Шестидесятые годы XX в. Страна оправилась от последствий разрушительной войны. Хрущевская оттепель немного согрела и воодушевила народ. Но все еще чувствовавшие на ногах тяжесть льда советские люди жаждали дуновения свежего ветра. И вот случилось…

Ожидание чуда

В конце 60-х годов случилось то, чего так жаждал народ, с большим энтузиазмом сочинявший политические анекдоты даже в смертельно опасные для такого творчества времена. Сатира у народа всегда была любимым жанром.

Люди желали «хлеба и зрелищ». Но за неимением такого, упивались чтением. Творческие натуры тонко чувствуют атмосферу вокруг. Они ясно слышали этот немой читательский запрос. Но так как писать сатиру под своим именем в те времена еще было чревато весьма неприятными последствиями, писатели «обратились к духу» Козьмы Пруткова.

Второе пришествие

И случилась реинкарнация. «Родился» новый писатель в Литературной газете. «Отцом» писателя называют режиссера и драматурга, Но на самом деле «отцов» у Евгения было несколько.

Марк Григорьевич «родил» писателя. «Воспитывали» его всем коллективом «Клуба «12 стульев», Литературной газеты.

После того, как роман стал популярен, «отцы» написали биографию вымышленного писателя.

Жизнь не жившего писателя

В 1936 г. старому кадровому подсобному рабочему из г. Бараний рог принесли радостную весть. У него родился второй внук. Назвали, в честь брата-художника, Женей. Евгениев много не бывает.

Он тогда еще не знал, что стал дедом известного писателя, но радости от этого меньше не становилось.

В 1954 г., окончив среднюю школу, Женя был вынужден покинуть родной город и переехать в Москву. С детства мечтал стать писателем. Писать начал в три с половиной года, со стихотворения:

«На окне стоит горшочек. Распустился в нем цветочек. Женя тоже как цветочек. И у Жени есть горшочек».

Несмотря на такие таланты, четыре раза «штурмовал» Литературный институт, но он оказался неприступным. Будущий писатель, хоть и был огорчен, но сдаваться не хотел. Наоборот, собрался с силами и принялся за труд. За две недели написал прославивший его «роман века». Труд был вознагражден. Произведение получилось настолько удачным, что наш писатель получил за него Нобелевскую премию.

Любил путешествовать. Бывал в Люксембурге, где встречался с местным графом и подарил ему свое произведение «Бурный поток». С самим Эрнестом Хемингуэем виделся, который был так впечатлен встречей с известным советским писателем, что написал очерк «Сазонов и море». Известные советские артисты и писатели тоже были не меньше впечатлены Евгением и писали о своих встречах с ним.

О прототипе

Козьма Прутков, которого считают прообразом нашего героя, был плодом фантазии четырех писателей середины XIX в. - братьев Владимира, Александра и Алексея Жемчужниковых и Алексея Толстого.

Был Козьма весьма острым на слово и мастером афоризмов. Под его именем издавались басни, сатирические стихи, проза. Его перу приписывают известные выражения:

• «зри в корень»;
• «век живи - век учись»;
• «никто не обнимет необъятного»;
• и др.

О Литературной газете

Основана газета в 1929 г. Идейным вдохновителем был М. Горький.

Через 13 лет, объединившись с газетой «Советское искусство», издавалась под названием «Литература и искусство». Однако продолжалось так недолго, и через 2 года прежнее название вернулось.

В 1967 г. газета преобразилась. Стала первой в стране «толстой» газетой - 16 страниц. Тематика тоже стала гораздо шире. Выпускать газету такого формата три раза в неделю было очень сложно, и выходить она стала еженедельно.

Логотип украсился профилем А.С. Пушкина. Позже к нему добавилось и изображение основателя - М. Горького.

Газета приобрела высокий статус, и публиковаться в ней было престижно. Все крупные писатели Союза и некоторые зарубежные авторы издавали в ней свои статьи.

Одной из «изюминок» газеты была рубрика «Клуб «12 стульев» и роман «Бурный поток ». Учрежденная в 1970 г. премия «Золотой теленок» вручалась за лучшие произведения, опубликованные в этой рубрике.

В начале 90-х гг., став независимым изданием, газета объявила себя преемником одноименной газеты М. С. Пушкина, выходившей с 1830 г. Изображение М. Горького с логотипа исчезло на 14 лет. В 2004 г. было возвращено на прежнее место.

О романе

Роман «Бурный поток» стал визитной карточкой газеты. Он принес коллективу всенародную славу и любовь. Отрывки романа печатались в каждом номере. В процессе творчества Евгения Сазонова рождались меткие шутки и афоризмы, впоследствии оказывавшиеся у всех на устах, и любимых и актуальных до сих пор. Вот лишь некоторые из них:

• «Шли годы. Смеркалось…»;
• «Жизнь - вредная штука. От нее умирают»;
• «Редактор - это специалист, который плохо зная, что такое хорошо, хорошо знает, что такое плохо».

Роман «Бурный поток» стал драгоценным камнем в короне рубрики «Клуб «12 стульев». Это было особенное явление, единственная отдушина во времена всеобщей цензуры. Кривое зеркало, глядя в которое, можно было посмеяться над собой. Сазонов Евгений и Литературная газета стали для народа символом самоиронии и свободы слова, которую так желали. В меру острые шутки и меткие афоризмы расходились в народе, как горячие пирожки и становились поистине народными. Произведение и его автора полюбили все с самого начала и помнят до сих пор.

Герцогиня Мельбурн была права, говоря о том, что у ее невестки бурный роман с лордом Байроном.

В этом сезоне Байрон был в немыслимом фаворе, в салонах, гостиных, бальных залах и просто при встречах только о нем и говорили. Даже несколько весьма скандальных происшествий и два брака с откровенным мезальянсом прошли мимо внимания света из-за нашумевшего «Паломничества Чайльд Гарольда». Но особенно бурно реагировала на Байрона леди Каролина. Она влюбилась по уши, забыв о том, что замужем, что ее поведение уже вызывает насмешки.

Байрон стал завсегдатаем Мельбурн-Хаус почти сразу после знакомства с леди Каролиной, вернее, после того, как она написала ему письмо. Послание было анонимным, но написано умно и интересно, а потому понравилось Байрону. Однако он не успел разузнать, от кого письмо, когда получил второе. Каролина снова не называла своего имени, зато хвалила его ум и поэтический дар и умоляла не бросать литературные занятия.

Байрон посмеялся: он и не собирался этого делать, хотя от денег за издание своей поэмы отказался, считая неприличным получать оплату за удовольствие. И все же постарался узнать, от кого письмо. Это оказалось нетрудно, Роджерс легко подсказал:

Леди Каролина Лэм, если желаешь, я тебя представлю.

Поэт кивнул:

Возможно…

Он был наслышан об эксцентричности дамы, о ее недюжинном уме и своеволии, о том, что нервность характера сводит на нет хорошие качества ее натуры. Но главным для поэта было понимание, что леди Каролина не стала домогаться его внимания в общей толпе, а нашла более приемлемый способ общения. И хотя ему писали много и часто, особенно дамы, послание Каролины показалось Байрону отличным от остальных.

Вскоре их представили друг другу. Это случилось в гостиной леди и лорда Холланд. Склонившись над худенькой рукой Каролины, Байрон тихонько поинтересовался:

А ведь это предложение было сделано вам раньше. Могу я осведомиться, почему тогда вы отказались?

Каролина вспыхнула:

Вас окружала слишком большая толпа поклонниц.

Его красивые губы тронула усмешка:

Обычно я их не замечаю.

Вот потому я и постаралась не затеряться в толпе.

Вам это не удалось бы, миледи. Могу я навестить вас, чтобы ответить на письмо?

Каролина вспыхнула снова:

Да, конечно.

С утра она некоторое время мучилась, не решаясь заняться привычными делами из опасений, что Байрон, приехав, может либо не застать ее дома, либо, напротив, застать за неподходящим занятием. Но потом мысленно посмеялась сама над собой: «Он, наверное, половине Лондона обещал нанести визиты!» - и позвонила в колокольчик, распорядившись нести амазонку для верховой прогулки.

Однако долго ездить не смогла, что-то заставляло торопиться домой.

Так и есть - у парадного крыльца Мельбурн-Ха-ус стоял экипаж! Неужели Байрон?! С трудом удалось сдержаться и не помчаться наверх через ступеньку.

Джордж, у нас гости?

Да, миледи, мистер Роджерс и мистер Мур.

Она чуть не крикнула:

А Байрон?!

Но сдержалась, чуть усмехнувшись.

Приятели поэта сидели в гостиной, ведя беседу с Уильямом Лэмом, который явно торопился куда-то, потому что заметно обрадовался:

А вот и Каролина! Дорогая, ты развлечешь наших гостей беседой, меня уже ждут.

Да, конечно. - Каролина привычно подставила щеку для поцелуя, Роджерс и Мур были привычными гостями в этом доме, а потому перед ними можно было изображать счастливую семейную пару.

Глядя на чету Лэм, Роджерс иногда задумывался: действительно ли Уильям и Каролина довольны друг дружкой или это игра, вошедшая уже в кровь и плоть и ставшая настолько привычной, что в нее играют даже в супружеской спальне? Похоже, первое. Роджерс знал, что они поженились если не по взаимной любви, то по согласию, что Уильям точно любит свою беспокойную супругу и прощает Каролине ее мимолетные увлечения, делая вид, что все они происходят с его согласия.

Супруг удалился, а в гостиной пошел разговор, конечно, о Байроне! В том сезоне ни о ком другом и ни о чем другом не говорили.

Каролине очень хотелось поговорить о своем увлечении, но она сидела словно на иголках, потому что после верховой прогулки очень хотелось привести себя в порядок. Однако оставить гостей было некрасиво. И вдруг…

Лорд Байрон!

Вот тут Каролина все же не выдержала:

Ах, займите своего друга на минуту, я переоденусь и умоюсь после прогулки! Извинитесь за меня, пожалуйста.

Когда Байрон, прихрамывая, вошел в гостиную, то, к своему изумлению, застал там не прелестную хозяйку, а собственных приятелей, давившихся от смеха.

А леди Каролина?..

Сейчас будет. Присаживайся и жди!

Когда Каролина с извинениями вернулась в гостиную, втайне беспокоясь, чтобы все три приятеля не покинули ее за это время, Роджерс усмехнулся:

Вы счастливый человек, лорд Байрон. Леди Каролина сидела здесь с нами замарашкой, но стоило услышать о вашем приезде, как она умчалась приводить свою красоту в порядок. Мы с Муром не стоили таких забот.

Каролина метнула на Роджерса испепеляющий взгляд, обещавший навсегда закрыть двери Мельбурн-Хаус перед болтуном, и извинилась за свое невольное отсутствие:

Прошу простить, я действительно удалилась, чтобы переодеться, поскольку была в амазонке после верховой прогулки. Но мистер Роджерс несправедлив, я никогда не бываю замарашкой!

Роджерс склонился над ее рукой:

Надеюсь, богиня, вы не откажете мне от дома из-за такой бестактности? Умоляю простить.

Выручило их объявление об очередных визитерах. Роджерс попросил:

Разрешите откланяться?

Следом подошел к руке и Мур с тем же вопросом. Каролина с досадой закусила губу: если уедет и Байрон, то кто знает, придет ли он еще раз? Но Байрон, в свою очередь подойдя к руке хозяйки, воспользовался тем, что приятели были уже у двери, а новые гости пока не вошли, тихонько посетовал:

Вокруг вас тоже толпа. Могу я приехать, когда вы будете одна?

Сегодня в восемь.

Он лишь согласно склонил голову.

Теперь Каролине было наплевать на Роджерса и Мура, а ведь у нее мелькнула мысль в качестве наказания за бестактность потребовать от Роджерса привезти Байрона с визитом еще раз и в более подходящее время.

Байрон действительно приехал в восемь, но обедать категорически отказался, сказав, что не ест ничего, кроме бисквитов и газированной воды. Каролина тут же распорядилась принести и то, и другое, но снова последовал отказ, якобы гость уже сыт и просто подождет, пока хозяева насытятся.

Каролина немедленно сделала вид, что сегодня с утра страдает отсутствием аппетита, хотя в действительности как раз страдала от невозможности поесть. Она успела взять в рот лакричный леденец и довольствовалась этим. Позже бедная женщина порадовалась, что не уселась вопреки отказам гостя за стол. Оказывается, Байрон не выносил вида жующих женщин, считая, что им позволительно потреблять лишь омаров и шампанское.

Откуда столь странное представление, не мог бы ответить и он сам, но вид женских челюстей, перемалывающих даже нежное суфле, вызывал у него отвращение.

«Как же он будет смотреть на жующую супругу?!» - мысленно ужаснулась Каролина, но тут же успокоила сама себя, что, влюбившись, поэт непременно простит возлюбленной и более явные «грехи», чем поглощение пищи.

В тот вечер повар предложил кусочки цыпленка в винно-сливочном соусе, завернутые в тоненькие, почти прозрачные блинчики, также тонко нарезанный деревенский бекон, бараньи отбивные, треску со сливками, форель, посыпанную укропом и щедро сбрызнутую лимонным соком, тушенную в белом вине лососину на ложе из зелени, фрукты и небольшие пирожные - миндальные, медовые и с корицей.

Но как бы ни была голодна леди Лэм, она быстро забыла и умопомрачительные запахи, несущиеся из столовой, и свой голод, была совершенно очарована поэтом и готова ради общения с ним голодать, однако не представляла, как быть с остальными обитателями Мельбурн-Хаус, все же в восемь вечера у них обычно собиралось изысканное общество и поглощало не только омаров с шампанским.

Выход нашелся быстро, Байрон предпочел бы посещать дом в утренние часы, но так, чтобы у хозяйки не толпились гости. Мало того, из-за своей хромоты Байрон не танцевал и не слишком любил вид кружащихся в танце, особенно в вальсе, пар. Сидеть же со старушками в стороне, наблюдая чужую грацию и тихо страдая, ему было невыносимо.

И леди Каролина Лэм, обожавшая балы и гостей с роскошными обедами, отказалась от всего! Следующие девять месяцев почти единственным гостем Мельбурн-Хаус был лорд Байрон, который приезжал к одиннадцати и уезжал едва ли не за полночь! Двери роскошного особняка Мельбурнов закрылись перед завсегдатаями ради общения Каролины с поэтом, она не принимала даже его собственных приятелей - Роджерса и Мура! Знаменитый своими балами и приемами Мельбурн-Хаус теперь по вечерам был темен и тих.

В первый же вечер, проводив Байрона и будучи под впечатлением от беседы с ним, Каролина нашла в себе мужество отправиться к мужу. Уильям Лэм сидел в библиотеке, лениво перелистывая большой альбом об охоте.

Уильям…

Да, дорогая…

Сегодня у нас весь вечер был лорд Байрон.

Я знаю. Я не хотел мешать вашей беседе, потому сразу прошел в библиотеку.

Мы очень долго беседовали…

Да, наверное, было интересно?

О, да, он рассказывал о проклятье, тяготеющем над его родом, о своем путешествии по Востоку…

Каролина говорила и говорила, через мгновение словно забыв о муже, глаза ее блестели. Уильям не мог не понять, что жена увлечена поэтом, но не видел в этом ничего страшного. Байрон нравился и ему самому тоже.

Уильям, я хотела бы, чтобы и ты беседовал с лордом Байроном хоть изредка.

Лэм подумал: «Наблюдать, как супруга влюбленно смотрит на другого, пусть и знаменитого поэта? Увольте», но сказал иное:

Если у меня будет такая возможность. Но мне не слишком нравится Восток, я не понимаю, почему женщины восхищаются рассказами лорда Байрона о превосходстве мужчин в тех странах, где он побывал. Женщина-рабыня, разве это вас прельщает?

Влюбленная женщина готова стать рабыней.

Это я вижу, - тихо пробурчал Уильям.

Уильям, лорд Байрон решил навещать нас по утрам. Ты не против?

Но по утрам у тебя всегда много других гостей. И почему ты спрашиваешь? Разве я когда-то запрещал тебе общаться с интересными людьми? Постарайся только не давать повода для сплетен и дурных разговоров.

Ах, это? Но ты же знаешь наших дам, достаточно будет нескольких появлений лорда Байрона в нашем доме, чтобы все решили, что он мой любовник.

Лэм уже понимал, что именно так и скажут, мало того, это будет правда. Но Каролина так легко влюблялась, что пока действительно опасности не предвиделось. И все же он подумал, что нужно посоветоваться с матерью.

Я постараюсь присутствовать при ваших беседах, чтобы эти слухи рассеялись, но мне бы не хотелось мешать, возможно, мое присутствие будет стеснять лорда Байрона.

Каролина чувствовала, что запутывается. Еще впервые увидев Байрона, она записала в дневнике, что это прекрасное бледное лицо - ее судьба. Теперь после целого вечера общения женщина чувствовала, что не может думать ни о чем, кроме завтрашней встречи. Она забыла, что осталась без обеда, не ужинала и позволила раздеть себя, почти не понимая, что происходит. Долго лежала без сна, уставившись в темноту и перебирая в памяти каждое слово, произнесенное глухим голосом, все казалось важным и значимым.

Конечно, такой человек не мог сравниться ни с кем, только он мог написать «Чайльд Гарольда» и напишет еще много гениальных произведений. Ах, как ей повезло, что такой человек не просто бывает в ее доме, но и избрал ее для доверительных бесед, осчастливил своей дружбой!

Каролина была на седьмом небе от счастья.

За окнами уже брезжил рассвет, когда сон наконец смежил ее усталые веки. Спать оставалось совсем недолго, потому что лорд Байрон обещал приехать в одиннадцать, к этому времени она должна быть готова и успеть позавтракать, чтобы не смущать его своим видом при жевании. Каролина не задумывалась, что требования Байрона нелепы, что в чужом доме не принято диктовать свои условия, она считала, что гениальному поэту можно все!

Если он не желает видеть жующую женщину, она будет есть рано утром и поздно вечером, чтобы не раздражать Байрона, ему не нравятся даже собственные приятели в Мельбурн-Хаус, значит, остальным будет дан от ворот поворот. Байрон не любит танцы, следовательно, в этом сезоне в Мельбурн-Хаус не будет больше балов. Поэт желает проводить дни почти в уединении, значит, и она тоже откажется от шумных вечеринок и посетителей.

Влюбленная Каролина была готова на все, только бы поэт заходил в их дом ежедневно!

Пока счастливая супруга придумывала, как избавиться от гостей и отменить планируемые балы, Уильям Лэм все же решил посоветоваться с матерью. Он не был маменькиным сынком, однако справедливо полагал, что та лучше понимает его супругу Каро.

Герцогиня Мельбурн была личностью не менее примечательной, чем Байрон, только без трагического налета. Нет, леди Элизабет не писала поэм и даже прозаических произведений в отличие от своей подруги герцогини Девонширской, но она была женщиной исключительно мудрой, что иногда важней самого большого поэтического таланта.

Доброе утро, дорогой.

Леди Элизабет больше любила этого сына, похожего на лорда Эгремона, и не стеснялась демонстрировать такую любовь. Герцог Мельбурн столь же откровенно показывал свое предпочтение старшего сына перед младшим. Впрочем, это не мешало семье жить достаточно дружно, во многом благодаря женской мудрости самой леди Элизабет. Сумев родить детей от разных любовников, она все же старшего произвела на свет от мужа, и, кроме похожести отпрысков, никто не смог бы упрекнуть ее в любовных связях с кем-то, хотя все прекрасно знали, что таковые существуют.

В этом отношении герцогиня Мельбурн считалась образцом женщины. Достаточно свободная, чтобы вести себя так, как хочется, герцогиня была достаточно умна, чтобы это поведение не шокировало ни мужа, ни общество. Все знали о ее многочисленных любовных связях даже в нынешнем, весьма солидном, возрасте, но никто не мог упрекнуть леди Мельбурн в этом. Наследника она родила от супруга, а в судьбах остальных детей немалое участие принимали их собственные отцы, также не афишируя ни отцовство, ни помощь.

Герцогиня Мельбурн считала, что женщина может делать все, что угодно, но умело скрывать свои увлечения, чего совершенно не умела ее младшая невестка Каролина. У супруги Уильяма что на душе, то и на языке.

Леди Элизабет могла бы стать прекрасной наставницей Аннабелле, если бы та считала необходимым иметь наставницу. Еще в прошлый приезд сэр Милбэнк пытался объяснить своей дочери, что не мешало бы брать пример с тетки, однако Аннабелла лишь строптиво дернула плечиком:

Брать пример с женщины, у которой главная забота - скрыть свои любовные связи даже в шестьдесят? У меня несколько иные интересы, папа.

Однако в мудрости леди Элизабет не откажешь.

К мудрой матери Уильям и шел посоветоваться.

Доброе утро, мама. Как ты себя чувствуешь?

Мать и сын без свидетелей общались безо всяких церемоний, это тоже было свидетельством их духовной близости.

Уже совсем неплохо, если вспомнить мой возраст.

Ах, ради бога! Тебе ли говорить об этом?

Я молода душой, дорогой, но мое тело слишком долго живет на этом свете, чтобы не напоминать об этом. Как твои дела?

У меня все в порядке. У нас гость, знаешь?

Лорд Байрон? Очередная любовь твоей неугомонной Каро.

Ты даже об этом знаешь?

Герцогиня улыбнулась:

Плохой бы я была хозяйкой, если б не знала, кто гостит в нашем доме. Лорд Байрон уже третий день рассказывает о себе твоей Каро. Вчера и сегодня он у нас с самого утра, до этого был вечером.

Уильям невольно рассмеялся:

Тебе поистине не нужно выходить из своей комнаты, чтобы знать все.

Все гораздо проще, Каролина отменила сегодняшний вечер под предлогом моего самочувствия и объявила мне об этом так, словно лорд Байрон своим появлением спас меня от неминуемой гибели.

Ты радуешься этому?

Герцогиня рассмеялась:

Я действительно рада, после болезни трудно принимать гостей, но, боюсь, если твоя неистовая супруга отменит и все остальные приемы и балы, вам придется принимать соболезнования по поводу моего тяжелого состояния. Все и так решили, что я плоха, смотри, сколько записок с вопросами.

На столике и впрямь лежал десяток листов, видно, обеспокоенные отменой вечернего приема знакомые герцогини нашли нужным осведомиться о ее самочувствии.

Я скажу Каро, чтобы она не смела этого делать! Если не желает сама появляться на приеме из-за гостя, пусть сидит с ним в своей гостиной.

Нет-нет, ничего этого говорить не нужно. Мне неприятно говорить об этом, но твоя супруга в очередной раз влюблена и не находит нужным скрывать этого. Уильям, пусть уж лучше блестит глазами в своей гостиной, чем делает это у кого-то в салоне или на балу. Кстати, сегодняшний вечер она отменила именно из-за танцев, поскольку Байрон не танцует.

Уильям только развел руками:

Что я могу поделать с Каро? Недаром ее зовут неистовой.

Неудивительно, что она влюблена в Байрона. Не она одна, если поэт сумел очаровать Аннабеллу, то неудивительно…

Белл? Неужели?

Да, Ральф приходил советоваться со мной, что делать из-за этой влюбленности.

Если даже Аннабелла не устояла перед его обаянием, то влюбленности Каро и удивляться не стоит.

Мать с сыном с удовольствием посмеялись, пошутили над сложившейся ситуацией и пришли к выводу, что Байрона лучше «держать при себе», то есть у себя в доме, тем более он нравился и герцогине Мельбурн, и самому Уильяму.

Больше чем на полгода Байрон стал завсегдатаем особняка Мельбурнов, почти каждый день проводя по несколько часов в гостиной у Каролины либо в беседах с леди Мельбурн или Уильямом.

Байрон возвращался домой, будучи под впечатлением от продолжительной беседы с леди Каролиной до такой степени, что не обратил внимания на стоящую подле дома коляску, поэтому вздрогнул, услышав голос Томаса Мура:

Наконец-то! Это никуда не годится, мы опоздаем в клуб!

Клуб? Какой клуб?

Бог мой! Ты забыл, что на сегодня назначена встреча с возможным покупателем Ньюстеда?!

Байрон нахмурился, очарованный вниманием, оказанным ему леди Каролиной, а еще больше собственными рассказами о нелегкой судьбе, он совсем забыл о том, что готовится продажа родового поместья - единственного, что у него осталось, не считая способности писать. Однако за поэму он денег не брал, считая это неприличным, а жить на что-то нужно, кредиторы уже осаждали дом. Ньюстед и впрямь нужно продавать, и пропускать встречу с покупателем никак нельзя, в трудные времена таковых немного.

Хобхаус говорил, что на аукционе имение можно было бы попытаться продать дороже, однако Роджерс в этом сомневался, к тому же аукционные торги не скоро, а деньги нужны сейчас. Если предполагаемый покупатель выложит задаток, можно будет заплатить первоочередные долги и хоть на время забыть о кредиторах.

Как все это далеко от прекрасной женщины в прекрасном особняке, для которой финансовые заботы нечто непонятное и слишком далекое! В эту минуту Байрону страстно захотелось стать богатым, чтобы не вспоминать о долгах и необходимости где-то добывать деньги.

Одну минуту, - он уселся за стол, намереваясь что-то писать.

Что это? Ты собираешься написать еще пару поэм, когда нас уже ждут?!

Нет, только записку леди Каролине Лэм.

Ты же только что от нее? Слуга сказал, что ты в Мельбурн-Хаус.

Да, я был там, но обещал вернуться, а теперь не смогу. Мало того, после тягостного разговора мне совсем не захочется портить настроение леди Каролине. Придется объяснить свое отсутствие.

Он быстро посыпал написанное песочком, проглядел, свернул и запечатал письмо.

Джон, это в Мельбурн-Хаус для леди Каролины. Срочно! И одеваться.

Для прогулки, милорд?

Нет, для деловой встречи, - вздохнул Байрон.

Мур с изумлением наблюдал за приятелем. Они подружились неожиданно. Байрон в своих поэтических строках не раз, совершенно не задумываясь о последствиях, незаслуженно обижал знакомых и незнакомых людей, потом извинялся, но все же не раз наживал себе врагов.

Едва не стал таковым и Томас Мур. Обидевшись на такой выпад поэта, он отправил Байрону письмо с вызовом на дуэль, однако письмо поэта в Лондоне уже не застало, тот отбыл на континент в свое знаменитое путешествие.

Когда Байрон вернулся, Томас Мур счел себя обязанным напомнить о вызове и поинтересовался у поэта, почему тот не ответил на письмо. Лорду пришлось разыскать письмо и предъявить Муру нераспечатанным с ответным предложением либо принести извинения, либо удовлетворить требования. Мур, который к тому времени был счастливо женат и вовсе не жаждал крови, поскольку злость уже прошла, предложил заменить дуэль завтраком, причем в доме Роджерса.

Так они стали приятелями. Роджерс принялся нахваливать всем поэму нового друга, а заодно и рассказывать небылицы о его приключениях, подогревая интерес к персоне поэта. Теперь они активно помогали Байрону продать его единственные владения - имение Ньюстед и земли, доставшиеся по наследству.

Приятели были против продажи Ньюстеда, хотя имение не приносило приличного дохода. Чтобы оно стало прибыльным, нужно отправиться туда и в сельской глуши заниматься хозяйством. Первое Байрон сделать мог, его давно влекло уединение, второе категорически нет. Заниматься делами имения для поэта равносильно ссылке на рудники. Это прекрасно понимали управляющие, а потому, не страшась проверок, беззастенчиво бездельничали, зарабатывая только на собственные нужды.

И все же продавать Ньюстед опасно, Роджерс противился не зря. Он хорошо понимал, что Байрон быстро потратит даже немалые средства, которые выручит за имение, а получить новые просто неоткуда.

Но покупатель нашелся, он согласился приобрести имение за сто сорок тысяч фунтов стерлингов - огромную сумму, к тому же обещал выплатить задаток в размере двадцати пяти тысяч фунтов. Двадцать пять тысяч для Байрона в его положении отчаянного должника были манной небесной, позволяя погасить самые неотложные долги, потому поэт был согласен распрощаться с родовым имением немедленно.

Тебе нужно немедленно жениться на богатой девушке, чтобы приданое могло спасти Ньюстед!

Байрон с усмешкой посмотрел на Мура:

Чтобы какая-то перепелка с утра до вечера чирикала мне в уши?

Но ты же слушаешь чириканье своей леди Каролины?

Поэт вздохнул:

Это другое…

Ты пропадаешь в доме Мельбурнов уже неделю, Каролина отменила все балы и приемы, закрыла двери даже перед нами с Роджерсом, прекрасно зная, что мы твои друзья. Что происходит, Джордж? Как к этому относится герцогиня Мельбурн? А Уильям?

Удивительно, но хорошо. Мы почти подружились с Уильямом Лэмом, он вовсе не рохля, каким иногда кажется со стороны. Умный, сильный, только до сих пор без ума от своей Каролины, а потому не может противиться ни одной ее выходке.

Ты тоже выходка? - рассмеялся Мур.

Байрон кивнул:

Мне не нравится это увлечение. Никому не нравится. Как бы не переросло в нечто сильное… Леди Каролина - личность, слишком увлекающаяся. Не осложняй себе положение.

Я не питаю иллюзий. Леди Каро слишком своенравна и непостоянна, чтобы влюбиться в кого-то надолго, к тому же я ни с одной женщиной не связывался надолго сам. Едва ли стоит заводить дело дальше простого, ни к чему не обязывающего флирта.

Каро? Тебе позволено называть ее так? Далеко зашло…

Байрон рассмеялся, но смех получился натянутым.

Мур для себя решил, что пора вмешиваться, но сначала продажа Ньюстеда. Хорошо, что завтра возвращается давнишний друг Байрона Хобхауз, имеющий на поэта большое влияние, может, вместе удастся убедить Байрона отвязаться от Каролины Лэм во избежание будущих осложнений. Иметь дело с неистовой Каро опасно…

Каролина совсем потеряла голову, она не могла ни говорить, ни даже думать о ком-то другом, кроме Байрона. Сначала Уильям посмеивался, но довольно скоро это стало переходить всякие границы, леди Лэм словно забыла о существовании мужа, своих обязанностей, мнения света… Каждый день она часами слушала рассказы своего кумира обо всем на свете: о родовом проклятье, о смерти всех, кого он любит, о своем сердце из мрамора, о восточных красавицах и необычных для Лондона взаимоотношениях между мужчинами и женщинами на Востоке…

Он говорил куда больше, чем хотел сам, и, уж конечно, больше, чем следовало. Просто Каролина была прекрасной слушательницей, она, не отрываясь, смотрела в его бледное лицо и внимала, просто затаив дыхание. Байрон понимал, что леди Лэм воспринимает его как Чайльд Гарольда, а потому неосознанно стремился быть похожим на своего героя. Перед столь благодарной слушательницей это оказалось несложно.

Неистовая Каролина влюбилась, для нее не было ни малейших сомнений, что Байрон самый лучший и загадочный человек на свете. Он так не похож на спокойного, сдержанного Уильяма, ни на кого другого! Ах, как ей повезло встретить в жизни такого человека и как же далеко ей самой до Байрона! Как она мелка, неумна, бесталанна и какую скучную прожила жизнь!

Как объяснить кумиру, что в ее груди бьется неистовое сердце, способное любить и страдать? О том, чтобы стать его любовницей, Каро не смела и мечтать. Байрон был богом, лишь на краткий миг спустившимся с небес, чтобы показать всем, а ей в первую очередь, насколько остальные пусты и никчемны.

Неделя прошла в беседах в малой гостиной, где Каролина внимала рассказам своего божества, стараясь не дышать, чтобы не спугнуть его вдохновение. Все приемы в Мельбурн-Хаус были отменены, балы забыты, а друзья изгнаны, только Байрон имел право приезжать в этот дом. Поскольку заводилой шумных мероприятий была обычно сама Каролина, то пока против затишья никто не возражал.

Но балы и приемы бывали не только в Мельбурн-Хаус, остальные отменять свои вечера ради общения Байрона с леди Каролиной не собирались, и Мельбурны, и Байрон получали приглашения в другие дома, сезон в Лондоне продолжался.

На одном из вечеров к Каролине подошла взволнованная Аннабелла. Байрон еще не приехал, и Каролина чуть растерянно оглядывалась по сторонам. Она уже отказала троим молодым людям, приглашавшим на танец:

Нет-нет, я не танцую!

Всем, кто это слышал, хотелось спросить: «С каких пор?», потому что большую любительницу вальсов в Лондоне трудно найти, леди Каролина всегда кружилась с истинным удовольствием. Аннабелла не вытерпела и поинтересовалась:

Что-то случилось? Вы всегда танцевали…

Каролина заговорщически шепнула:

Обещала Байрону не танцевать вальс, ему неприятно видеть меня с кем-то в паре.

Аннабелла обрадовалась возможности поговорить о Байроне.

Каролина, вы не могли бы попросить Байрона прочесть мои стихи? Пусть выскажет свое мнение откровенно, может, мне не стоит писать?

Скажи это Аннабелла в другом месте и в другое время, Каро обязательно завопила бы:

Конечно, не стоит! А уж требовать от Байрона, чтобы прочел, тем более!

Но в тот момент она заметила поэта в дверном проеме и, понимая, что на Байрона сейчас просто накинутся дамы, почти вырвала небольшие листочки у Аннабеллы и сунула их себе в перчатку:

Передам!

Каролине не пришлось расталкивать соперниц, Байрон сам пробрался к ней, чтобы объявить, что нужно ехать в Ньюстед. Для бедной Каро это был удар, к счастью, подошел Мур и пролил бальзам на ее бедное сердечко, сказав, что покупатель не сможет никуда поехать раньше следующей недели.

Разговор зашел о том, что нужно сделать, чтобы не скучать. Каролина все поняла по-своему и тут же обещала прекратить затворничество и познакомить Байрона со всем лондонским обществом:

Это проще сделать на утренних приемах. Я приглашу в Мельбурн-Хаус всех интересных людей Лондона.

Байрон натянуто рассмеялся:

Не проще ли продемонстрировать меня прямо со сцены театра?

Ах, нет, я не намерена демонстрировать вас, лорд Байрон! Напротив, я приглашу всех, кто достоин быть представленным вам, на небольшие приемы и вы сами выберете новых друзей.

Мне вполне хватает прежних… - пробурчал Байрон, не любивший шумных приемов.

Аннабелла, наблюдавшая за ними издали, с сожалением вздохнула, понимая, что Каролине не до ее стихов, а потому едва ли строчки попадут к Байрону. Нужно было решиться передать самой, все же они знакомы…

Она не думала, что и Байрону не до чьих-то стихотворных опусов.

Поэт чувствовал себя очень неуютно. С одной стороны, ему очень нравилось всеобщее внимание и даже поклонение, с другой - он мечтал об уединении, правда, не слишком представляя, что делал бы, находись в деревне, охотиться и гулять круглый год невозможно.

Но беспокоило Байрона даже не это, он чувствовал, что запутывается.

Каролина Лэм решила помочь поэту освоиться в свете и, помня, что он не танцует, отменила все балы и танцевальные вечера, заменив их утренними приемами, попасть на которые теперь считалось не менее престижным, чем на королевские приемы, - на них присутствовал Байрон! По утрам в Мельбурн-Хаус бывали только избранные, причем хозяйка старалась разнообразить общество, чтобы поэт смог познакомиться с как можно большим числом людей и выбрать, кого он предпочел бы оставить среди своих знакомых, а кого нет. Можно не сомневаться, что у вторых шансов попасть в Мельбурн-Хаус больше не было.

Байрону нравилась такая забота Каролины и одновременно тяготила, как все, что делала эта женщина. Поэт вовсе не любил быть обязанным и редко бывал благодарным.

И все же не это было главным!

Не раз Байрон задумывался, почему ему так трудно рядом с Каролиной, которая старается во всем угодить и никогда не перечит? Дивились все знакомые с леди Лэм, Каролина не была похожа на себя, она стала послушной и даже покорной, чего за строптивой супругой Уильяма никогда не наблюдалось. Ему все друзья твердили, что Каролина сумасшедшая, что у нее любое увлечение длится не дольше недели, что она способна выкинуть любую шутку! Предостерегали открыто, но Байрон видел перед собой совсем другую Каролину - послушную, безропотно воспринимающую любую критику и старающуюся во всем угодить.

Все было просто - она влюбилась, причем впервые в жизни по-настоящему, а потому была готова стерпеть любые поношения со стороны возлюбленного и сделать все, что бы он ни потребовал. Пока Байрон этого не понимал, как и того, что с неистовой женщиной шутки плохи, а с влюбленной до беспамятства Каролиной тем более.

Любил ли Байрон в ответ? Позже от открыто утверждал, что нет, мол, в леди Каролине нет ничего, что он ценит в женщине, она «не его типа».

Тогда тем более неприглядно то, как Байрон обходился с Каролиной. Для начала поэт просто использовал светские связи леди Лэм для вхождения в самую закрытую, снобистскую часть лондонского высшего света, куда Каролина ввела его с удовольствием, даже жертвуя собственной репутацией.

Во-вторых, он не остался на положении друга, переступив границу платонических отношений, он, а не она настоял на близости, вдруг попросив в карете, где они ехали одни, поцеловать его в губы. Влюбленная женщина все же не решилась выполнить просьбу с той страстью, которую чувствовала, она лишь коснулась губами его щеки.

В губы, Каро, в губы!

Позже он много раз повторял, что она некрасива в его понимании, что ему не нравятся такие женщины, что Каролина слишком худа и импульсивна, что у нее мальчишеская фигура и слишком взбалмошный характер. К чему же тогда развивать отношения дальше? Байрон не мог не понимать, что Каролина влюблена, что она готова переступить любые границы по его требованию, понимал, что поступает подло не только по отношению к влюбленной женщине, но и к ее мужу, которого, по его словам, уважал.

Что это было с его стороны: намеренное нарушение всех правил божеских и человеческих, попытка доказать самому себе, что ему позволительно все, что он выше любых моральных требований? Позже он погубит еще двух женщин, именно пытаясь доказать, что ему можно все. А вообще лорд Байрон погубил великое множество женских судеб, считая себя выше любой из встреченных им женщин.

Каролина поцеловала возлюбленного в губы и остановиться уже не смогла… Она не думала о муже, просто не могла думать ни о ком другом, кроме своего кумира, но Байрон не думать об Уильяме не мог. Однако, соблазнив его супругу, обвинял во всем не себя, а Каролину. «Жена-прелюбодейка»… Зачем ему это, если Каро не в его вкусе? Если необходимо, он мог переспать с любой, знаменитому поэту отказа не было. Но Байрон предпочел разрушить жизнь Каролины.

Он был жесток, иногда просто невыносимо жесток. Так бывает, когда человек, чувствуя свою неправоту по отношению к другому, не желает даже себе в этой неправоте признаваться и начинает мстить невинному за свою подлость.

Подарок странный - роза и гвоздика.

Я знаю, что ты не способна чем-то увлекаться больше мгновения. Посмотрим, переживет ли хоть один цветок твою любовь ко мне.

Каролина от изумления даже не нашла, что возразить, тем более Байрон постарался окружить себя дамами, прекрасно зная, что она не станет расталкивать толпу. Влюбленная женщина ответила искренним письмом.

«Я не роза и не гвоздика, я скорее подсолнечник, который поворачивается вслед за солнышком. Я не способна видеть никого другого, кроме вас…»

Байрон разозлился: «Кому нужна ее влюбленность?!»

И снова чувствовал себя не слишком уютно, хотя едва ли понимал почему. Каролина была искренна, она любила и не скрывала этого, была готова на любые жертвы и на попрание мнения света, а он? На словах в своей поэме, будучи именно таким свободным от мнения окружающих, независимым и циничным, на деле он оставался только циничным. Это Каролина могла презреть мнение толпы, Байрон нет. «Свободный» поэт оказался куда более несвободным, чем его неугомонная любовница.

Ты любишь своего мужа, а мной просто играешь!

Ей бы спросить, кто кем играет, но Каролина вместо этого клялась Байрону в любви и готовности сделать для него все.

Какие я должна дать доказательства, Джордж?

Но он с горечью начинал выговаривать, что его нельзя любить из-за хромоты, что он не может, как все, прыгать и танцевать, а потому презренен.

Но я тоже теперь не танцую. Это совсем неважно, ничего страшного.

Конечно, муж такого не потребовал бы! Он Гиперион, а я ничтожный сатир рядом с ним! Сатир и не более! И не пытайся убедить меня в противном!

Каролина задумалась над тем, как доказать своему возлюбленному, что она не замечает никого другого. Байрон воспринял это как заминку и раздумья и принялся кричать:

Боже мой! Ты не желаешь сказать, что любишь меня больше Уильяма! Ты за это заплатишь, я вот этими руками сожму твое ничтожное упрямое сердечко, неспособное любить!

Это было и жестоко и несправедливо, но что могла возразить несчастная женщина? Если бы она могла посмотреть на происходившее со стороны, то легко увидела бы, как бесчестен по отношению к ней Байрон, поняла, что в его сердце нет и искры любви, скорее это тщеславие и гордыня, требовавшие унизить ту, которая сложила к его ногам все, что только могла, - сердце, честь, репутацию…

Каролина не первая, но и не последняя, еще не одна женщина пожертвует всем ради хромого поэта, получив взамен лишь его презрение и проклятья.

«Я не встречал женщину, обладающую большими талантами, чем есть у тебя… Твое сердце, моя бедная Каро, точно маленький вулкан, извергает кипящую лаву. Но я вовсе не хотел бы, чтобы оно стало хоть чуточку холоднее… Я всегда считал тебя самым умным, самым привлекательным, самым непредсказуемым, самым открытым, удивительным, опасным, очаровательным созданием… все красавицы тускнеют рядом с тобой, потому что ты самая лучшая…»

Строчки письма размыли слезы, разве могла Каролина не плакать, читая вот такое послание возлюбленного?

О, Байрон!..

Когда он лгал - тогда или потом? Если не любил, то как мог писать такие строчки?! Если это искренне, то как мог позже бросить ее перед всем светом, выставить посмешищем, предать и первым показать пальцем?

В любом случае Каролина имела право мстить, она отомстила. Но тогда до этого было еще далеко, леди Каролина любила без памяти и верила каждому написанному и произнесенному слову любовника. Разве могла она подумать, что это ложь?

Сама Каролина в первом же письме предложила в его распоряжение все свои драгоценности - фамильные и те, что подарены Уильямом, ей было все равно, главное, чтобы Байрона не мучили земные заботы.

Он чувствовал эту жертвенность и свою фальшь, чувствовал свою готовность предать и продать, а потому унижал ее все сильнее.

Страсти накалялись…

Аннабелла зря боялась, что Каролина спрячет ее стихи просто из зависти или недоброжелательства. Леди Лэм показала любовнику сочинение кузины. Байрон прочел и даже не упустил случая в очередной раз унизить Каролину:

Твоя кузина обладает несомненным талантом, не то что ты! Она могла бы стать поэтессой, если бы захотела. В этой голове много умных мыслей.

Что мне передать Аннабелле? Когда ты сможешь с ней встретиться?

Встретиться? - Байрон вовсе не намеревался петь дифирамбы кому-то, кроме себя самого. Он был готов признать гениальным поэтом Попа, но только потому, что того уже не было на свете. Из ныне живущих Байрон и только Байрон, остальные просто не имели права портить бумагу! А уж какая-то девчонка тем паче. - Нет, она слишком хороша для падшего ангела, слишком совершенна для меня.

Так что я должна сказать кузине?

Скажи все, что сочтешь нужным. Мне все равно.

Расчет тонкий - едва ли Каролина передаст хвалебные слова кузине, женщины на такую объективность не способны, значит, всегда можно будет свалить на нее. Но Каролина не собиралась скрывать лестный отзыв, не подозревая, что Байрон читал через строчку, а похвалил, скорее чтобы досадить ей самой. Правда, обнадежить юную поэтессу не удалось, той надоело наблюдать, как Байрон ухаживает за Каролиной, и сэр Милбэнк поторопился увезти дочь обратно в Сихэм.

Этот сезон закончился для Аннабеллы Милбэнк раньше времени и ничем. Тем, кто просил ее руки, она отказала, а лорд Байрон не удосужился обратить внимание на начинающую поэтессу. Конечно, Аннабелла ни на минуту не сомневалась, что это происки глупой Каролины, в дневнике день за днем появлялись осуждающие леди Лэм записи.

А еще Аннабелла была совершенно убеждена, что во всем виновата Каролина, а Байрон раскаивается в любовной связи с чужой женой и сам не способен исправить положение. Девушка считала своим христианским долгом спасти поэта, но тот даже не смотрел в сторону добровольной спасительницы, у него продолжался бурный роман с губительницей. Откуда Аннабелле знать, что не Каролина губит Байрона, а он ее!

Милбэнки вернулись в Сихэм, почти ни с кем не попрощавшись, это было больше похоже на бегство, и мистер Милбэнк хмурился, хотя Аннабелла во всеуслышание заявляла, что ей надоел лондонский шум и пустая болтовня лондонских гостиных. Сэр Ральф с тоской думал, что обрати на его дочь внимание этот ужасный Байрон, и болтовня показалась бы Аннабелле весьма приятной.

Но он был рад вернуться, потому что ждать новых предложений в этом сезоне не следовало, а вот попасть в какую-нибудь историю с этим развратником дочь вполне могла. Сэр Ральф не слепой и не глупый, он прекрасно знал о романе поэта с супругой племянника, жалел Уильяма, которого, как и сестра, любил больше других, и негодовал из-за беспутства его жены.

Может, зря Аннабелла не приняла предложения Августа Фостера, в Америке нет такого вот Байрона, от которого осторожным родителям следовало бы держать дочерей подальше? Но мистер Милбэнк разозлился сам на себя: неужели из-за невозможности справиться с одним стихоплетом нужно отправлять дочь так далеко? В Сихэме тоже нет Байрона! А Аннабелла куда умней этой взбалмошной Каролины и сама решила уехать!

Мысли мистера Милбэнка были написаны на его лице, он раздраженно хлопнул дверцей дорожной берлины, в которой они возвращались домой.

Аннабелла решила, что это из-за нее:

Что-то случилось, папа? Ты же сам желал поскорей покинуть этот задымленный переполненный Лондон, где доброму человеку не пройти в людской толчее.

Отец покачал головой:

Нет, Аннабелла, я думаю о другом. Я рад, что мы уезжаем, город действительно похож на встревоженный муравейник, а это не по мне.

Скорее на осиное гнездо, в которое кто-то бросил камень, никогда не знаешь, на кого именно нападет возбужденный рой.

Милбэнк с гордостью посмотрел на дочь, вот она какова! Какая бы еще девушка сумела выразиться так точно?

Так отчего раздражение?

На этот рой. А еще на вашего обожаемого Байрона! Он погубит Каролину и нанесет большой вред репутации Уильяма. Вот кому следовало бы увезти свою супругу в Америку!

Аннабелла коротко фыркнула:

Ошибаешься, папа, Каролина сама погубит кого хочешь. И с Америкой ты не прав, эта тощая кошка бросилась бы с корабля обратно вплавь.

Мистера Милбэнка поразила жесткость, прозвучавшая в голосе Аннабеллы, похоже, дочь не просто зла на Каролину, она кузину возненавидела. Неужели?.. Боже мой, тогда их Аннабелла - верх разумности, если, влюбившись в опасного рифмоплета, поспешила покинуть общество, где может его встретить.

Но к чему разговоры о спасении его души, которые дочь постоянно ведет?

Некоторое время они перемывали косточки беспокойной супруге Уильяма и жалели самого мужа, а мистер Милбэнк втайне радовался разумности собственной дочери.

«Опасный» Байрон и «беспутная» Каролина ничего этого не знали, но вполне могли догадываться, что именно о них говорят в салонах и гостиных. Каролине было все равно, она не считалась с мнением света совсем, а вот поэт переживал. Удивительно, но столь свободный в своих поэтических и политических речах (а лорд Байрон уже дважды весьма резко и успешно выступал в парламенте), в светской жизни он оказался куда более зависимым от молвы и сплетен. Байрону не все равно, что именно о нем говорят в салонах.

Два салона стали для лорда Байрона особенно привлекательны. Туда, слегка поостыв от ежедневного общения с Каролиной, он с удовольствием приходил при любой возможности. Одной была гостиная леди Джерси, а второй - Мельбурн-Хаус, но гостиная не Каролины, а ее свекрови, герцогини Элизабет Мельбурн. Более того, именно леди Элизабет Байрон принялся поверять свои сердечные тайны и с ней советоваться по поводу Каролины.

Это было особенно непорядочно по отношению к любовнице и жестоко даже к самой герцогине. Байрон не желал задумываться о том, что Уильям Лэм - сын леди Элизабет и той доставляет мало удовольствия слушать, как ее сына обманывают. Но герцогиня Мельбурн была женщиной исключительно мудрой и тактичной, она приняла роль наперсницы и доверенного лица поэта, считая, что в этом есть свое удобство. Во-первых, она будет в курсе происходящего, во-вторых, лучше уж она, чем кто-то другой.

Эту необычную дружбу заметили все, но не осудили, напротив, в очередной раз восхитились спокойной разумностью леди Мельбурн и экстравагантностью Байрона:

Ах, эти поэты!..

На очередном вечере леди Блессингтон склонилась к уху Байрона:

Признайтесь честно, вы дружите с леди Мельбурн, чтобы отвести подозрения от леди Каролины?

Тот чуть натянуто рассмеялся:

О, нет! Леди Мельбурн так тронула мое сердце, что, будь она чуть помоложе, легко вскружила бы мне голову.

Лорд Байрон, если это комплимент леди Элизабет, то с долей яда. Она не слишком считается со своим возрастом, хотя не переступает границ приличий. В отличие от своей невестки, леди Каролины!

Разговор становился опасным, и Байрон поспешил перевести его на другое. Леди Блессингтон не Элизабет Мельбурн, которая, кажется, понимает любые человеческие слабости и легко прощает их, если соблюдены правила приличия.

Не так давно разговор об этом состоялся у Байрона с Каролиной.

Почему ты не можешь вести себя, как твоя свекровь?

Разумно и тактично. Есть с кого брать пример.

У Каролины на глазах заблестели непрошеные слезы:

Джордж, как я могу вести себя разумно, если ты сам лишил меня рассудка? Сначала ты сводишь с ума своими подозрениями и требованиями, добиваешься немыслимых признаний и клятв, а потом в этом же меня укоряешь.

Это была правда, потому что, безумно ревнуя к Уильяму, Байрон все время требовал от Каролины клятв в том, что она любит его больше, чем супруга, что готова на любые жертвы. Ему было мало простых встреч и измен, Байрон словно добивался, чтобы Каролина растоптала сам образ Уильяма! Он не знал, что сам Уильям считал поэта напыщенным павлином, только и способным кричать дурным голосом в парламенте.

Это было ужасно, потому что чувства к Байрону и к Уильяму Лэму у Каролины были совершенно разными. Мужа она уважала и любила ровной, дружеской любовью, такие чувства могли гореть долго и ровно, что вполне устраивало спокойного и выдержанного Лэма. К Байрону Каролина пылала страстью, которая не могла длиться долго, она из тех вспышек, которые бывают в жизни страстных женщин, довольно часто губя их. Джордж видел, что губит женщину, но ставил их связь ей, а не себе в вину.

Ты уезжаешь, потому что я тебе надоела?

В этом была доля правды, но Байрон терпеть не мог выяснять отношения и тем более в чем-то признаваться, он предпочитал, чтобы все заканчивалось само собой. Каролина Лэм не была единственной женщиной, которую, разбудив в ней вулкан страстей, Байрон предпочел бы просто бросить. Таких и до нее, и после нашлось немало. Разница оказалась только в том, что леди Каролина Лэм отдалась страсти настолько, что владеть собой перестала, она верила в любовь Байрона и так же, как он, винила во всем себя.

Он стесняется своей любви ко мне, потому что я не слишком красива!

Это была правда, однако не вся правда. Всю леди Каролине предстояло узнать еще не скоро.

Как долго ты пробудешь в своем имении? Можно мне поехать с тобой?

Ты с ума сошла! - Сначала Байрон даже отбросил руки Каролины, но тут же подумал, что эта женщина может и впрямь последовать в Ньюстед, и уже мягче объяснил: - Я по делам, ты же прекрасно знаешь. К тому же не стоит давать новую пищу для разговоров, их и так достаточно.

Я умру в разлуке.

Пиши мне, я буду писать тебе…

5 шагов: как вовремя спасти брак

С приходом осени серые тучи сгущаются не только на небе, но и в делах семейных. Психологи предупреждают: осенью распадается больше пар, люди погружаются в себя, занимаются самокопанием, легко поддаются депрессии и растворяются в аморфном ощущении одиночества. Не мудрено, что осень - пора спасения не только человеческих душ, но и распадающихся браков.

Татьяна Панкова

Многие считают этот закон отношений непреложным. Попробуем разобраться, возможно ли совместить страсть и семейную жизнь.

Не все мы бываем избирательны и попадаем точно в цель с первого захода. В единичных случаях, когда «познакомились в школе», сто лет вместе и детей полный дом – все действительно хорошо. Что называется, один раз и на всю жизнь.

Гулять, так гулять

Чаще этот «один раз» бывает несколько иным. Например, встречались вы с мужчиной неделю, а забыть эти чудесные дни не можете уже пятый год и нередко нет-нет, да промелькнет мысль «ах, как было дивно – не то, что сейчас». Томно вздыхаете, рисуя пальцем его образ на стекле запотевшем (или, в наших реалиях – просматривая его ). И мужчина вроде бы у вас отличный, и интересно вам с ним, и хорошо. Но вот тот «принц» по-настоящему запал в душу.

Мужчины делятся на много разных категорий и не подпадают под них вообще тоже. Есть те, в которых мы видим потенциальных защитников, крепость, добытчиков и отцов детей. Есть другие, в которых мы ничего не видим, точнее, не представляем с ними никакого совместного будущего, но нам так чертовски весело и хорошо, что остановить этот совместный бесперспективный гедонизм невозможно. Что же происходит на самом деле?

Причина первая. Человек, который, на ваш взгляд, готов к семейной жизни, в первую очередь обладает чувством ответственности, сдержанностью, рациональным восприятием действительности. Эти качества действительно не идут рука об руку с бесшабашными танцами на столе и нырянием в фонтан за монетками ради смеха и посреди города. Поэтому одно другому обычно мешает.

Причина вторая. Мужчина, который устраивает вам непредсказуемые анимационные программы, скорее, хочет получить эффект не столько для вашего удовольствия, сколько для своего. Способен ли он справляться с супружескими «неудовольствиями» – большой вопрос.

Готовность номер 1

С другой стороны, скучные и долгие ухаживания, банальные, но уверенные комплименты, эсэмэс утром и вечером – все это добрые признаки того, что у мужчины серьезные намерения.

Ответственный кавалер всегда будет звонить и писать, чтобы вы о нем не забыли. «Принц» не будет звонить и писать, потому что вы и так о нем помните и с радостью рванете по первому зову на . В любое время дня и ночи. Однако толку от целенаправленных окучиваний в большинстве случаев меньше, чем от поверхностных свиданий. И у этого тоже есть причины.

Причина первая. Бывает, что выбор партнера в сторону «романа» или «брака» зависит от целей и возраста. Например, в двадцать лет женщина не до конца может оценить дальнейшие перспективы в отношениях по неопытности и наивности, а уж отличить истинные чувства от простого развлечения – тем более. К тому же, в юном возрасте почти каждый мужчина, находящийся рядом, на уровне девичьих грез позиционируется как любовь всей жизни. На уровне трезвого расчета – почти не позиционируется, поскольку с расчетом в этом возрасте туго. Многое начинаешь понимать только со временем.

Причина вторая. Разница в том, что сильные эмоции, безудержная страсть и влюбленность – это прекрасно, но далеко не всегда на них можно построить крепкий и долговечный брак. К тому же, влюбленность пройдет довольно быстро, а вы станете ближе и узнаете о недостатках и минусах друг друга.

Несколько способов совместить

Конечно, никто не отрицает, что женщины выходят замуж чаще всего по любви, но, чтобы брак оказался спокойным, любовь должна быть чувством немного другого порядка. Основанная скорее на рациональных вещах и выводах, она гарантирует не только гармонию, но и долговечность союза. Бросаться в омут с головой можно и нужно, но, когда дело касается семьи, – лучше быть чуть более сдержанным и избирательным, дабы первоначальное веселье не обернулось трагедией и непониманием супругов.

Способ первый. Первоначальное впечатление – это только образ, чтобы по-настоящему узнать, на что способен мужчина, требуется время. И в случае с тихим ухажером, и по отношению к яркому мачо проявите терпение и понаблюдайте за развитием событий.

Способ второй. Дилемма может заключаться не в мужских качествах, а в вашей неспособности определиться. Если душой вы тяготеете к бурному роману, возможно, вам просто не хватает впечатлений. А если стремитесь укрыться в тихой гавани – хотите передохнуть. Иногда мы используем отношения, чтобы разрешить себе то, .

Мне нужна твоя любовь – а так ли это? Кейти Байрон

Мой бурный роман

Мой бурный роман

Я мечтала о бурных встречах с любовником, хотела его прикосновений, хотела более острых сексуальных ощущений, чем с мужем; нарушая социальные нормы, я хотела вернуть в свою жизнь приключения. Я хотела, чтобы он видел во мне любящую приключения, сексуально привлекательную, молодую и красивую (мне далеко за тридцать), умную, хорошо формулирующую свои мысли и во всех смыслах желанную женщину. Я старалась быть совершенством, старалась удовлетворять все его (в основном сексуальные) потребности, быть всегда готовой к общению с ним, улаживать любые трудности без нервов. Чтобы скрыть измену, я окутала мужа пеленой обмана. Я боялась быть отвергнутой и боролась с этим страхом, делая вид, что удовлетворяю каждую потребность моего любовника. Я знала только один путь к его сердцу - быть такой, какой он хотел меня видеть. Как оказалось, это стало волшебным отворотным зельем. Я не завоевала его сердце. В сущности, все это оттолкнуло его от меня.

Тогда я себе не нравилась; я стала заложницей собственных ожиданий. Измена мужу была разновидностью ощущаемой мною нехватки доверия и надежности, безопасности. Я и себя предавала, когда так занижала самооценку. Я постоянно чувствовала себя виноватой. Постоянно выходила за собственные рамки и наказывала себя за это. Я просто не жила настоящим; я всегда хотела, чтобы все было не так, как было. Я хотела, чтобы муж был более диким, более сексуальным - как мой любовник, а любовник - более степенным и надежным - как муж.

От одного только осознания того, как отчаянно я добиваюсь любви и одобрения, моя жизнь начала меняться самым кардинальным образом. У меня вдруг оказалось больше любви, чем я могла принять. Когда любовник разорвал наши отношения, я поняла, что в конечном счете я могу принадлежать лишь самой себе. Мои отношения с людьми улучшились на всех уровнях.

Я всегда обижалась на мужа за его эгоцентричность; если такая мысль приходит мне в голову теперь, я немедленно подвергаю ее сомнению. Мне нравится осуждать его без всякого самоконтроля - так осуждает рассерженный ребенок, а затем исследовать каждую мысль и с каждой из них проделывать разворот. Мне нравится предоставлять ему возможность быть таким, какой он есть, и не хотеть его изменить. Мне стало гораздо легче говорить ему «Нет» и не чувствовать за собой вины.

Теперь я знаю, что любовь исходит из меня самой. Каждый миг ценен таким, какой он есть, и мои злые или мучительные мысли даже помогают мне заглянуть внутрь еще глубже. Например, раньше я думала: мне нужно, чтобы муж меньше путешествовал; теперь мне нравится и его пребывание дома, и его отъезды. Его занятия - это его дело, и это редко задевает обретающееся в моем сердце счастье.

Теперь меня могут оскорбить, обвинить, проигнорировать, обругать (у меня дети-подростки), а мое внутреннее спокойствие не всколыхнется. Пока я подвергаю сомнению собственные мысли, я могу оставаться мягкой и нежной.

В конце октября в России выходит роман англичанина Джонатана Коу «Клуб ракалий» — первая книга из дилогии о 70-х и 90-х. Лев Данилкин встретился с Коу в челсийском кафе и поговорил об английских сатириках, Гагарине и миссис Тэтчер

— Как вы думаете, Тэтчер, чьей эпохе посвящено «Какое надувательство!», читала вашу книгу?

— Нет. Она ж не читает книг. И уж конечно, она не стала бы читать мою.

— Кроме вашего «Надувательства» по каким еще романам можно составить адекватное представление о Британии 80-х?

— Пожалуй, говорят, что две другие книги про 80-е — это «Деньги» Мартина Эмиса и «Линия красоты» Алана Холлингхерста. «Какое надувательство!» по-настоящему выстрелило скорее за границей, чем здесь. Книга пользовалась большим успехом во Франции и Италии; ее читали, чтобы понять, что на самом деле происходило в Британии в 1980-х. Здесь тоже эта книга была довольно популярна, но… литература в Британии, странное дело, не играет такой важной роли в культуре, как в других частях Европы. Здесь писателей никогда не спрашивают об их политических взглядах, не интересуются их мнением о том, что происходит во внешнем мире. В Италии меня буквально заваливали вопросами — просто потому что я писатель и сам факт этого делает мои соображения важными. Здесь этого и в помине нет, вы вообще не найдете романиста, который пишет в газете о политике — или чтоб его интервьюировали о политике. Два этих мира — литература и политика — оказались изолированными друг от друга. Что в известном смысле, я полагаю, даже здоровее.

— А вот Мелвин Брэгг, он же лорд Брэгг? У меня с ним тоже сегодня интервью.

— Мелвин Брэгг — исключение; да, помимо того что он романист, он также очень активный политик. Но… есть те, кто косится на него с подозрением: совмещение этих двух ипостасей кажется им не вполне приличным. Вот в XIX веке у нас был премьер-министр Дизраэли, который писал великие романы, а Диккенс влиял на умы, на политические взгляды своих современников. А сейчас… Возможно, это началось с модернизма — Джойс настаивал на том, что художнику следует держаться подальше от суетного света. Может статься, в этом и есть свои резоны, но люди ощущают, что здесь, в Британии, их оттирают от реальной жизни. Мы живем в башне из слоновой кости, мы страшно далеки от того мира, который на самом деле существует.

— А то, что роль писателя постепенно девальвируется в обществе, не связано с тем, что теперь ВСЕ стали писателями? Что книжные магазины завалены обумаженными бреднями сетевых графоманов, «романами» всякой светской шушеры? Может, поэтому писатели перестали быть интересны?

— Я не думаю, что для обычной читательской публики это так, для них по-прежнему существует тайна, окутывающая настоящие романы, публикующиеся в настоящих издательствах. Но это правда, что многие издатели не читают рукописей, они просматривают блоги в интернете. Роль натурального, настоящего писателя обесценивается. Я через месяц буду участвовать в довольно известном литературном фестивале в Чатеме, и я обратил внимание, что в газетных публикациях, посвященных фестивалю, все, кого перечисляют, — это политики, футболисты, светские львицы. Да, все они написали и издали книги, их имена красуются на обложках — но на самом деле они не писатели.

— А правда ли, что при Блэре Макьюэн считался писателем, обладающим влиянием?

— Многие политики утверждают, что они читали Макьюэна. Это то имя, которым они козыряют при любой возможности. Он очень-очень здесь известен, и среди серьезных писателей он, бесспорно, самый читаемый в этой стране и лучше всего продающийся. Когда газеты опрашивают политиков, что они собираются взять с собой почитать в отпуск, они всегда отвечают: нового Макьюэна. Значит ли это, что они читают его на самом деле, или нет — я не знаю. Но имя знают точно.

— Все проклинали, проклинали Тэтчер, но ведь это она сделала так, что сейчас ваши соотечественники могут продавать не автомобили, тяжелым трудом собранные на заводах (как у вас в романе), а свою британскость; и ведь явно всем от этого стало лучше.

— Да, те, кто ей восхищаются, так и говорят. Блэр тоже приложил к этому руку, у них много общего, он фактически оказался ее преемником. Они осуществили ребрендинг представления о том, что значит быть британцем, и страна теперь выглядит «крутой», особенно для молодых людей, особенно если смотреть из-за границы. В 1970-х никто не хотел быть британцем. Мы страдали страшным комплексом неполноценности, страна казалась неудачной шуткой, экономика дышала на ладан и держалась на займах от МВФ. Но лично я по-прежнему верю, что у нас было лучшее качество жизни в те времена. Это трудно объяснить, но интуитивно я чувствую, что это так. Разумеется, сейчас невероятно выросли потребительские возможности, особенно для среднего класса. Но зато до Тэтчер у нас была идея коллективной ответственности — а сейчас ее нет. Тэтчер сказала: нет такой вещи, как общество, и сейчас люди согласились с этим ее афоризмом.

— Значит ли это, что вы по-прежнему социалист?

— Ну а что значит описывать себя как социалист?

— Ну что ЕСТЬ такая вещь, как общество.

— Если нет структур, через которые социализм может действовать, выражать свои убеждения на практике, — тогда социализм остается просто теорией. Никто ничего не делает для создания такого рода общественных структур. Очень может быть, что никто — да даже и я сам — не хотел бы вернуться в 70-е: мы настолько привыкли к потребительским благам, что нам тяжело будет лишиться их, — и в то же время на нас давят гораздо сильнее, и зависти в обществе больше, чем раньше. Но и множество людей, которым можно доверять, по-прежнему убеждены, что есть такая вещь, как общество. Нам нужно объединяться, находить способы доносить свое мнение до других людей. При этом идеологических дебатов в Британии больше не ведется. Нынешняя система, как ее ни называй — блэризм, тэтчеризм, камеронизм, — это единственное, что сейчас кто-либо обсуждает.

— Для сатирика кто более благодатный материал — Тэтчер? Блэр? Браун?

— Знаете, в Тэтчер было нечто честное, она делала то, что говорила, и не притворялась кем-то еще. А с Блэром мы почувствовали, что нас в известной степени предали, — но обижаться мы могли только на самих себя. Мы голосовали за него, активно или пассивно, это мы привели его к власти.

— Я голосовал за него в 1997-м. Потом нет, я голосовал за либерал-демократов в 2004-м, но теперь все, я не буду больше делать этого, в нашей системе мой голос теряется. У нас в Британии сейчас ужасно узкая политическая культура, реальные идеологические различия между Лейбористской и Консервативной партией…

— …как между капитализмом №1 и капитализмом №2?

— Вы медиализированный человек в Англии?

— Нет, я — нет. Писатели в этой стране существа едва ли не анонимные, что в целом неплохо. Если бы мы вот так сидели с вами в Италии — где мои книги более популярны, чем где-либо еще, — ко мне бы уже подошли и попросили автограф. Здесь же я могу отправляться куда угодно, никто понятия не имеет, кто я. А медиафигуры — сейчас трое таких писателей: Дж.-К.Ролинг, Макьюэн и, может быть, Ник Хорнби. Они на самом деле знаменитости. Но в этом есть свои минусы, потому что пресса начинает интересоваться твоей частной жизнью — свадьбами, разводами.

— Я читал, недавно в Англии провели опрос — и выяснилось, что профессия мечты для большинства британцев — писатель.

— Правда? Фантастика. Вот это да. Ха!

— Комментаторы говорят, это может быть связано с феноменом успеха Ролинг.

— Кто-то должен объяснить всем этим людям, что ее случай не типичен. Я думаю, такие результаты могут быть связаны с другими причинам, более практического характера. Ты сам решаешь, когда тебе работать, работа непыльная, сидишь себе, пописываешь… Ну да, все ясно.

— Это, между прочим, тоже ведь отчасти непрямое следствие тэтчеровской эпохи — у кучи людей появилась масса свободного времени.

— То есть единственное, что есть, — это общество!

— Да. Но это не то общество, каким мы представляли его 50 лет назад, вот что я думаю.

— Мне кажется крайне маловероятным, что эту книгу переведут на русский, никто ведь не слышал в России о Б.-С.Джонсоне.

— Я не уверен, что в Англии тоже все его знают. Не в этом ведь дело.

— Да, это правда. Парадокс этой книги состоит в том, что я не люблю жанр литературных биографий. Даже биографы, которыми я восхищаюсь, обычно рассказывают о своих героях так: «Было утро 10 августа 1932 года, он свесил ноги с кровати и почувствовал себя страшно несчастным». Что это за ерунда? Как они узнали об этом? Мне чудовищно режет ухо все это. Может быть, для писателей, живших много лет назад, такая манера повествования и подходит: обстоятельства, при которых они создавали свои произведения, кажутся настолько далекими от меня, что я не буду особенно протестовать, если мне напомнят о каких-то бытовых деталях того времени. Но с Джонсоном притворяться, что автор знает больше, чем он на самом деле знает, было невозможно. Вообще, мне кажется, нам следует читать романы писателей, а все остальное — несущественно. Биография Джонсона должна была подтолкнуть людей прочесть много других интересных, но выпавших из культурного обихода книг, воскресить их. Роману 1960-х очень трудно попасть в круг чтения современного человека, люди читают либо классику, либо новинки, а в середине — разрыв. Множество самых любопытных писателей 60-х исчезли, словно их никогда и не было; в лучшем случае остались Фаулз и Энтони Берджесс. Все это усугубляется тем, что британская литературная культура одержима модой. Она все время страстно жаждет новинок: еще не переварив одно, мы тут же бросаемся на следующее Важное Событие. Мы зациклены на том, чтобы быть впереди планеты всей, на том, что все самое новое — здесь, у нас. В каком-то смысле это неплохо, за счет этого страна все время держится на переднем крае, и в том числе поэтому молодежь из Франции, Германии, Италии, Испании, Польши стремится приехать в Лондон. И в то же время все это плоско, неглубоко; все одноразовое, все быстро забывается. Что касается самого писателя, то если он хочет, чтобы его читали и через десять лет, он должен сделать нечто в самом деле феноменальное, иначе всегда сыщутся очередные 20-30-летние, которые просто задвинут его своей молодостью.

— Значит ли это, что единственный способ для вас остаться в обойме — писать по роману в год?

— В принципе, да. Но я выпускаю роман раз в три, иногда раз в четыре года, это мой естественный ритм: быстрее не получается. Но каждая опубликованная книга — это как в первый раз: ты должен снова и снова завоевывать своих читателей, демонстрировать нечто особенное, иначе они забудут тебя и уйдут еще к кому-нибудь. Я знаю писателей, которые из-за этого сдают в печать книгу раз в два года или даже раз в год: они нервничают, когда о них не говорят в газетах хотя бы раз в месяц. Они знают, как легко тебя забывают.

— «Круг замкнулся», сиквел «Клуба ракалий», еще не переведен на русский. Как бы вы сформулировали то, что объединяет эти два романа? Ну кроме героев, разумеется.

— Общая идея обоих романов состояла в том, чтобы нарисовать большой портрет того, каким образом общество образца 70-х превратилось в нынешнее. В конце книги персонажи осознают, что многие из них с чем приехали, с тем и уехали.

— А правда, что мальчик по имени Бен Троттер в романе — это чуть ли не вы сами?

— Скажем так, он очень близок ко мне во многих отношениях, особенно в «Клубе ракалий». Я специально стал читать свои школьные дневники, когда готовился писать этот роман; а до этого их двадцать лет в руки не брал. И многие детали, связанные с семьей и со школой, взяты из моего детства. Ощущения от книг, музыки, робость с девочками. Разумеется, это не настоящий автопортрет, многие черты в нем пародийно заострены, чтобы сделать его более комичным; это ведь сатира.

— Слушайте, а вы правда были на той выставке в Эрлс-Корте, куда приезжал Гагарин, — как ваш герой в «Каком надувательстве!»?

— Ну нет, я там и не мог быть, он ведь приезжал году в 1961-м, а я тогда только родился. Герой романа на 9 лет меня старше, он 1952 года. Я стал интересоваться Гагариным из-за песни, она цитируется в начале «Надувательства». По правде сказать, я мало знал о Юрии Гагарине, это фигура не из моего детского пантеона. Просто когда я писал «Какое надувательство!», мне нужно было найти какое-то важное событие для мальчика, который родился в начале 1950-х. И мне показалось, что самое очевидное — сделать так, чтобы его героем был Гагарин, очень важная фигура того времени.

— В вашей собственной биографии был какой-нибудь эпизод, имевший похожее значение?

— В детстве? Честно говоря, единственным отчетливым воспоминанием, относящимся к моменту, когда я вышел из своего маленького мира, был чемпионат мира по футболу 1966 года. Мы умудрились выиграть у Германии в финале, и я до сих пор помню имена нашей сборной — Бобби Чарльтон и так далее. При этом я никогда с тех пор больше не интересовался футболом, но вот это — помню. Для нас это было важно, Британия была маленькой страной.

— Что главное для сатирика — настоящего сатирика, чей смех пробивается сквозь слезы? Нужно, чтобы тебя крепко обидели, или уметь презирать, или что?

— Думаю, важнее всего две вещи — гнев и чувство юмора, причем и то и другое должно быть очень сильным. Я сам чем дальше, тем больше отдаляюсь от сатиры, хотя моя злость и чувство юмора никуда не деваются — просто они как бы смягчаются, перестают быть такими резкими, как раньше, что не очень хорошо для сатирика. Если дела обстоят таким образом, если ты созерцаешь этот мир с грустью, ты начинаешь писать трагедии; так произошло с моей последней книгой. Но я хотел бы снова вернуться к сатире, замахнуться на большую вещь. Великие сатиры часто пишутся молодыми людьми, но я вот недавно перечитывал «Путешествия Гулливера». Я полагаю, это величайшее сатирическое произведение Британии; Свифту было между 50 и 60, когда он написал его. Так что, может быть, мы тоже еще повоюем.