Вот он, - прошептал Хуан, показывая пальцем на черную громаду дома, - смотри, там, на крыльце. Видишь?
Пабло увидел. Грузная фигура в тяжелом бархатном кафтане возникла на пороге. Острые темные глаза рыскали по сторонам, пухловатые губы беззвучно шевелились. Порыв ветра растрепал седую шевелюру хозяина дома - тот набрал в грудь воздуха и громко каркнул:
- Леокадия! Леокадия!
Через мгновение на пороге возникла вторая фигура, не меньше первой и чем-то неуловимо напоминающая хозяина. Но по длинному платью, грязному чепцу и обвислым грудям, скрытым темно-серой хламидой рубахи, Пабло определил, что перед ним - женщина. Вот, значит, какая она, Леокадия, то ли служанка, то ли подмастерье колдуна! Он именно так себе и представлял эту парочку: страшные, мерзкие исчадия ада.
Леокадия коснулась плеча хозяина, он резко обернулся и гаркнул ей в лицо:
- Где моя шляпа? Меня ждет сеньор Рауль - а я не могу явиться к нему в таком виде! Где моя шляпа, чертовка?
В руках у Леокадии возникла шляпа: черное потрепанное чудовище с высокой тульей и мятыми полями. Хозяин одним резким движением нахлобучил ее себе на голову, Леокадия протянула ему трость с бронзовым круглым набалдашником, и колдун широкими шагами двинулся прочь от дома, к калитке и зарослям боярышника, где прятались Пабло и Хуан.
- Он нас не заметит? - осторожно спросил Пабло.
- Не высовывайся, тогда и не заметит, - фыркнул Хуан. - Он глух как пень, но глаза у него острые. Леокадия - его уши, но она уже ушла, так что можешь говорить громко, главное - не шевелись. Вот если он нас увидит - мало не покажется! Помнишь мельника Хулио? Он его встретил однажды ночью на дороге. Хулио, как всегда, нажрался мадеры, и обругал колдуна почем зря. Так тот в отместку взял и превратил Хулио в осла. Ненадолго. Но Хулио с лихвой хватило.
- Ты-то откуда знаешь? - недоверчиво спросил Пабло.
- Так сам Хулио моему папашке об этом рассказывал! Бац, говорит, и стою я посреди дороги на четырех ногах, чую, что кроме ослиного рева ни бельмеса из себя выдавить не могу, и еще чую - хвост у меня растет... А этот, колдун, подошел, посмотрел в глаза, да и говорит: "Ну что, мельник, не будешь сквернословить?". А я и сказать-то ничего не могу, только башкой замотал, нет, мол, не буду, пощади, не губи. А он засмеялся в ответ, хлопнул меня тростью своей по спине, я в грязь рухнул, а он дальше пошел. Ну и смотрю, нет у меня хвоста, и руки-ноги на месте. Вот как Хулио говорил, ей-Богу, не вру!
Тем временем колдун уже поравнялся с кустами, и Пабло замер, боясь пошевелиться. Он слышал тяжелую поступь в полушаге от себя, чувствовал запах: от колдуна приятно пахло какими-то маслами, но к ним примешивался еле уловимый чесночный дух бараньей похлебки. Видать, колдун был не дурак пожрать.
- Старый пень! - неожиданно громко воскликнул Хуан. - Старый глухой пень! Деревяшка! Чурбан!
Пабло замер. А ну как все байки про глухоту колдуна - именно байки, и он прекрасно все слышит?! Превратит их с Хуаном в червяков - и поминай как звали! Но колдун не замедлил шага, подошел к калитке, открыл ее, вышел на дорогу, захлопнул калитку - и так же быстро и грузно потопал к Севильскому мосту.
Хуан расхохотался и хлопнул Пабло по плечу:
- Видел бы ты свою рожу! Только что штаны не обмочил! Я же говорю - глухой он, глу-хой! Ни бельмеса не слышит.
- А как же он тогда разговаривает? - удивился Пабло. - Сам же видел, как он со своей Леокадией говорил...
- Он умеет читать по губам, - пояснил Хуан. - Все понимает, ему только видеть тебя надо. А не видит - говори, что хочешь. Хоть костери почем зря, вот как я сейчас - ничего не сделает!
- Если он колдун - что ж себе слух-то не вернул? - прищурился Пабло. - Может, он и не колдун вовсе, а так, прикидывается?
- Колдун, колдун, точно тебе говорю! - закивал Хуан. - Просто он черту душу запродал за колдовской талант, а черт - он похитрее колдуна любого будет! Помимо души взял да и слух у него отнял. Навсегда, никаким колдовством не вернуть, на то и черт. Все, пошли к дому, будем смотреть!
Они вылезли из кустов, отряхиваясь от трухи и листьев, застрявших в волосах, и осторожно, воровато озираясь, пошли по тропинке, ведущей к крыльцу.
- Там правая ставня еле-еле держится, - быстро шептал Хуан, - ты меня подсаживаешь, я влезаю на подоконник и втягиваю тебя. И помни - если появится Леокадия, надо бросить ей соль в глаза и сказать: "Пресвятая Дева, обереги и прости, в черную кошку чертовку преврати!". И увидишь, как ведьма сразу же станет кошкой! А кошки чего бояться - убежать успеем! Ты соль взял?
Пабло нащупал в кармане узелок и кивнул - взял, мол. Хуан улыбнулся и зашагал еще быстрее. Ему казалось, что не они приближаются к дому, а дом надвигается на них: он застилает небо, загораживает солнце, заполняет собою все вокруг. Зловещими глазами смотрят черные повалы чердачных окон, скалится щербатым ртом полуразвалившийся балкончик на втором этаже, скрипит полуоторванная ставня - и изнутри доносится утробное рокотание, словно урчит в животе у сытого, но злобного зверя.
"Подходите," - шепчет дом, - "ближе, ближе... Я сыт, но я сожру вас... Целиком... Обглодаю косточки... Проглочу... Навсегда... Подходите... Блииииииижееее...".
Хуан уже подтягивался на подоконнике, юркий, как ящерица, он протянул Пабло руку и одним быстрым сильным движением вздернул его наверх, к себе. Мальчишки переглянулись и, не сговаривясь, одновременно прыгнули.
Внутрь дома.
Пабло огляделся: они стояли в длинном коридоре - справа была видна лестница, которая вела, по-видимому, на второй этаж, слева виднелся холл с парадной дверью. Мебели практически не было: несколько кресел, затянутых пыльными серыми чехлами, небольшой комод напротив окна и круглый столик с лежащими на нем нераспечатанными письмами у самого входа. И запах: странный, чуть сладковатый, еле уловимый запах масла - кажется, он был повсюду. Коридор и холл были темны: лишь несколько парных светильников чуть трепетали свечками...
- Гляди! - вдруг прошептал Хуан и ткнул пальцем куда-то вверх. Пабло поднял взгляд - и его дыхание остановилось.
Над ними нависала процессия из множества людей. Гигантская картина, длинной почти во весь коридор, казалось, парила в темноте: темные краски были плохо различимы, но Пабло запомнил ее всю, до мельчайших деталей. На картине была изображена толпа людей, двигавшихся прямо на Пабло: искаженные лица, застывшие в вечном крике рты, скрюченные пальцы - и лица, донельзя знакомые, но изуродованные неизвестным ужасом лица. Вот донна Марта, старая карга, шамкает беззубым ртом и косится в сторону деда Акосто (поговаривали, что в молодости он увивался за юной Мартой). Вот мясник Хосе облизывает сальный палец, вот Энрике-булочник в своих вечно стоптанных башмаках и фартуке, обсыпанном мукой... А впереди - гляди-ка! - это же он, Педро-весельчак, с вечной гитарой наперевес, только вот поет Педро не веселую песенку о прелестной Росите, а какую-то ужасную тягучую канцону, и рот его перекошен, и ужас в широко распахнутых глазах...
Пабло отшатнулся от страшной картины, и они с Хуаном юркнули в преддверный холл - но тут же снова замерли, изумленные и испуганные одновременно.
По обе стороны дверей висели еще две картины. На правой была изображена статная, властная женщина с гордо поднятой головой, черное платье плотно облегало фигуру, левая нога кокетливо выдвинута вперед. Но лицо женщины показалось Пабло неуловимо знакомым - он пригляделся и узнал в изображенной на картине женщине Леокадию, только лет ей здесь было гораздо меньше, сорок, не более. В глазах прислужницы колдуна застыло надменное и высокопарное выражение, тонкие губы сложены в язвительную усмешку.
На левой картине неизвестный художник нарисовал двух монахов. Одного Пабло сразу же определил - отец Игнасио был как живой: грустное вытянутое лицо, обрамленное седой бородой, печальные глаза и черная хламида рясы... Но вот из-за плеча старого монаха высовывалась мерзкая пухлогубая рожа. Еще один монах - молодой, со свежевыбритой тонзурой и угреватым носом-картошкой, что-то нашептывал старому священнику на ухо, паскудно косясь хитрым глазом в сторону Пабло. Казалось, вся человеческая - да что там! - и нечеловеческая мерзость сосредоточилась в этой наглой роже, в этом отвратительном человечишке, явно сообщающем отцу Игнасио какую-то грязную сплетню, но по невозмутимому выражению старого священника было видно, что его - велик Господь! - сплетни гадостного паскудника нисколечко не трогают. О, смиренный отец Игнасио, мудрец и провидец, несокрушима вера твоя и неколебим дух твой!
Пабло неожиданно поймал себя на мысли, что думает о нарисованных персонажах, как о живых людях. И в самом деле - хоть знакомые лица были нарисованы широкими, грубыми мазками, сходство с реальными людьми было удивительным. Вот только неведомый художник словно смотрел на них сквозь сосуды с водой - вроде, черты лица те же, но при этом - искажены рябью водной глади, искривлены стенками сосуда...
Пабло обернулся.
И в воздухе повис душераздирающий вопль - крик загнанного зверя, испуганной дичи, умирающего животного, крик, полный боли, отчаяния и страха.
"Кто же то кричит?" - с удивлением подумал Пабло, но через секунду понял, что кричит он сам.
Ничего более страшного он в своей жизни не видел.
Перед ним сидел на корточках голый великан. Седые космы растрепались по плечам, безумные глаза вылезли из орбит, раззявана гигантская пасть, а из нее свисает обглоданное тело мальчишки.
Великан жрал. Исступленно жрал человечину, рыгая и истекая слюной, перхая чужой кровью и давясь юными хрящиками, смакуя свежее мясо.
Великан был ненасытен. Кривые грязные когти впивались в кожу трупа, разрывая мягкие ткани детского тельца, и было ясно, что вот сейчас он заглотит этого ребенка - и бросится на них с Хуаном.
И немедленно сожрет.
"Это же он, дом!" - пронеслась в мозгу Пабло шальная мысль. - "Это он и есть, он нас жрет - и не выбраться отсюда никогда...".
Пабло не видел, как с визгом улепетывает по коридору Хуан, как распахивает он окно и сигает во двор. Перед глазами закружился какой-то серый туман, и последнее, что Пабло почувствовал - это была тяжелая рука у него на плече и хриплый голос, дохнувший смрадом чесночной похлебки:
- Леокадия! Кто пустил сюда этого мальчишку?...
... Когда Пабло открыл глаза, он увидел, что лежит на белоснежных подушках в чужой спальне. Широкое окно было раскрыто настеж, свежий ветер ласково трепал Пабло по щеке.
А у окна, в кресле, сидел колдун.
В руках у него был свинцовый карандаш и лист бумаги. Колдун хитро смотрел на Пабло.
- Очнулся? - хрипло каркнул он. - Я бы попросил тебя не шевелиться еще пару минут. Я должен закончить рисунок.
- Рисунок?... - пролепетал изумленный Пабло. - Только рисунок?
- А что ты хотел еще? - хохотнул колдун. - Только отвечай, пожалуйста, четче и смотри прямо на меня. Я глух и читаю по губам.
- Мою душу?... - сказал Пабло.
- Зачем мне твоя душа? - колдун вытаращил удивленные глаза и замер с карандашом в руке.
- Но вы же колдун? Вам нужна моя душа, да? - пробормотал Пабло.
- Колдун?! - расхохотался человек в кресле. - Так меня еще никто не называл! Я не колдун, мальчик. Я художник. Франсиско Гойя-и-Лусиэнтес к твоим услугам. И, будь любезен, не шевелись. Я должен успеть дорисовать тебя до захода солнца...

Ряд знаковых произведений знаменитого испанца.

Гойя

Франсиско де Гойя - знаменитый испанский художник и гравер. Свою первоначальную известность он приобрел как создатель прекрасных гобеленов, но подлинная слава к нему пришла уже как к придворному художнику испанской короны. Уникальность произведениям Гойи придают творческий подход и смелое использование красок. Стиль мастера вдохновил многих подражателей и оказал серьезное влияние на мир искусства.

Зонтик (1777)

Это произведение входит в серию из 63 работ, которую художник создавал в начале своей карьеры. Считается, что работа над этим циклом помогла мастеру изучить способы взаимодействия людей, что впоследствии оказалось важным при создании более поздних шедевров. «Зонтик» сочетает в себе мотивы французской и испанской моды.

Собака (1823)

В группу известных «Черных картин», созданных Франсиско в поздние этапы творчества, входит и изображение собаки, которую легко потерять в художественном пространстве картины. Обычно работа интерпретируется как символ борьбы человека с неприятностями и злыми силами.

Махи (1797–1805)

Оба произведения («Маха обнаженная» и «Маха одетая») расположены рядом в одном зале музея Прадо (Мадрид). Среди художников, создавших картины под впечатлением от этих работ Гойи, следует отметить Игнасио Сулоага и Эдуарда Мане. По сей день неизвестно, кто послужил моделью для главной героини картины, но традиционно в качестве источника вдохновения художника называют 13-ю герцогиню Альба.

На постаменте памятника художнику, установленному перед зданием музея Прадо, помещено скульптурное изображение по мотивам картины «Обнаженная Маха».

Великий козел (1821–1823)

«Черная картина» часто рассматривается искусствоведами как сатира на тему суеверности и изображает Сатану, выступающего перед группой ведьм.

Карл IV и его семья (1801)

Портрет демонстрирует нарочито пышно одетого короля Испании и его семью. Следует заметить, что нежелание художника льстить и привирать привело к тому, что Гойя, как считают современные исследователи, показал в портрете монарха и его семьи коррупционный характер их власти. Вероятно, едва видимый слева человек - автор работы.

Бедствия войны (1810–1820)

Эта серия из 82 гравюр входит в число наиболее значительных работ Гойи. Искусствоведы разделяют серию на три части:

• Первые 47 гравюр демонстрируют ужасы войны.
• Вторые 18 работ изображают последствия голода.
• Последние 17 отражают разочарование, связанное с восстановлением монархии Бурбонов.

Данная серия - феноменальная визуализация авторской позиции, в которой содержатся негодование и смелые политические заявления.

Бедствия войны. 39 работа из серии.

Сон разума рождает чудовищ (1799)

Частью серии «Капричос», состоящей из 80-ти работ, является и эта композиция. Спящий среди инструментов художник находится в окружении монстров, которые символизируют невежество и другие пороки общества.

Сатурн, пожирающий сына (1819–1823)

Этот шедевр базируется на римском мифе, согласно которому титан Сатурн съедал своих детей, поскольку ему было предсказано погибнуть от руки одного из сыновей. Однако пророчеству было суждено сбыться.
«Сатурн, пожирающий сына» - тревожный портрет, входящий в серию «черных картин».

Третье мая 1808 года (1814)

Второго мая 1808 года народ Мадрида восстал против французских оккупантов. Гойя изображает эту сцену в картине «Третье мая 1808» . В центре полотна - ответный удар французских войск, в результате которого сотни испанцев были расстреляны. Революционная по стилю и уровню символизма картина вдохновила Пабло Пикассо на создание знаменитой «Герники».

Похороны сардинки (около 1808–1814)

Академия Сан Фернандо, Мадрид Гойя представляет народный карнавал демоническим праздником. Под давлением инквизиции художник был вынужден изменить первоначальный вариант картины и заменить надпись на хоругви mortus (умер) на гримасу маски. Клокочущее веселье и искаженная радость разнузданной толпы являются гротескной аллегорией на существующий общественный порядок. В своем произведении Гойя бунтует против порядков, установленных инквизицией, и демонстрирует бессилие своих современников перед их лицом.

Портрет Франсиско Байе (1795)

После 1794 Гойя создает ряд портретов с натуры. Благодаря острой наблюдательности и точной технике художника, его работы отличают глубокий психологизм и проникновение во внутренний мира человека. Здесь представлен портрет придворного живописца и шурина Гойи Франсиско Байе (1734–1795) незадолго до смерти. Усталое, слегка раздраженное выражение лица и небрежно застегнутый сюртук характеризуют личность модели. Вместе с этим застывшая поза, характерный изгиб руки, внимательный взгляд подчеркивают внутренние достоинства портретируемого.

Суд инквизиции (около 1800)

Гойя неоднократно обращался к теме суда инквизиции, подчеркивая жестокость церемонии и трагическую судьбу его жертв, на которых надевали колпаки еретиков. Световые эффекты и манера наложения красок помогают изобразить судебный процесс, которым руководят мракобесы. Лица судей - монахов и священников - искажены гримасами смерти, а их фигуры сливаются в единую аморфную массу.

Игра в жмурки (1791)

Сцены повседневной жизни и народных развлечений, для которых характерны насыщенность цветов и непринужденность композиции, проявили новые тенденции в творчестве художника. Гойя раскрывает реальный мир во всем его бесконечном многообразии. Привлекательность этого эскиза для гобелена, предназначенного для отделки кабинета во дворце Эскориал, проявляется в ярких красках, в непринужденности движений персонажей. Для Гойи типично изображение фигур в нежном, акварельном колорите, фигуры персонажей словно растворяются в тонкой дымке.

Известные картины Франсиско Гойи обновлено: Январь 21, 2018 автором: Глеб

РОСПИСИ ДОМА ГЛУХОГО

В 1819 г. Гойя купил поместье - «двадцать два акра посевной земли с домом… за Сеговийским мостом… на той стороне, где некогда стояла обитель святого ангела-хранителя». По странному совпадению, в соседнем доме жил человек, который, так же как и Гойя, был лишен слуха, поэтому местные жители называли его жилище Quinto del Sordo , Дом Глухого. После смерти Гойи так стали называть и его собственный дом. Единственными людьми, разделявшими одиночество 72-летнего художника, стали грубоватая экономка Леокадия и ее дочь (которая, по некоторым сведениям, была дочерью самого Гойи).

На первом этаже по обе стороны от входа расположены изображения красивой величественной женщины (скорее всего, это донья Леокадия) и двух мужчин: один, злой и взволнованный, что-то шепчет на ухо второму, незыблемо спокойному. На противоположной стене Гойя пишет Юдифь, замахивающуюся мечом, чтобы отрубить голову Олоферну. Героический эпизод библейской истории приобретает в трактовке Гойи зловещий оттенок. А рядом, на той же стене, мастер создает одно из самых страшных и отвратительных полотен во всем мировом искусстве - «Сатурн, пожирающий своего сына». Трудно, почти невозможно смотреть в безумные глаза Сатурна, раздирающего на куски тело младенца. Неоправданная жестокость изображения заставляет усомниться в душевном здоровье человека, создавшего такую дикую картину.

На длинных боковых стенах мы видим две огромные росписи - «Паломничество к святому Исидору» и «Шабаш ведьм». «Паломничество» отдаленно напоминает прелестный эскиз картона для гобелена «Праздник в Сан-Исидоро», но это как бы «темная сторона» весеннего гулянья. Группа безумцев и пьяниц, сбившихся в кучу, на фоне мрачного пейзажа производит гнетущее впечатление. Еще страшнее толпа, изображенная в «Шабаше ведьм» - люди с чудовищно искаженными лицами, которые и лицами-то назвать сложно, вурдалаки и ведьмы, устремляющиеся к огромному черному козлу - Дьяволу, похожему на гигантскую тень. Какой контраст с одноименной ранней картиной, выполненной для графини Осуна, где дьявол казался безобидным «сереньким козликом», а вся сцена носила скорее игровой характер!

Галерея жутких образов и фантастических видений продолжается и на втором этаже дома. «Две смеющиеся женщины» составляют пару «Старикам за похлебкой» - невинные, на первый взгляд, сюжеты, которые тем не менее почему-то вызывают отвращение. Женский смех напоминает мерзкое гримасничанье, а старики с разинутыми беззубыми ртами не вызывают ни капли сочувствия. В этой комнате имеются еще четыре большие росписи. «Бычьи пастухи» жестоко избивают друг друга, один уже весь крови, оба по колено увязли в трясине, из которой уже никогда не смогут выбраться и будут вечно обречены на бессмысленную драку. Все это происходит на фоне безмятежного деревенского пейзажа. Здесь же представлено еще одно «Паломничество к святому Исидору», хотя вряд ли можно назвать «паломничеством» этот людской водоворот - пилигримов уносит в темный лес поток света.

В следующей картине Гойя снова обращается к теме богинь судьбы парок. Эти гнусные старухи уже возникали на листах «Капричос» и пряли свою пряжу, которую предстояло распутывать несчастному человечеству. В Кинто дель Сордо они воспарили над миром и со злобным хихиканьем высматривают с высоты новые жертвы. Одна из самых любопытных картин цикла - «Фантастическое видение» (она же «Утес, обстреливаемый из орудий» и она же «Асмодей»). Две огромные фигуры, летящие к городу на скале, парят над толпой, не обращая внимания на стрелков, которые целятся в них из прикрытия. Картина так же фантасмагорична, как и прочие росписи Дома, однако и скала, и город, и всадники у подножия гор вполне конкретны, что позволило делать догадки, будто Гойя в такой форме попытался изобразить свое видение одного из эпизодов войны с французами.

Вообще, смысл всех росписей довольно туманен и с трудом поддается расшифровке. Немного выбиваются из общего ряда две картины: «Чтение» - выражающая веру художника в торжество разума среди безумств суровой реальности, и «Собака» - сперва кажущаяся абстракцией. Но, присмотревшись, мы увидим дворняжку, из последних сил сражающуюся с земными валами, которые в любой момент могут на нее обрушиться.

«Черные картины» стали выражением кошмаров старого художника, преследовавших его на протяжении всей жизни и особенно обострившихся в последние годы. В то же время это квинтэссенция его мыслей и переживаний, любви и ненависти, неприятия толпы, страстного нежелания стареть, презрения к суевериям и, несмотря ни на что, веры в силу разума.

На склоне лет Гойя нашел в себе силы погрузиться в пучины подсознания, вытащить на свет свои самые глубокие, самые темные мысли, и его мужество было вознаграждено. С этих пор мрачные видения навсегда перестали мучить художника, оставшись на стенах Дома Глухого.

Мысленно повесила на журнал табличку "ушла в спортзал, вернусь не скоро", но недавние впечатления навязчиво напоминают о себе. Изложить, значит успокоиться)
В Прадо у меня было два зала, диаметрально противоположных по воздействию. В одном хотелось остаться надолго, но невозможно было из-за ограниченности времени. Из другого, о котором здесь речь, сделав круг сразу вышли - давящая атмосфера. Это зал, в котором собрана "черная живопись" Франциско де Гойя. Даже при том, что там было нормальное освещение и я не сверхчувствительная, знакомые по отдельности картины, собранные вместе, оставляют гнетущее впечатление.

Гойя был прекрасный портретист, занимал должность придворного художника. Среди его работ красочные пасторальные сценки и эскизы для гобеленов. Серия "чёрной живописи" для него не типична. В музее приобрела толстенный "Путеводитель по Прадо" на русском, изданном специалистами музея, со множеством репродукций и историй о художника и картинах. Про "чёрную живопись" дальше взято оттуда.

В 1819 г. Гойя покупает "Дом глухого" - деревенский дом с поместьем на окраине Мадрида. Вскоре после переселения в этот дом художник серьёзно заболел. За время пребывания в этом доме Гойя расписал главные залы двух этажей. Рентгенографический анализ показал, что возможно стены дома ранее были расписаны пейзажами в ярких оттенках. Поверх этих рисунков Гойия нанес то, что называют "чёрной живописью". Темы этого цикла - зло, жестокость, невежество и смерть. В 1823 Гойя, перезжая в Бордо, подарил поместье своему внуку. После смены череды владельцев поместье купил в 1873 барон Фредерик Эмиль д`Эрлангер, который заказал тогдашнему реставратору Музея Прадо перенос живописи со стен на холст. И после выставки в 1878 г. в Париже картины были переданы в дар Музею Прадо. То есть, что выставлено в Прадо - это перерисовка того, что Гойя рисовал на стенах.

Искусствоведы в озадаченности... Во-первых, не сохранился порядок расположения рисунков на стенах дома, что "усложняет их интерпретацию". Во-вторых, при переносе на холст были допущены неточности. И вот мучаются теперь над ребусами Гойя - а чойто он так и что имел ввиду) Маститый художник покидает столичную жизнь, перезжает в глухомань в "Дом глухого" (одно название которого чего стоит), сильно болеет и рисует такое... Искусствоведам наверное следовало проконсультироваться у психоаналитиков)

У некоторых африканских племён есть такой способ лечения. Шаман назначает больному вырезать из чёрного дерева человеческие фигурки и продать их. И болезнь перейдет к покупателю. Это я потом узнала. А мы из Йемена привозили такие фигурки. Красивые, притягивали взгляд, но мне смотреть на них было неприятно. Потом упросила родителей выкинуть их и снесла на помойку. Почище стало) Вот так же я вышла из зала "чёрной живописи")

Музей Прадо: Гойя и Лусиентес, Франсиско де -- Паломничество к св Исидору
1820 - 1823, 138,5 см x 436 см.

Музей Прадо: Гойя и Лусиентес, Франсиско де -- Шабаш ведьм
1820 - 1823, 140,5 см x 435,7 см.

Музей Прадо: Гойя и Лусиентес, Франсиско де -- Две старухи, поедающие суп
1821 - 1823, 49,3 см x 83,4 см, Revestimiento mural, Técnica mixta.

По мнению искусствоведов та старуха, что справа - поджидающая смерть

Музей Прадо: Гойя и Лусиентес, Франсиско де
Сатурн, пожирающий свое дитя
1820 - 1823, 143,5 см x 81,4 см. Две женщины и мужчина 1820 - 1823, 125 см x 66 см.

Зачем Сатурн, он же Кронос, ел своих детей - можно здесь узнать
http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9A%D1%80%D0%BE%D0%BD_(%D0%BC%D0%B8%D1%84%D0%BE%D0%BB%D0%BE%D0%B3%D0%B8%D1%8F)
Если вкратце - боялся конкурентов) А контрацепции не подумал

Музей Прадо: Гойя и Лусиентес, Франсиско де -- Чтение или политики
1820 - 1823, 126 см x 66 см.
Согласна, политика - дело тёмное)

Люблю на оптимистической ноте заканчивать, выходим из зала на свежий воздух)

Я и Гойя. Памятник напротив Прадо. Одна из немногих фоток, где голова Гойи полностью влезла в кадр - Машка старательно на мне фокусировалась))

«Мрачные картины»

Итак, остановимся на определённом моменте биографии Гойи - 1819 год. Художник приобретает двухэтажную усадьбу на берегу реки Мансанарес в окрестностях Мадрида. В этот же период он снова серьёзно заболевает. Художник борется с болезнью, однако глухота всё больше и больше овладевает им. Поэтому данное самим Гойей странное название поместью - «Дом Глухого» - «Кинто дель Сордо» - совсем не случайно. В последующие три года Гойя расписывает стены своего дома в технике «а секко» по вторично увлажнённой штукатурке. Доподлинно известно, что «Мрачные картины» были написаны поверху более ранних изображений, которыми Гойя воспользовался как основой.

В 1823 году Гойя уезжает в Бордо и оставляет своё имение внуку Мариано - возможно для того, чтобы уберечь имущество от возможной конфискации после восстановления в Испании Фердинандом Седьмым абсолютной монархии. На протяжении полувека росписи «Дома Глухого» были неизвестны общественности, за исключением нескольких друзей художника и специалистов. В 1874 году художник Сальвадор Мартинес кубельс по просьбе французского банкира Фредерика Эмиля д"Эрлангера начал переводить все росписи со стен на полотна. Это заняло несколько лет. Д"Эрлангер хотел продать картины на Всемирной выставке в Париже, однако этому не суждено было свершиться, и в 1881 году он передал картины в музей Прадо в Мадриде, где они и находятся по сей день.

Сам Гойя не давал названия своим «Мрачным картинам». Это было сделано его другом - художником Антонио Бругадой, который после смерти Гойи в 1828 году каталагизировал весь цикл. В итоге картины получили следующие названия:

Первый этаж дома.

- «Фестиваль в Сан-Исидро»

- «Шабаш ведьм»

- «Юдифь и Олоферн»

- «Сатурн, пожирающий своих детей»

- «Донья Леокадия Зорилла»

- «Старик и монах» или «Два старика».

Второй этаж дома.

- «Фантастические видения» или «Асмодей»

- «Паломничество к источнику Сан-Исидро»

- «Атропос» или «Судьба»

- «Поединок на дубинах»

- «Смеющиеся женщины»

- «Читающие мужчины»

- «Собака»

-«Два старика, кушающие суп»

Расположение картин в доме известно благодаря фотографиям, сделанным фотографом Жаном Лораном в 1874 году. Благодаря этим фотографиям известно, что картины также были обрамлены лепкой, как и окна и двери в доме. Кроме того, можно заметить разницу в состоянии картин до переноса их на холсты, увидеть недостающие фрагменты.

Фактической же информации о самом процессе росписей стен нет. В связи с этим даже возникали слухи, что картины написаны не Гойей - существовала теория, что они написаны Хавьером, его сыном, уже после того как Гойя уехал в Бордо. Однако искусствоведы отвергают эту теорию - техника, в которой выполнены фрески и их стиль даёт подтверждение авторству художника.

Неизвестно, что именно побудило Гойю расписывать стены своего дома именно этими сюжетами. Но известно то, что картины создавались в не самый лучший период жизни художника. Было нестабильным его физическое состояние, было нестабильным и состояние жизни Испании вообще. В стране шла гражданская война, которая закончилась восстановлением абсолютной монархии. Три года этой войны как раз приходятся на период написания «Мрачных полотен». В картинах легко проследить аналогию с ситуациями в социальной, политической и религиозной сферами страны того времени. Проанализируем некоторые из работ.

«Сатурн, пожирающий своих детей» - действительно жуткое произведение, при взгляде на которое у человека пробуждается есть не страх, то в любом случае неприязнь и тревожность. Древнее божество - Сатурн - изображён на фоне угольно-чёрной тьмы, его фигура изломана и будто бы бьётся в конвульсиях, руки, похожие на сплетения ветвей деревьев, держат тело ребёнка, которому Сатурн откусывает голову. Красным тревожным цветом на полотне выделяется кровь. Можно говорить о том, что Гойя писал это в подавленном состоянии, и, возможно, с мыслью о войне в Испании - можно сравнить Сатурна со страной, которая уничтожает своих собственных детей.

В картине «Юдифь и Олоферн» царит энергия земного деяния, схваченного в его мгновенности. Только что спрыгнувшая с ложа Олоферна (чуть видного справа),не прибрав еще своей растрепанной, смятой любовными ласками одежды, героиня взметнула меч над головой заснувшего ассирийского военачальника и сейчас отрубит ее(здесь возникает первое зрительно-смысловое соответствие ее и Сатурна- тот начал пожирать свою жертву с головы). Падающее вперед движение Юдифи, ее резко высветленное лицо, плечо, рука с мечом -все это также выпирает из пространственного поля росписи, как колени, руки и голова Сатурна.

«Паломничество к Сан-Исидро» перекликается с более ранней работой Гойи, написанной в 1788 году - «Народное гулянье в день святого Исидора». Обе работы изображают один из любимейших праздников жителей Мадрида. Каждый год 15 мая они отправлялись на берег реки Мансанарес, чтобы устраивать там пикники, танцевать и пить целебную воду из источника, который, по преданию, нашел святой Исидор. И, если в 1788 эту сцену живописец представил как красочный и жизнерадостный национальный праздник, полный беззаботного веселья, то в позднем варианте из «Дома Глухого» господствуют тона черного и царит тревожное ощущение надвигающейся неотвратимой беды. По сухой неровной земле бредет толпа людей, тесно прижавшихся друг к другу. Их лица искажены страшными гримасами, выражают страх, боль, ужас, ехидство и звериную злобу.

Такие же мотивы появляются и в «Шабаше ведьм». Композиционный центр картины - тоже безликая, безобразная толпа, сосредоточенная вокруг фигуры козла в монашеской рясе, внимающая каждому слову посланника сатаны. Лица людей - безобразные гримасы, которые на лица людей даже не похожи - Гойя словно хотел подчеркнуть, как человек легко может утратить свой человеческий облик.

В «Поединке на дубинах» так же можно найти отклик на военные события, происходящие рядом с художником - два человека, которые так похожи друг на друга, пытаются покалечить друг друга тяжёлыми булавами в жестоком слепом поединке. Не видно, как их ноги стоят на земле - они будто бы парят в пространстве, также, как персонажи картин «Атропос, или Судьбы» и «Асмодей».

Эти картины полны мистики, на них словно изображён совсем другой, нереальный мир, невозможно даже сказать, кто персонажи картин - люди или какие-то фантастические существа. Сюжет картины «Атропос» - интерпретация образов древнегреческих богинь судьбы - Мойр или судьбы как таковой у Гомера , Гесиода , Вергилия и других античных авторов. Мойры возглавлялись Атропой, безжалостной богиней, которая своими ножницами отрезала нить жизни. Её соратницами были Клото и Лахесис, однако на полотне есть ещё четвёртая фигура, напоминающая мужчину, у которого связаны руки - возможно потому что он бессилен перед богинями, определяющими его судьбу.

«Собака» написана в более светлых тонах, нежели другие «Мрачные полотна», однако всё равно несёт в себе грусть и безысходность - на картине изображена голова собаки, которая тонет или в волнах моря, или в грудах песка - точный сюжет картины необъясним, она, возможно, вообще не была окончена, можно только строить догадки. Морда собаки устремлена вверх, печальные глаза смотрят куда-то вперёд, словно ищут спасения. На фотографии Лорана, сделанной в 1874 году, на картине можно видеть очертания, напоминающие утёс и фигуры птиц, на которые, возможно, и смотрит собака.

Гамма всех четырнадцати полотен - это чёрные, коричневые, песочные, тёмные оттенки, на картинах практически нет ярких, сочных цветов, разве что в «Поединке» выделяется кусок голубого небосвода, а в «Сатурне» ярко-красная кровь. Благодаря таким тонам эмоции, которые несут в себе сами сюжеты картин, усиливаются во много раз. Неслучайно эти полотна названы «Мрачными».

Но нужно сказать, что все названия и интерпретации картин - результат деятельности других людей, других поколений. Нам не дано узнать, что на самом деле было внутри у художника, когда он расписывал стены своего дома, с какой целью он это делал, кому он хотел оставить эти картины и что ими сказать. Можно лишь проводить аналогии с известными биографическими фактами о Гойе, с событиями, происходящими в 1820-х годах в Испании. Эти события не могли не отразится в творчестве Гойи, внимательного и чуткого, беспокоящегося о переменах в жизни своей страны, замечающего людские пороки и слабости, и изобличающего их, как он делал это в серии «Капричос».

Несомненно лишь то, что Росписи «Дома Глухого» - это уникальное наследие испанского и мирового искусства, картины действительно необычные и выдающиеся для того периода времени, когда они были написаны. В них мы видим «настоящего» Гойю - ведь художник писал их на стенах своего дома, а не для того, чтобы выставить на суд общественности или продать - а значит, он мог совершенно точно передать свои мысли и состояния на эти полотна.