемоданы весили по тридцать-сорок килограмм. Оркестр привезли в гостиницу, и услужливые японцы стали помогать нашим женщинам, но у них ничего не получалось. Они не могли оторвать чемодан от пола. Тогда одна из женщин взчла с легкостью два чемодана и спокойно понесла к лифту под изумленные взгляды японцев.

В поездке за границу нередко проявлялась болезненная скупость музыкантов, конечно в первые поездки люди, имевшие скромную зарплату, старались сэкономить, так как имелось много проблем: отсутствие квартир, одежды, мебели. Но работая десять-пятнадцать лет, имея постоянно одну-две поездки в году, эти проблемы были давно решены. Поэтому такая скупость была именно болезненной.

Так например, один музыкант, используя вместо хлеба сухие хлебцы, отписывал скалько в день он съел этих хлебцев. Он был мой коллега, то есть тоже виолончелист. Каждый раз, когда я покупал бутылочку кока-колы, а она в то время стоила пятнадцать центов, он спрашивал сколько она стоит. Однажды я пошутил и сказал, что сегодня она стоит шестнадцать центов. С ним было просто плохо.

Как-то мы были в Испании. Остановились в каком-то придорожном отеле, вышли пройтись и увидели недалеко несколько бродячих голодных собак. И вот две наши музыкантши, которые тоже увидели собак, остановились и одна другой говорит: «Принеси им колбасы». Та скоро вернулась и принесла несколько кусков, бросила их собакам, те понюхали и отошли. Все рассмеялись, вот какую колбасу едят советские артисты. Её даже голодные бродячие собаки не едят.

В 1969 году, после событий в Чехословакии, когда были введены советские танки и войска, у оркестра была поезка туда. Когда оркестр привезли в гостиницу, нас отказались принять и обслуживать. Ну, конечно, после соответствующих звонков эта забастовка прекратилась.

На другой день я пошёл обедать в ресторан гостиницы и был потрясён, сделал заказ и через пять минут ко мне направилась группа из четырех-пяти человек: метрдотель, два официанта и шеф-повар и стали меня обслуживать, один сервировал стол, другой взял из рук шеф-повара тарелку с супом. Они молча смотрели на меня, пока я ел суп, а потом подали второе блюдо, мясо с рисом. Метрдотель принял от меня деньги. И тогда они, наконец, ушли.

В одной из поездок мы с приятелем попали под подозрение КГБ. Это было в Гане. Нас всех расселили в маленьких бунгало на двоих. Утром, очень рано, оркестр должен был быть в аэропорту. Ночь была очень душная. Вставать надо было в пять утра. Мы с приятелем проспали. Не зазвонил будильник. Проснулись от криков служащих, которые разыскивали нас. Мы вскочили и через десять минут были готовы. Кто-то перепутал, и в том номере, где были мы указаны, нас не оказалось. Мы приехали вовремя, наши друзья хохотали. Всё объяснилось, но ещё долгое время в КГБ говорили, что у этих двоих что-то было в Гане.

В одной из поездок по Австрии нас сопровождал «сотрудник» министерства культуры. Мы ездили в автобусах, на поезде, страна чудесная, и он все время говорил: «Ребята, вы не верьте тому, что видите. Это все подделано, не настоящее». Он всё время изображал, что ни слова по немецки не знает. На одной из репетиций я в антракте вышел в холл. Было темно. И вдруг я услышал разговор двух людей по немецки, одним из них оказался наш сотрудник.

У приглашённых дирижёров с оркестрами нередко бывали проблемы: как оживить тех музыкантов, которые работают больше десяти или пятнадцати лет, всё переиграли по многу раз и, естественно, потеряна свежесть восприятия, особенно это касалось классической музыки.

С нашим оркестром иногда работал Б.Хайкин из Большого театра. У него Кондраштн учился в консерватории. Это был остроумный человек, очень опытный дирижёр. Он, чтобы оживить обстановку, рассказывал анекдоты, смешные истории.

Как-то в оркестр пришёл очень известный, уже довольно пожилой дирижёр. Репетировали знаменитую, замечательную Шестую пасторальную симфонию Л.Бетховена. Играют пять-десять минут, потом дирижёр останавливает оркестр и спрашивает концертмейстера: «А что первая флейта так странно играет?» Тот отвечает: «Простите, маэстро, это наш новый музыкант, и он первый раз играет эту симфонию». «О! – воскликнул дирижёр, - Какой счастливец, он первый раз играет эту симфонию и играет свежо».

Другая история. Один известный ленинградский дирижёр, когда приходил на репетицию, то на него не обращали никакого внимания, смеялись, ходили, шутили. Хотя этикет гласит, при появлении дирижёра оркестр молчит, все сидят на своих местах. Здесь же тратили 10-15 минут, пока все успокаивались. Однажды он приходит на репетицию, все молчат, сидят на своих местах. Он удивленно и даже с некоторой боязливостью подходит к своему месту и говорит: «Ребята, ребята, бросьте хохмить». Все засмеялись, заиграли туш и поздравили его с днем рождения.

Кирилл Кондрашин был другом многих выдающихся музыкантов: Давида Ойстраха, Мстислава Ростроповича, Эмиля Гилельса, Святослава Рихтера, Леонида Когана. Он близок с Дмитрием Шостаковичем.

В 1964 году премьера «Казнь Степана Разина» Д.Шостаковича. Кондрашин первый исполнитель Четвёртой и Тринадцатой симфоний, и других произведений композитора.

Кирилл Кондрашин был очень принципиальный и глубоко порядочный человек. Он никого не принимал в оркестр по блату. Иногда из-за этого происходили казусы, смешные истории, когда действительно талантливого человека он не принимал в оркестр, потому что кто-то попросил за него.

Я пришёл, поступил в оркестр в 1967 году, сразу по окончании института имени Гнесиных. Для меня, совсем молодого человека, Кирилл Петрович казался титаном. Я где-то робел перед ним. Но однажды у меня был с ним разговор, памятный для меня.

Это было утром в ресторане гостиницы, куда оркестр приехал на музыкальный фестиваль П.И.Чайковского, в Воткинске, где родился Чайковский. Утром я пошёл в ресторан гостиницы, там уже сидели некоторые музыканты. Кондрашин сидел один за столиком. Когда он увидел меня, то пригласил к своему столу. Мы говорили о разных вещах, потом я спросил: «Кирилл Петрович, Вам не кажется невероятным, что в таком глухом месте мог быть такой очаг культуры, где ещё сто пятьдесят лет назад мог не только родиться но и сформироваться великий композитор?» Кирилл Петрович со мной согласился. Его тоже поражало такое явление.

Из этой поездки мне запомнился ещё один эпизод, смешной и печальный.

Гостиница находилась в Ижевске, столице Удмуртской автономной республике. Город Воткинск находился примерно в ста километрах. Оркестр поехал в каких-то допотопных автобусах по неасфальтированной дороге. Дорога была такой ещё, наверное, при Петре I. Нас предупредили, что окна автобуса открывать нельзя, страшная пыль. Несмотря на это, наша концертная одежда была вся в пыли. Мы долго чистились перед выходом на сцену. Но вот мы взяли инструменты и пошли к сцене сквозь толпу встречающих нас жителей. Было много детей-школьников, и вот я слышу как один мальчик говорит другому: «Смотри, евреи идут». Он явно был поражён, потому что последние двести-триста лет нога еврея не вступала на эту землю. Я удивился, какова генетическая сила, что дети, никогда не видевшие евреев, получили точную игформацию.

Кирилл Кондрашин с 1972 года преподавал в консерватории. Он был председателем жюри Всесоюзного конкурса дирижёров и пригласил победителя, Юрия Темирканова, поехать вторым дирижёром в большое турне по США в 1970 году с оркестром Московской филармонии.

Через несколько лет оркестру было присвоено звание «академического» с увеличением зарплаты в два раза. Неожиданным для многих был уход Кондрашина из оркестра в 1975 году. Ещё более неожиданно, когда он попросил политического убежища в Нидерландах, Голландии.

Кирилл Кондрашин был членом партии, обласкан советским правительством, особенно симпатизировала ему Екатерина Фурцева – министр культуры. С другой стороны, ничего удивительного. Он постоянно сталкивался с жуткими явлениями советской жизни.

Вспоминаю, как перед одной поездкой в США оркестр был приглашен к Екатерине Фурцевой для беседы. Интересно, что Фурцева из простой семьи, работала ткачихой. Была замечена партийным функционером, и стала делать головокружительную карьеру в партийной иерархии, стала членом ЦК, а потом кандидатом в члены Политбюро. Как и все другие руководители не имевшие образования, кроме высших партийных курсов, каждый мог себе позволить всё что угодно.

Фурцева на встрече подчеркнула, что время сложное, что вас наверняка будут спрашивать, почему не печатается Александр Солженицын. Он не печатается у нас, потому что пишет не так, как надо нашему народу.

Фурцева для тех времён сделала несколько важных вещей – начался культурный обмен между СССР и США. Стали выезжать многие коллективы, оркестры, опера, балет, танцевальные ансамбли, в Москву приехал Нью-йоркский симфонический оркестр с дирижёром Леонардо Берстайн.

В Москву стал возможен приезд великого русского композитора Игоря Стравинского и концерты под его руководством. Состоялся Первый Международный конкурс имени П.И.Чайковского.

Какой скандал вызвала премьера Тринадцатой симфонии Дмитрия Шостаковича, потому что одна из частей исполнялась вместе с хором и солистом, певцом, на слова стихотворения Евгения Евтушенко «Бабий яр». Правительство не могло запретить исполнение произведения всемирно известного композитора, лауреата всех премий. Давление и атмосфера до того накалилась, что солист, певец, за один день до генеральной репетиции отказался петь, его заменили другим певцом. Сейчас я уже забыл фамилии певцов, в то время довольно известных, один из них был из Большого театра.

Исполнение состоялось. Трудно передать что творилось. Весь музыкальный и не музыкальный мир хотел попасть на этот концерт.

Кондрашин и наш оркестр были первыми исполнителями симфоний Густава Малера. Этот великий композитор был не известен в нашей стране. Ведь он был еврей.

Кирилл Кондрашин с 1978 года и до самой смерти в 1981 году был руководителем знаменитого оркестра Концертгебау в Амстердаме.

Его решение остаться в немалой степени вызвано и личными причинами. Любовь к нему очаровательной, доброй, молодой женщины, которая даже выучила русский язык, хотя Кондрашин отлично знал немецкий язык. Он испытывал мучительные переживания, еак как оставил жену, двух сыновей и страну, в которой он родился, вырос и многого добился, где остались его друзья и оркестр. В новом для него мире он ощутил свободу и настоящую любовь. Его выбор был мучителен, но верен.

Уважаемый читатель, спасибо за то, что дочитали мой рассказ до конца. Прошу Вас ещё задержаться на минутку на моей странице и высказать своё мнение о рассказе. Спасибо.