Анархизм в россии. Партия анархистов в России: год создания, особенности программы и исторические факты
АНАРХИСТЫ И РЕЖИМ БОЛЬШЕВИКОВ
Смотрят ли люди на Небо полными счастья глазами, опасаются ли ада после смерти, в любом случае они смущены, поскольку им кажется, что видят они совсем не то, что им обещано при рождении.
Жерар Уинстенли
С самого своего рождения, имевшего место на сломе веков, русское анархистское движение – если столь беспорядочное и неорганизованное явление в самом деле могло называться движением – было поражено резкими и злобными внутренними спорами о доктринах и тактике. Все старания добиться единства были тщетны. Может, это было неизбежно, ибо анархисты по своей натуре являлись неисправимыми нонконформистами, упорно сопротивлявшимися организационной дисциплине. Похоже, они были обречены оставаться в таком раздробленном состоянии – сборище отдельных личностей и группок: синдикалистов и террористов, пацифистов и активистов, идеалистов и авантюристов.
Фракционные раздоры были обязаны главным образом спаду русского анархизма, последовавшему вслед за революцией 1905 года, а во время Первой мировой войны едва не приведшему к окончательному краху движения. Тем не менее в 1917 году многие лидеры анархизма высказали решительное намерение покончить с прошлыми ссорами. Хотя им пришлось иметь дело с серьезными препятствиями, коренившимися в анархистском символе веры, они все же решили отбросить все, что их разделяло, и сплотиться под знаменем коммунизма, не знающего, что такое государство. Такие их амбиции подкреплялись стремительным появлением и бурным ростом анархистских федераций едва ли не в каждом большом российском городе, от Одессы до Владивостока. И если сотрудничество достижимо на местном уровне, почему не установить его и в национальном масштабе?
Первый шаг к объединению был предпринят в июле 1917 года, когда для созыва Всероссийской конференции было организовано анархистское информационное бюро. Ближе к концу месяца в Харькове собрались представители дюжины городов и в течение пяти дней обсуждали такие жизненно важные темы, как роль анархизма в деятельности фабричных комитетов и профсоюзов и способы плавного превращения империалистической войны во всемирную социалистическую революцию. Перед тем как разъехаться, делегаты возложили на информационное бюро задачу созыва Всероссийского съезда.
Чтобы выяснить размах и силу движения, а также определить уровень интереса к столь представительному собранию, информационное бюро разослало вопросники по анархистским организациям всей страны. Множество ответов, вскоре пришедших в Харьков, давали представление об ошеломляющей поддержке такого съезда и о том, что подобный форум должен состояться как можно скорее. Каждый ответ включал краткое описание анархистских кружков конкретного региона, размах их деятельности и в некоторых случаях – список их публикаций. Таким образом была получена ценная характеристика всего движения. Во многих местах существовали три разновидности анархистских организаций: анархо-коммунисты, анархо-синдикалисты и индивидуальные анархисты. В маленьких городках анархисты часто не проводили явного различия между анархо-коммунизмом и анархо-синдикализмом – и тот и другой существовали в рамках единой Федерации анархистов или анархистов-коммунистов-синдикалистов. Тут и там группы толстовцев призывали к непротивлению злу насилием и, хотя у них была очень слабая связь с революционными анархистами, чувствовалось их моральное воздействие на движение. Что же до индивидуалистов, некоторые были настроены весьма мирно, а другие призывали к насилию, но все как один они отрицали и территориальные коммуны анархо-коммунистов, и рабочие организации анархо-синдикалистов. Они считали, что только неорганизованные анархисты-индивидуалисты свободны от всяческого принуждения и давления, что и позволяет им хранить верность идеалам анархизма. Черпая указания у Ницше и Штирнера, они превозносили «эго» и его волю, а в некоторых случаях демонстрировали чисто аристократический стиль мышления и действий.
Анархо-индивидуалистов привлекало богемное окружение художников и артистов, где случались и бандиты, что вели жизнь одиноких волков. Их одержимое стремление к чисто индивидуальной свободе обретало форму то философского солипсизма, то очертания более активного революционного героизма или же откровенного бандитизма, в котором последнюю точку ставила смерть, поскольку позволяла окончательно ускользнуть от жестких уз организованного общества.
В конце 1917 – начале 1918 года анархистские публикации сообщали, что Всероссийский конгресс неминуем, но пагубные разногласия в движении снова дали о себе знать, и ожидаемая встреча так и не состоялась. Самым многолюдным из всех возможных съездом стала конференция анархистов Донецкого бассейна, которые встретились 25 декабря 1917 года в Харькове и продолжили свои заседания 14 февраля 1918 года в Екатеринославе. Конференция основала еженедельное издание «Голос анархиста» и избрала Бюро анархистов Донецкого бассейна, которое финансировало в Южной России лекции таких известных личностей, как Иуда Рощин, Николай Рогдаев и Петр Аршинов, Позже, в 1918 году, анархо-синдикалисты все же провели две всероссийские конференции в Москве. Всероссийский конгресс анархо-коммунистов собрался позднее там же, но общенациональный конгресс, которому предстояло объединить два основных крыла движения, не говоря уж о более мелких группах, так никогда и не состоялся.
Петроградская федерация анархистских групп, объединяющая множество кружков и клубов анархо-коммунистов, действовавших в столице и вокруг нее, была самой заметной организацией городского масштаба из тех, которые появились в России в течение 1917 года. К ноябрю, через семь месяцев после создания федерации, у ежедневной газеты («Буревестник») было более 25 000 читателей, проживавших в основном на Выборгской стороне, в Кронштадте и в рабочих пригородах Обухове и Колпино. Продолжая политику, начатую «Коммуной» и «Свободной коммуной», «Буревестник» призывал бездомных и нищих захватывать резиденции и настойчиво требовал экспроприации частной собственности. (Блейхман, который писал под псевдонимом Н. Солнцев, неустанно защищал конфискацию домов и заводов.)
Издатели решительно отказались от призывов к «социальной революции», когда большевики захватили власть; фактически Парижская коммуна, когда-то признанная идеальной формой общества, чтобы заменить собой Временное правительство, сейчас стала ответом «Буревестника» диктатуре Ленина. Рабочим Петрограда говорилось, чтобы они отвергали «слова, приказы и декреты комиссаров» и создавали свои собственные коммуны по образцу 1871 года. В то же время газета с неменьшим презрением относилась к «парламентскому фетишизму» кадетов (конституционных демократов), эсеров и меньшевиков и радостно приветствовала разгон Учредительного собрания в январе 1918 года, посчитав его большим шагов к тысячелетию анархизма.
В рамках Петроградской федерации анархистских групп бок о бок свободно существовали две группы, возглавляемые людьми совершенно разного темперамента, которые оказывали сильное влияние на остальных и почти монополизировали страницы «Буревестника». Во главе первой был Аполлон Андреевич Карелин (который часто писал под псевдонимом Кочегаров), интеллектуал, известный своей гуманностью и эрудицией, «блистательный старик», как описал его Виктор Серж. Его бородатая физиономия в очках напоминала доброго и умного князя Кропоткина. Один из его соратников Иван Хархардин удачно сравнил его с «библейским патриархом».
Карелин родился в Петрограде в 1863 году, он был сыном художника аристократического происхождения и школьной учительницы, которая находилась в родстве с Лермонтовым. Ребенком он оказался в Нижнем Новгороде, где и получил гимназическое образование. В 1881 году, когда Александр II пал жертвой «Народной воли», Карелин, которому к тому времени минуло восемнадцать, был арестован как участник радикального студенческого движения и отправлен в Петропавловскую крепость в Петербурге. Он был освобожден, когда его родители обратились с прошением о помиловании, и получил разрешение изучать право в Казанском университете. Тем не менее он снова вступил в кружок народников и занялся нелегальной пропагандистской деятельностью, которая обрекла его на долгий период «тюрем и ссылок, ссылок и тюрем», говоря словами одного из его будущих учеников А. Солоновича.
В 1905 году Карелин совершил побег из Сибири, и двенадцать лет между двумя русскими революциями провел в Париже. Здесь он создал кружок анархистов из русских эмигрантов, известный как «Братство свободных коммунистов», который издавал анархистскую литературу, организовывал лекции и семинары и привлекал новых сторонников (среди них был и Волин, будущий лидер анархо-синдикалистов). Вернувшись в Петроград в августе 1917 года, Карелин скоро обзавелся широким кругом сторонников среди анархо-коммунистов столицы.
Большую часть энергии он отдавал если не оригинальному, то трезвому анализу политических и экономических вопросов. В сжатом и сдержанном стиле выражал точку зрения анархо-коммунистов на рабочий контроль и писал многочисленные статьи и памфлеты, в которых нападал на парламент и правительство России. На встречах в залах и рабочих клубах Петрограда Карелин читал лекции на такие темы – «Как труженикам организовать жизнь без властей или парламентов». Его брошюра по аграрному вопросу, опубликованная в Лондоне в 1912 году, очень близкая по духу взглядам Кропоткина на территориальные коммуны, продолжала пользоваться широкой известностью, как краткое, но исчерпывающее изложение позиции анархо-коммунистов по вопросу земельного права. По Карелину, первым шагом должно стать распределение земли между всеми, кто в состоянии обрабатывать ее. Это была часть из земельной программы эсеров, которую позаимствовал и Ленин, когда в ноябре 1917 года осуществил передачу земли от помещиков, церкви и короны в ведение крестьянских комитетов. Тем не менее декрет большевиков от февраля 1918 года, которым объявлялась национализация всей земли, вступил в фундаментальное противоречие с конечной целью, как видел ее Карелин, а именно: федерация автономных коммун, в которой вообще не существовало понятия владения – частного или государственного, – а члены коммуны получали все необходимое в соответствии со своими потребностями. Если Карелин являлся наследником умеренной анархо-коммунистической традиции кропоткинской группы «Хлеб и воля», то лидеры второй влиятельной фракции в Петроградской федерации, братья А.Л. и В.Л. Гордины, были последователями ультрарадикальной группы «Безначалие». Выбор этого определения для названия их периодического издания, которое они краткое время выпускали в свет в 1917 году, был весьма удачен; и по стилю, и по темпераменту публикаций Гордины прямо наследовали Бидбею и Ростовцеву, представляли ту страстную и сумбурную разновидность русского анархизма, отцом которой считался Бакунин. Их поверхностные, но яркие работы, которые они публиковали в большом количестве, были отмечены антиинтеллектуализмом, несравнимым даже с обличениями их предшественников. Взять, например, прокламацию, напечатанную в начале 1918 года большими буквами на первой странице «Буревестника»: «НЕГРАМОТНЫЕ! УНИЧТОЖАЙТЕ ЭТУ ГНУСНУЮ КУЛЬТУРУ, КОТОРАЯ РАЗДЕЛЯЕТ ЛЮДЕЙ НА «НЕВЕЖЕСТВЕННЫХ» И «УЧЕНЫХ». ВАС ДЕРЖАТ В ТЕМНОТЕ. ВАМ ВЫКАЛЫВАЮТ ГЛАЗА. И В ЭТОЙ ТЕМНОТЕ, В НОЧНОЙ ТЕМНОТЕ КУЛЬТУРЫ ОНИ ГРАБЯТ ВАС.
Практически не было ни одного дня без таких тирад братьев Гординых. Они неутомимо продолжали отрицать современную европейскую культуру. Неологизмы, украшавшие их статьи и памфлеты, были образцами нового языка, который предполагалось создать для нужд нового постбуржуазного мира будущего. Бурный характер их писаний вынуждал поверить ехидному наблюдению современного марксистского исследователя, что Гордины страдали острой формой графомании. Их поэмы и манифесты требовали углубленного прочтения, но порой в этом потоке слов встречались отдельные вспышки озарения.
В 1917 году братья Гордины основали общество анархо-коммунистов, которое они назвали Союз пяти угнетенных, с отделениями в Москве и Петрограде. «Пять угнетенных» – это были те категории рода людского, больше всего страдавшие под игом западной цивилизации: «скитальцы-рабочие», национальные меньшинства, женщины, молодежь и личности-индивидуальности. Ответственность за их страдания возлагалась на пять базовых институтов – государство, капитализм, колониализм, школу и семью. Гордины разработали философскую систему, которую назвали пананархизм. Она предписывала пять лекарств для пяти гибельных институций, которые мучили пять угнетенных элементов современного общества. Лекарства для государства и капитализма были достаточно просты – коммунизм и ликвидация государства; а вот для оставшихся трех угнетателей противоядия были куда более новыми: космизм (полное устранение преследования по национальным мотивам), гинеантропизм (обучение и гуманизация отношения к женщинам) и педизм (освобождение молодежи от пороков рабского обучения).
В основе пананархистского символа веры лежал антиинтеллектуализм. Позаимствовав такой подход у Бакунина, братья Гордины направили свой критицизм на чтение книг, на это «дьявольское оружие», с помощью которого образованное меньшинство господствует над неграмотными массами. С помощью принципа бритвы Оккама они априори отбрасывали все теории и абстракции, особенно в религии и науке. Религия была «плодом фантазии», наука – «плодом интеллекта», – обе являлись мифическими изобретениями человеческого мозга: «Правила неба и правила природы – ангелы, души, дьяволы, молекулы, атомы, эфир, законы Господа Небесного и законы природы, силы, влияние одного тела на другое – все это выдумано, сформировано, создано обществом».
Гордины хотели освободить творческий дух человека от оков догмы. Для них наука, под которой ими подразумевались все рациональные системы, естественные, а также социальные науки, представляла собой новую религию среднего класса. Величайшей ошибкой из всех была марксистская теория диалектического материализма. «Марксизм, – утверждали они, – это новое научное христианство, предназначенное для завоевания мира буржуазии путем обмана народа, пролетариата точно так же, как христианство обманывало мир феодализма». Маркс и Энгельс были «магами научной социалистической черной магии».
Несмотря на близкую угрозу марксизма, братья Гордины с горячим оптимизмом смотрели в будущее. «Боги Европы погибли», – писали они, имея в виду, что те стали жертвами «борьбы между двух культур». Религия и наука, слабые и вышедшие из моды, отступают перед новыми энергичными силами труда и техники. «Культура Европы гибнет, религия и наука исчезают с лица земли, и править землей будут только Анархия и Техника».
Убежденные, что чтение традиционных книг, используемое правящими классами для угнетения трудящихся масс, совершенно ни к чему, Гордины советовали матерям перестать отправлять своих детей в церковь или в университеты. Скоро появится новый тип образования, отвращающий детей всего мира от «жалкого интеллекта белоручек и от преступной дегуманизации». Мальчикам и девочкам больше не придется изучать законы природы и общества по книгам. Они будут получать «пантехническое» образование с упором на изобретательность, практические навыки, техническую сметку и мускульную силу, а не на мощь абстрактного мышления. Впереди великая цель, заявляли Гордины, – не теоретизировать, а создавать, не просто мечтать об утопии, а строить ее своими руками. В этом и состоит задача пяти угнетенных – «Освобождение угнетенных – дело рук самих угнетенных».
В марте 1918 года, когда большевики перенесли место пребывания правительства подальше от уязвимого «окна в Европу», прорубленного Петром I, обратно в леса старой Московии, ведущие анархисты Петрограда, не теряя времени, переправили свои штаб-квартиры в новую столицу. Москва, где теперь сфокусировались все свершения революции, быстро стала центром анархистского движения. Анархо-синдикалисты немедленно начали печатать в Москве «Голос труда», а орган анархо-коммунистов «Буревестник», который еще несколько месяцев продолжал появляться в Петрограде (он был окончательно закрыт в мае), вскоре обрел место в «Анархии», ежедневной газете Московской федерации анархистских групп. Прошло не так много времени, и Московская федерация заняла место своих конкурентов из Петрограда, как ведущая организация анархо-коммунистов страны.
Созданная в марте 1917 года, Московская федерация устроила свою штаб-квартиру в старом Купеческом клубе, который на волне Февральской революции был конфискован отрядом анархистов и получил новое название – Дом анархии. Большинство членов федерации составляли анархо-коммунисты, среди которых изредка встречались синдикалисты и индивидуалисты. Весной 1918 года самыми заметными членами федерации кроме Аполлона Карелина и братьев Гординых (они перебрались в Москву из Петрограда) были Герман Аскаров (в годы после революции 1905 года он был самым острым полемистом из числа анархо-синдикалистов и под именем Оскара Буррита издавал эмигрантский журнал «Анархист»), Алексей Боровой, профессор философии Московского университета, одаренный оратор и автор множества книг, брошюр и статей, которые пытались примирить анархизм индивидуалистов с доктриной синдикализма, Владимир Бармаш, опытный агроном и ведущий участник анархистского движения во время революции 1905 года, который приобрел большую известность тем, что в 1906 году ранил окружного прокурора, а два года спустя совершил побег из московской Таганской тюрьмы. Среди них был и Лев Черный (П.Д. Турчанинов), известный поэт, сын армейского полковника и сторонник варианта анархо-индивидуализма, известного как «ассоциативный анархизм» – доктрина, почерпнутая главным образом у Штирнера и Ницше, призывавших к свободной ассоциации независимых индивидуальностей. Черный служил секретарем федерации, а Аскаров был главным редактором ее органа «Анархия». Федерация посвящала свою энергию главным образом распространению анархистской пропаганды среди беднейших классов Москвы. В клубах, возникших в промышленных районах Пресни, Лефортове, Сокольниках и Замоскворечье, Аполлон Карелин и Абба Гордин вели оживленные дискуссии среди рабочих. В общем и целом федерация теперь избегала «эксов», если не считать захватов частных домов, самым громогласным защитником которых был Лев Черный.
В течение первых месяцев 1918 года анархисты Москвы и других городов вели критический обстрел главным образом правительства Советов. Даже после Октябрьской революции они быстро определили объекты для недовольства: создание Совета народных комиссаров (Совнаркома), «националистическая» Декларация прав народов России, появление Чека, национализация банков и земли, подчинение фабричных комитетов – короче, возвышение «комиссарократии, рака нашего времени», как ехидно выразилась Ассоциация анархо-коммунистов Харькова.
По словам анонимной анархистской брошюры того периода, концентрация власти в руках Совнаркома, Чека и ВСНХ (Высший совет народного хозяйства) положила конец всем надеждам на свободную Россию: «Большевизм день за днем и шаг за шагом доказывал, что государственная власть обладает неизменными характеристиками; она может менять свое название, свои «теории», своих прислужников, но суть ее остается – власть и деспотизм в новых формах».
Анархо-коммунисты из Екатеринослава вспомнили слова «Интернационала» о том, что народу не даст освобождения «ни Бог, ни царь и ни герой»; они призывали массы к самоосвобождению, заменив диктатуру большевиков новым обществом «на основе равенства и свободного труда».
Точно так же в сибирском городе Томске анархисты призывали к устранению в России новой «иерархии» тиранов и организации бесклассового общества на основе «инициативы снизу». «Рабочий народ! – восклицал журнал анархо-коммунистов во Владивостоке. – Верь только в себя и в свои организованные силы!»
Реакция анархо-синдикалистов на новый режим была столь же резкой. В группе «Голос труда» Волин осудил большевиков за то, что они поставили промышленность под контроль государства. Максимов пошел еще дальше, объявив, что теперь невозможно поддерживать Советы с чистой совестью. Лозунг «Вся власть Советам!», объяснил он, хотя анархисты никогда полностью его не принимали, все же был «прогрессивным» призывом к действию перед Октябрьским восстанием; в то время большевики, не в пример «оборонцам» и «оппортунистам», разлагавшим лагерь социалистов, представляли собой революционную силу. Но после Октябрьского переворота, продолжал Максимов, Ленин и его партия отказались от своей революционной роли ради того, чтобы стать политическими боссами, и превратили Советы в хранилища государственной власти. Пока Советы служат властям, приходил он к выводу, каждый анархист несет обязанность бороться с ними.
Поток поношений со страниц анархистской прессы достиг апогея в феврале 1918 года, когда большевики возобновили мирные переговоры с немцами в Брест-Литовске. Анархисты объединились с другими левыми «интернационалистами» – левыми эсерами, меньшевиками-интернационалистами, левыми коммунистами, – чтобы протестовать против любых соглашений с германским «империализмом». На возражения Ленина, что русская армия слишком слаба и измотана, чтобы продолжать воевать, анархисты отвечали, что профессиональные армии в любом случае никуда не годятся и что теперь защита революции – задача народных масс, организованных в партизанские отряды. 23 февраля на совещании в ЦИК Советов Александр Ге, лидер фракции анархо-коммунистов, яростно выступил против заключения мирного договора: «Анархо-коммунисты объявляют террор и войну на два фронта. Лучше умереть за всемирную социалистическую революцию, чем жить в результате соглашения с германским империализмом». И анархо-коммунисты и анархо-синдикалисты доказывали, что партизанские отряды, которые сразу же возникнут на местах, выведут из строя и деморализуют захватчиков и в конечном итоге уничтожат их, как в 1812 году была уничтожена армия Наполеона. В конце февраля Волин в «Голосе труда» живо описал эту стратегию: «Основная цель – продержаться. Оказать сопротивление. Не сдаваться. Бороться. Вести неустанную партизанскую войну – здесь, там и повсюду. Идти вперед. Или отступать и гибнуть. Мучить, терзать врага, нападать на него». Но призывы Волина и Ге были обращены к глухим: 3 марта делегация большевиков подписала Брест-Литовский мирный договор.
Его условия оказались еще жестче, чем опасались анархисты. Россия уступила Германии более четверти своих пахотных земель со всем их населением и три четверти металлургической и сталеплавильной промышленности. Ленин настаивал на том, что соглашение, несмотря на его жесткие условия, обеспечивало насущную необходимость перевести дыхание и позволяло его партии консолидировать силы революции и вести их вперед. Тем не менее для возмущенных анархистов договор был унизительной капитуляцией перед силами реакции, предательством всемирной революции. Это был в самом деле «похабный мир>, говорили они, повторяя слова самого Ленина. Уплатить такую цену территорией, населением и ресурсами, утверждал Волин, было «позорным действием». На IV съезде Советов, который собрался 14 марта, чтобы ратифицировать договор, Александр Ге и его товарищи (всего их было 14 человек) голосовали против.
Спор из-за Брест-Литовского договора внес ясность в процесс растущего охлаждения отношений между анархистами и партией большевиков. После свержения Временного правительства в октябре 1917 года их брак по расчету достиг своей цели. К весне 1918 года подавляющее большинство анархистов потеряли все иллюзии по поводу Ленина и искали возможности окончательного разрыва с ним, в то время как большевики со своей стороны обдумывали, как подавить своих недавних союзников, в которых уже не было никакой необходимости и чей непрестанный критицизм раздражал новый режим так, что он не мог его больше терпеть.
И больше того – анархисты, продолжая свои оскорбительные выпады, начали представлять более серьезную опасность. Частично в порядке подготовки к неизбежной партизанской войне против немцев, а частично в виде ответа на враждебные действия советского правительства местные клубы Московской федерации анархистов занялись организацией отрядов Черной гвардии (черное знамя было эмблемой анархистов) и вооружением их – ружьями, пистолетами и гранатами. Из своей штаб-квартиры в Доме анархии лидеры федерации старались внушить черногвардейцам хоть какое-то представление о дисциплине, ограничить активность местных клубов в их пропагандистской деятельности и в «реквизиции» частных резиденций.
Выяснилось, что задача эта не выполнима. Получив в руки оружие, и сами группы, и отдельные личности не смогли противостоять искушению проводить «экспроприации» и порой, не думая о последствиях, выступали от имени федерации. 16 марта федерация была вынуждена выпустить публичное опровержение «экса», совершенного под ее знаменем. «Московская федерация анархистских групп, – гласил текст на первой странице «Анархии», – заявляет, что никогда не разрешала никаких захватов с личными целями и тем более с целями личной наживы и что она предпримет любые необходимые шаги для пресечения таких проявлений буржуазного духа». На следующий день, в сдержанном признании, что члены Черной гвардии в самом деле были виновны в незаконных действиях, «Анархия» запретила всем черногвардейцам решать какие-либо задачи без письменного приказа, подписанного тремя членами штаба Черной гвардии и без сопровождения члена штаба.
После упорной кампании анархистов против договора в Брест-Литовске последней соломинкой для них осталось создание вооруженных отрядов и уход в подполье. Руководство большевиков решило действовать. Необходимый предлог был найден 9 апреля, когда группа московских анархистов угнала автомобиль, принадлежащий полковнику Реймонду Роббинсу, представителю американского Красного Креста, который с полной ответственностью осуществлял контакты с правительством Соединенных Штатов.
Троцкий признавал, что некоторые большевики испытывали большое нежелание подавлять анархистов, которые помогали, «когда пришел час нашей революции». Тем не менее в ночь с 11 на 12 апреля вооруженные отряды Чека совершили налеты на 26 анархистских центров столицы. Большинство анархистов сдались без боя, но в Донском монастыре и в самом Доме анархии черногвардейцы оказали яростное сопротивление. Более 10 агентов Чека погибли в этих схватках, примерно 40 анархистов были убиты или ранены и более 500 взяты в плен.
Во время этих налетов выпуск «Анархии» был временно прекращен правительством. Тем не менее в Петрограде «Буревестник» резко осудил большевиков за переход в лагерь «главарей «черной сотни» и контрреволюционной буржуазии»: «Вы Каины. Вы убивали ваших братьев. Вы и Иуды, предатели. Ленин возводит свой октябрьский трон на наших костях. Теперь он отдыхает и «переводит дыхание» на наших мертвых телах, на трупах анархистов. Вы скажете, что анархисты разгромлены. Но это всего лишь наши июльские дни, с 3-го по 6-е. Наш Октябрь еще впереди».
Когда Александр Те высказал протест на заседании Центрального исполнительного комитета, большевистские коллеги заверили его, что шли аресты только уголовных элементов, а не «идейных» анархистов. Вскоре Чека провела аналогичные аресты в Петрограде – одним из задержанных оказался Блейхман, несмотря на его членство в Петроградском Совете, – и провела такие же налеты в провинциях.
Период для того, чтобы перевести дыхание, который Ленин выиграл в Брест-Литовске, оказался слишком кратким. К лету правительство большевиков было ввергнуто в борьбу не на жизнь, а на смерть со своими врагами, как зарубежными, так и отечественными. И если еще были какие-то остатки закона и порядка, то после двух революций в 1917 году с ними было покончено. Во всех уголках страны поднял голову терроризм. Радикальные эсеры начали устрашающую кампанию против видных государственных деятелей, точно так же, как во времена Николая II. (Как бы по контрасту раньше анархисты избирали целями для своих бомб и револьверов цели меньшего масштаба – полицейских, окружных прокуроров, казачьих и армейских офицеров, владельцев заводов и т. д.) В июне 1918 года эсеровский террорист в Петрограде убил Володарского, высокопоставленного большевика. В следующем месяце два левых эсера совершили успешное покушение на немецкого посла графа Мирбаха в надежде, что после его гибели война возобновится. В конце августа Михаил Урицкий, глава Петроградской Чека стал жертвой пули эсера, а в Москве молодая женщина-эсер Фанни (Дора) Каплан стреляла, серьезно ранив самого Ленина. Покушение на жизнь Ленина вызвало у некоторых анархистов аналогии с убийством в 1904 году реакционного министра внутренних дел Вячеслава Плеве. Каплан, с сочувствием говорили они, хотела «покончить с Лениным прежде, чем он покончит с революцией».
Анархисты тоже вернулись на свой путь террора. Снова возникли группы «Безначалия» и чернознаменцев, а также небольшие группки махровых головорезов, которые действовали под такими названиями, как «Ураган» и «Смерть», очень напоминая банды «Черного ворона» и «Коршуна» предыдущего десятилетия. Как и в годы, последовавшие за восстанием 1905 года, особо плодородная почва для анархистского насилия оказалась на юге. Один кружок фанатиков в Харькове, называвших себя анархо-футуристами, восклицая «Смерть мировой цивилизации!», вызывали духи Вид бея и Ростовцева и призывали темные массы брать в руки топоры и уничтожать все, что попадается на глаза. Анархисты в Ростове, Екатеринославе и Брянске врывались в тюрьмы и освобождали заключенных. Страстные манифесты призывали народ восставать против новых хозяев. Нижеследующий призыв был выпущен в июле 1918 года Брянской федерацией анархистов:
«Вставай, народ!
Социал-вампиры пьют твою кровь!
Те, кто раньше призывал к свободе, равенству и братству, творят страшное насилие!
Заключенных расстреливают без суда и следствия и даже без их «революционных» трибуналов…
Большевики стали монархистами…
Народ! Жандармский сапог крушит твои лучшие надежды и ожидания…
Больше нет ни свободы речи, ни свободной прессы, ни свободы совести. Всюду только кровь, стоны, слезы и насилие…
Ваши враги в борьбе с вами призвали на помощь голод…
Пора подниматься, народ!
уничтожим всех, кто подавляет нас!
Сами создадим свое счастье… никому не доверяйте свою судьбу…
Вставай, народ! К анархии и коммунам!»
Юг был питательной почвой для анархистских боевых отрядов, создававшихся по образцам 1905 года. Их главной задачей, которую они провозглашали открыто, было уничтожение предполагаемых контрреволюционеров, будь то русские белые, большевики, украинские националисты или немецкие войска, находившиеся здесь по Брест-Литовскому договору. Отряд партизан Черного моря в Симферополе и партизанский отряд имени М.А. Бакунина пели о новой «эре динамита», которая встретит угнетателей всех мастей: «Мы бережем наследство Равашоля и последние слова Анри! За лозунг «Коммуна и свобода» мы готовы отдать наши жизни! Да смолкнут церковные колокола! Мы слышим другие сигналы тревоги! По всей земле раздаются взрывы и стоны – но мы построим нашу гармонию!»
И действительно, стараниями анархистских отрядов на юге воцарилась смутная эра взрывов и «экспроприации», хотя их отчаянные подвиги далеко не всегда мотивировались бескорыстными революционными идеалами.
В течение последующих двух лет от насилия анархистов страдала и Москва. Виктор Серж рассказывал, что летом 1918 года черногвардейцы, пережившие рейды Чека предшествующих месяцев, готовились к вооруженному захвату столицы, но Алексей Боровой и Даниил Новомирский отговорили их. Тем не менее многие из них, спасаясь от преследований большевиков, ушли в подполье. Лев Черный, секретарь Московской федерации анархистов, в 1918 году помогал создавать «подпольную группу», а в следующем году присоединился к организации, называвшей себя «Анархисты подполья». Создана она была Казимиром Ковалевичем, членом Московского союза железнодорожников, и украинским анархистом Петром Соболевым. Хотя базировалась она в столице, «Анархисты подполья» имели тесные связи с боевыми отрядами на юге.
Осенью 1919 года они опубликовали два номера подстрекательского издания «Анархия» (не путать с органом Московской федерации, который правительство закрыло за год до этого), первый из которых называл диктатуру большевиков худшей тиранией в истории человечества. «Никогда еще не было столь резкого различия между угнетателями и угнетенными», – утверждала «Анархия». А за несколько дней до того, как эти слова увидели свет, «Анархисты подполья» нанесли свой самый тяжелый удар «угнетателям».
25 сентября вместе с соратниками из левых эсеров они бросили бомбу в штаб-квартиру Московского комитета коммунистической партии в Леонтьевском переулке, когда там шло пленарное заседание. Взрыв убил 12 членов комитета, 55 человек получили ранения, включая Николая Бухарина, видного большевистского теоретика и редактора «Правды», Емельяна Ярославского, который позже взялся писать краткую историю русского анархизма, и Ю.М. Стеклова, редактора «Известий» и будущего биографа Бакунина. Полные восторга от своего успеха, «Анархисты подполья» торжественно оповестили, что этот взрыв был сигналом наступления «эры динамита», которая завершится лишь с полным уничтожением нового деспотизма.
Но их радости скоро пришел конец. Этот взрыв, хотя от него сразу же отмежевались видные лидеры анархизма, дал начало мощной волне новых арестов. Первым делом охота пошла за «Анархистами подполья». Группа их взорвала себя на «реквизированной» даче после того, как их лидеры Ковалевич и Соболев были застрелены милицией. Чека раскинула широкую сеть в поисках политических преступников, и сотни из них пред стали;; перед судом тройки;; Анархисты не упустили из виду параллель между этими судами и военными трибуналами, созданными после революции 1905 года; они сравнивали агентов Чека с «палачами» Столыпина.
Ораторы большевиков утверждали, что на кону поставлена судьба революции, и надо каленым железом выжигать любое сопротивление. Они настаивали, что ни одного анархиста не арестовали лишь за его убеждения, а всем им вменялись в вину уголовные деяния. «Мы не преследуем идейных анархистов, – через несколько месяцев после взрыва в Леонтьевском переулке заверял Ленин Александра Беркмана, – но мы не будем терпеть вооруженное сопротивление или агитацию такого рода». К сожалению для «идейных» анархистов, Чека не утруждалась изучением идейных взглядов своих пленников прежде, чем покарать их.
На взлете новой волны терроризма в 1918 году между террористами и синдикалистами возродились давние дебаты по поводу эффективности насильственных действий. Молодой синдикалист Максимов, речи которого были полны гнева и презрения, осудил анархо-коммунистов за возвращение к порочной тактике убийств и «экспроприации». Терроризм – это полное искажение анархистских принципов, доказывал он, который заставляет тратить впустую революционную энергию, в то же время ничего не делая для устранения социальной несправедливости. В то лее время Максимов осмеял ленивых Маниловых из лагеря анархо-коммунистов, романтических созерцателей, которые лишь любуются пасторальными утопиями, не подозревая о существовании сложных сил, которые правят миром. «Хватит мечтать о золотом веке, – заявил он. – Пришло время собраться и действовать!»
К тому времени, когда мнение Максимова появилось в печати, он и его коллеги уже начали претворять свои взгляды в жизнь. В конце августа 1918 года анархо-синдикалисты провели свой I Всероссийский съезд в Москве; цель съезда была консолидировать все силы и выработать общую платформу. Делегаты широким фронтом обрушились на диктатуру большевиков и одобрили ряд резолюций, осуждающих политическую и экономическую программы Ленина. Что касается политической стороны, то синдикалисты потребовали немедленного устранения Совнаркома и замены его федерацией «свободных советов», которые будут напрямую избираться на заводах и в деревнях, «без политических пустомель, которые попадают через партийные списки и превращают (советы) в говорильни». Кроме того, хотя съезд одобрил вооруженную борьбу с белыми, он призвал к вооружению рабочих и крестьян, которые и заменят устаревшую постоянную армию.
Резолюция по экономическим вопросам потребовала решительного отказа от большевистской программы «военного коммунизма». В сельскохозяйственном секторе, как предупредили анархо-синдикалисты, земельная политика нового режима приведет к новому «закабалению» крестьянства кулаками и государством. Чтобы избежать такой судьбы, они защищали идею выравнивания размеров земельных участков и постепенное формирование автономных сельских коммун. Кроме того, они требовали немедленного прекращения реквизиций зерна государством, предлагая, чтобы заботы о поставках продовольствия были возложены на рабоче-крестьянские организации.
Синдикалисты обвиняли государство, что оно предало рабочий класс в промышленности, подавив рабочий контроль в пользу таких капиталистических штучек, как единоличное управление, трудовая дисциплина и использование «буржуазных» инженеров и техников. За то, что пренебрегли заводскими комитетами – «любимым ребенком великой пролетарской революции» – ради таких «мертвых организаций», как профсоюзы, за то, что, заменив декретами и бюрократией промышленную демократию, руководство большевиков создало монстра «госкапитализма», бюрократического бегемота, которого словно в насмешку называют «социализмом». Этих злобных близнецов политической диктатуры и «государственного капитализма» можно устранить только «немедленной и радикальной революцией» – силами самих рабочих.
Обвинение в том, что партия большевиков создала «госкапитализм», а не пролетарский социализм, стало главной темой в анархистской критике советского режима. В апреле 1918 года Ленин признал, что экономический хаос в России вынудил его отказаться от «принципов Парижской коммуны», которые служили генеральной линией и в «Апрельских тезисах» и в книге «Государство и революция». Ради этих принципов, утверждали анархисты, Ленин принес в жертву на алтарь централизованной власти свободное волеизъявление рабочего класса; он просто облачил старую систему эксплуатации в новые одежды.
Под властью большевиков, сообщал журнал Брянской федерации анархистов, Российское государство стало «какой-то удивительной машиной, непроходимой паутиной кружев, которая действует как судья, занимается и школьными делами, и производством колбасы, строит дома и собирает налоги, руководит полицией и варит супы, копает уголь и бросает людей в тюрьмы, собирает войска и шьет одежду…».
Самая глубокая анархистская критика «государственного капитализма» появилась в новом журнале синдикалистов «Вольный голос труда», основанном в августе 1918 года (во время I съезда анархо-синдикалистов), который наследовал закрытому «Голосу труда». Редакторы журнала – Григорий Максимов, М. Чекерес (Николай Доленко) и Ефим Ярчук – представляли левое крыло анархо-синдикализма, людей воинственно настроенных, чья философия представляла собой едкую смесь бакунизма и революционного синдикализма, полного традиций Южно-русской группы анархо-синдикалистов Новомирского в 1905 году.
Атака на «госкапитализм» в «Вольном голосе труда» обрела форму большой статьи, озаглавленной «Пути революции». Подписана она была неким М. Сергвеном, но существовали предположения – судя по содержанию и стилю, – что автором был Максимов. Статья начиналась серьезным обвинением в адрес «диктатуры пролетариата», которую Ленин и его соратники взялись устанавливать после свержения Временного правительства. Революция большевиков, утверждал автор, представляла собой просто замещение частного капитализма капитализмом государственным; место многих мелких владельцев занял один крупный. С помощью «целой бюрократической системы и новой «государственной» морали» советское правительство снова закабалило трудящиеся массы.
Крестьяне и заводские рабочие оказались под пятой «нового класса администраторов, в массе своей вышедшего из утробы интеллигенции». То, что произошло в России, продолжала повествование статья, напоминает предыдущие революции в Западной Европе: угнетенные фермеры и ремесленники Англии и Франции отстранили земельную аристократию от власти не раньше, чем дали о себе знать амбиции среднего класса, который и создал новую классовую структуру с самим собой во главе. Сходным образом привилегии и власть, которые когда-то принадлежали дворянству и буржуазии России, перешли в руки нового правящего класса, состоящего из партийных чиновников, правительственных бюрократов и технических специалистов.
В этом месте автор «Путей революции» подчеркнуто отошел от обычных обвинений большевиков в предательстве интересов рабочего класса. Ленин и его сторонники, писал Сергвен, отнюдь не хладнокровные циники, что с хитростью Макиавелли продумали структуру нового класса, дабы удовлетворить свою персональную жажду власти. Вполне возможно, они руководствовались искренней заботой о человеческих страданиях. Тем не менее, скорбно добавляет он, даже самые возвышенные намерения гибнут, когда речь идет о централизации власти. Разделение общества на администраторов и работников неумолимо следует за централизацией власти. Иначе и быть не может: управление предполагает ответственность, которая, в свою очередь, влечет за собой особые права и преимущества. Как только функции управления и труда разделяются, как только первые начинают представлять собой меньшинство «экспертов», а последние – необразованную массу, все возможности сохранять достоинство и равенство сходят на нет.
Под централизованным правлением Ленина и его партии, делался вывод в статье, Россия вошла в период не столько социализма, сколько госкапитализма. Он представляет собой «новую дамбу перед волной нашей социальной революции». И те, кто считает, что рабочий класс настолько велик и могуч, что сокрушит эту дамбу, не в состоянии признать, что новый класс управленцев и чиновников – куда более мощный противник. В час революции, сетовал Сергвен, анархо-синдикалисты, которые – не в пример марксистам – искренне верили, что освобождение рабочего класса – дело самого рабочего класса, были слишком плохо организованы, дабы поднять восстание против попыток разделить их на направления – несоциалистическое и нелибертарианское. Русский народ начал революцию неожиданно, без приказов и указаний центральных властей. Они разодрали политическую власть в клочки и разбросали их по всей необъятной стране. Но эти разбросанные клочья власти отравили местные советы и комитеты. Богиня диктатуры снова предстала в обличье исполкомов и совнаркомов. И революция, которая не смогла определить, кто есть кто, тепло обняла ее. Так и получилось, что русская революция оказалась в жестких лапах центральной государственной власти, которая и придушила ее.
Выражение «государственный капитализм» употреблялось анархистами для обозначения пагубной концентрации политической и экономической власти в руках правительства большевиков. Это позволяло предполагать, что государство (то есть большевистская партия и тысячи примкнувших к ней чиновников) стало хозяином и эксплуататором вместо множества частных предпринимателей.
Тем не менее термин «капитализм» в нормальном смысле употребляется по отношению к экономической системе, для которой характерны частное владение, мотив доходности и свободный рынок, что весьма мало имело отношение к ситуации в России. Есть смысл отметить, что вторая статья в том же «Вольном голосе труда» описывала систему Советов как форму «государственного коммунизма» – то есть централизованный коммунизм, навязанный сверху, в то время как коммунизм анархистов свободно шел снизу на основе подлинного равенства. Автор, руководитель Московского союза пекарей Николай Павлов, потребовал немедленной передачи заводов и земли в широкую федерацию «свободных городов» и «свободных коммун». Анархисты, доказывал он, решительно противостоят центральным властям любого вида. Правительство Ленина должно было воспринимать оба определения – «государственный капитализм» и «государственный коммунизм» – без удовольствия и вряд ли с удивлением. Сразу же после появления этих двух статей «Вольный голос труда» был закрыт.
Из книги Польша. Непримиримое соседство автора Широкорад Александр БорисовичГлава 22 «Режим Паскевича» После подавления восстания Николай I кардинально изменил политику в отношении Царства Польского. В ноябре 1831 г. император Николай I учредил Временное правительство Польши во главе с И. Ф. Паскевичем. Русский император уничтожил польскую
Из книги Великая Французская Революция 1789–1793 автора Кропоткин Петр АлексеевичXLI «АНАРХИСТЫ» Но кто же такие, наконец, эти анархисты, о которых так много говорит Бриссо и истребления которых он требует с таким ожесточением?Прежде всего анархисты - не партия. В Конвенте существует Гора, Жиронда, Равнина, или, вернее, Болото, или Брюхо, как говорили
Из книги Азбука анархиста автора Махно Нестор Иванович Из книги Воспоминания автора Махно Нестор ИвановичГлава Х Саратов. Анархисты приезжие и саратовские. Мое бегство с рядом товарищей Только по прибытии в город Саратов я определенно узнал, что Украинская Социалистическая Центральная рада, приведшая шестисоттысячную немецко-австро-венгерскую контрреволюционную армию
Из книги Махно и его время: О Великой революции и Гражданской войне 1917-1922 гг. в России и на Украине автора Шубин Александр Владленович1. Анархисты в эмиграции Оказавшись в Румынии, махновцы были разоружены властями. Нестор с женой были поселены в Бухаресте. Большевики требовали его выдачи, и в апреле 1922 г. Махно предпочёл перебраться в Польшу. 12 апреля 1922 г. Махно и его соратники были в Польше помещены в
Из книги Сможет ли Россия конкурировать? История инноваций в царской, советской и современной России автора Грэхэм Лорен Р.Глава 12 Политический режим Политическая проблема, если сформулировать ее совсем кратко, заключается в авторитаризме. Цари, лидеры Коммунистической партии, а теперь и лидеры постсоветской «суверенной демократии» формировали и формируют политику, обуславливавшую
Из книги Секреты Штази. История знаменитой спецслужбы ГДР автора Келлер ДжонАнархисты Штази Отношения между Штази и «Фракцией Красная Армия» завязались в марте 1978 года после того, как интенсивные действия западногерманской полиции закончились рядом арестов, вынудивших остальных террористов бежать из Западной Германии. Когда нескольким
Из книги Авантюристы гражданской войны автора Ветлугин А.Анархисты{9} I «Слово принадлежит Карелину Владимиру!..{10}»Сто шестьдесят большевиков, заполнивших бывший концертный зал злосчастного Мамонтовского «Метрополя», начинают гоготать заранее. Но хохотом не смутишь этого неугомонного благообразного старика с
Из книги Муссолини автора Ридли Джаспер Из книги История российского сыска автора Кошель Пётр АгеевичАнархисты переходят в наступление Отчет МЧК о раскрытии заговора анархистского подполья28 декабря 1919 п25 сентября была брошена бомба на собрании ответственных работников Московской организации РКП, которое происходило в помещении Московского комитета РКП. На этом
Из книги Политическая история Франции XX века автора Арзаканян Марина ЦолаковнаГЛАВА IV. ВРЕМЕННЫЙ РЕЖИМ Возрождение политической жизни страны Осенью 1944 г. Франция вступила в новый период своей истории. Он длился до конца 1946 г., когда была принята конституция, и назывался Временным режимом.Франция вышла из войны истощенной и истерзанной. Почти
Из книги Узники Соловецкого монастыря автора Фруменков Георгий ГеоргиевичГлава третья ТЮРЬМА СОЛОВЕЦКОГО МОНАСТЫРЯ В XIX ВЕКЕ, ЕЕ РЕЖИМ И УЗНИКИ До XIX века на Соловках не было специального тюремного здания. Колодников размещали в земляных ямах, в казематах крепостной стены и башен. Разбросанность арестантских помещений требовала
Из книги Взрыв в Леонтьевском переулке автора Алданов Марк Александрович Из книги Нестор Махно, анархист и вождь в воспоминаниях и документах автора Андреев Александр РадьевичГлава IX. Анархисты в махновщине
В книге рассказывается о том, как в начале XX века промышленная революция и социальный хаос вызвали к жизни вооруженное движение анархистов. Традиции русских анархистов представляли собой смесь западных и доморощенных элементов. Пропущенные через призму учений Бакунина, Кропоткина и наивного популизма, они бурно развивались в ходе революций 1905 и 1917 годов. Анархизм в России активизировался и шел на спад вместе с развитием революционного движения в целом. В водовороте восстаний, террористических актов и Гражданской войны анархисты пытались реализовать свою программу, но потерпели поражение, вытесненные с политической арены большевиками.
Часть первая
БУРЕВЕСТНИК
Пришло время, надвигается на всех нас громада, готовится здоровая, сильная буря, которая идет, уже близка и скоро сдует с нашего общества лень, равнодушие, предубеждение к труду, гнилую скуку.
А.П. Чехов. Три сестрыXX столетие Российская империя встретила ожиданием катаклизмов войн и революций, грозящих оставить от старого порядка лишь развалины. Противники монархии давно предсказывали разрушительную бурю. За десятилетие до того, как Николай II отрекся от трона, Михаил Бакунин чувствовал, что атмосфера в России тяжелеет предвестием шторма ужасающей силы, а Александру Герцену далеко не один раз казалось, что он слышит стоны и грохот грядущих погромов. Реформы Александра II очистили было атмосферу, но после покушения на императора в 1881 году над страной вновь сгустились темные облака реакции. На рубеже столетий мало кто мог отделаться от убеждения, что старый режим на пороге сокрушительного краха. Казалось, вся атмосфера полна предзнаменований и предчувствий. В поэме, которая была у всех на устах, Максим Горький предсказывал, что в небе появится буревестник, «черной молнии подобный», предвещающий неизбежную бурю, которая скоро разразится над Русской землей. Буревестник стал символом для русских людей, выходцев из самых разных слоев: для одних – символом грядущих бедствий, для других – долгожданного спасения.
Но Николай II категорически отказывался слышать сигналы опасности. Он оставался неколебимым в своей решимости сохранить самодержавие – как вел себя и его отец. Под влиянием своего реакционного советника Константина Победоносцева, прокурора Священного синода, царь подавлял любые конституционные намерения просвещенной части общества. Отвергая как «бессмысленные мечты» отчаянные прошения просвещенной элиты о предоставлении им побольше политической свободы, он возлагал надежды на громоздкий бюрократический аппарат, на большую, но плохо экипированную армию и на достойную осмеяния сеть тайной полиции.
Самая большая угроза этому режиму исходила со стороны крестьянства. Катастрофический голод 1891 года разбудил российское общество и заставил его обратить внимание на то убожество, в котором живет село. Даже после освобождения в деревнях продолжали господствовать перенаселенность и застой. По мере того как число крестьян продолжало расти (одно поколение составляло от 50 до 80 миллионов), средний размер их семейных наделов, которых и без того не хватало на всех членов семьи, неуклонно уменьшался, так что большинство крестьян не могло существовать иначе, чем подрабатывая батраками в сельском хозяйстве или чернорабочими на производстве. Крестьяне отчаянно хотели получить побольше земли и сбросить с плеч давящее бремя налогов и платы за освобождение. Они оставались парализованы ограничениями, налагаемыми общиной, и много лет после того, как царь объявил их свободными людьми. В большинстве мест широко раскиданные полоски плодородной земли перераспределялись каждые два-три года, а устаревшие, но привычные методы обработки почвы не уступали пути современным сельскохозяйственным технологиям. Крестьяне продолжали влачить примитивное существование в однокомнатных деревянных избах с глинобитным полом. Случалось, они делили помещение со своими свиньями и козами, питаясь хлебом, капустной похлебкой и водкой.
Черноземные провинции Центральной России, в свое время цитадель крепостничества, мало изменились и после великого освобождения в феврале 1861 года. В этом перенаселенном районе с убогими наделами земли обнищавшее крестьянство спасалось от голода лишь тем, что издавна занималось кустарным промыслом у себя на дому – выделывало гвозди, ткало мешковину, точило ножи и т. д. Тем не менее ближе к концу столетия спрос на кустарную продукцию резко пошел на спад, не выдержав конкуренции с современными производствами в промышленных городах к северу и западу. Крестьяне, погруженные в бездну отчаяния, могли лишь мрачно взирать на своих бывших хозяев, чьи земли они жаждали заполучить куда больше, чем прежде. В 1901 году некоему помещику из Воронежской губернии привиделось, что его поместье затягивает кровавый туман, и он отметил, что дышать и жить становится все труднее, «как перед бурей». Осенью того же года центральные и южные сельскохозяйственные районы постиг страшный неурожай. Следующей весной крестьяне Полтавской и Харьковской губерний вооружились примитивным оружием времен Стеньки Разина и Емельяна Пугачева – топорами, вилами и факелами – и стали захватывать запасы зерна всюду, где только могли их найти, разорять помещичьи усадьбы в своем районе – пока не явились для наведения порядка правительственные войска.
Ужасные условия жизни крестьянства соответствовали и условиям бытия растущего рабочего класса. Еще вчера крепостные, рабочие теряли корневую связь с родными деревнями, обитая в убогих рабочих слободках больших городов. Они находились во власти грубых надсмотрщиков и черствых директоров фабрик, и их жалкое жалованье обычно становилось еще меньше за счет штрафов, налагаемых за нарушение правил. Не имея никаких законных возможностей отстоять свои права, рабочие лишь с большим трудом привыкали к этому новому образу жизни.
И более того, заводские рабочие страдали кризисом идентичности. Их разрывало между двух направлений: одно тянуло обратно, к привычной деревне, а другое – в странный новый мир, которого они не понимали. В самом начале нового века подавляющее большинство заводских рабочих – особенно на текстильных предприятиях Северной и Центральной России – юридически продолжали считаться крестьянами. Как таковые, они имели в своем хотя бы номинальном владении небольшой участок земли и были вынуждены подчиняться определенным правилам общины, например испрашивать разрешение для работы на фабрике. Такие рабочие-крестьяне часто оставляли в деревнях своих жен и детей, возвращаясь домой только на период уборки или из-за болезни, а также в пожилом возрасте. Их крестьянский образ мышления давал о себе знать спорадическими вспышками возмущения против тяжелых условий труда, но эти выступления больше смахивали на крестьянские бунты прошлого времени, чем на организованный протест зрелого пролетариата.
В то же время рабочие теряли свои связи с селом. Концентрация рабочей силы на российских предприятиях помогала работникам обретать чувство коллективизма, которое все больше и больше замещало прежнюю преданность деревне. Начали излечиваться и исчезать странные формы социальной шизофрении. Рабочий люд рвал со старыми традициями и верованиями и все отчетливее осознавал себя особой социальной группой, отличающейся от крестьянства, из которого он вышел.
Начало нового века нанесло зарождающемуся рабочему классу России экономический удар столь же тяжелый, как и неурожай, поразивший крестьян в Центральном сельскохозяйственном районе. В 1899 году после продолжительного периода индустриального развития царскую империю поразила депрессия, от которой она оправлялась около десяти лет. Первый удар пришелся по текстильной промышленности северных и западных губерний. Затем он стремительно переместился к югу, поражая заводы, шахты, нефтяные концессии и порты и вызывая на своем пути серьезные рабочие волнения. Летом 1903 года на батумских и бакинских нефтепромыслах произошли кровавые столкновения рабочих с полицией. Забастовки в Одессе расширились, превратившись во всеобщую стачку, которая стремительно распространилась по всем центрам тяжелой промышленности Украины. Особый размах она приобрела в Киеве, Харькове, Николаеве и Екатеринославе.
Характерной особенностью волнений в России была гремучая смесь самых разных недовольных социальных элементов, готовая взорваться в любой момент. Например, заводские рабочие были носителями радикальных идей, которых они нахватались в городе, вырвавшись из изолированного, замшелого существования своих родных деревень. Таким же образом важной чертой промышленных стачек на юге было частое появление среди рабочих студентов университета на массовых митингах, уличных демонстрациях и в ходе стычек с властями.
Годы экономического спада совпали с периодом студенческих волнений, которые обрели беспрецедентный в российской истории размах. Многие из студентов чувствовали такую же отчужденность от существующего социального порядка, как и обнищавшие крестьяне и их полупролетарские братья на фабриках. Университетские студенты, как правило, обитали в убогих жилищах, испытывая озлобленность к несправедливостям царского режима. Их отнюдь не воодушевляло неизбежное будущее в виде мелкого винтика в бюрократической машине. Даже те, кто вышел из среды более обеспеченного дворянства, с трудом терпели высокомерие правительственной политики и тупость царских чиновников, которые упрямо отказывались идти хоть на какие-то уступки конституционным принципам. Студенты с глубоким презрением относились к университетскому уставу 1884 года, по которому были распущены их клубы и общества, изгнана либеральная профессура и уничтожена даже видимость автономии университетов и академическая свобода.
В феврале 1899 года студенты Санкт-Петербургского университета, возмутившись предупреждением властей, чтобы они во время ежегодного студенческого празднования вели себя тихо и смиренно, организовали небольшие беспорядки, а конная полиция разогнала их, пустив в ход нагайки. В ответ разъяренные студенты устроили забастовку, отказавшись посещать лекции. Демонстрации в их поддержку прошли и в других университетах европейской части России, на несколько месяцев внеся хаос в нормальную академическую жизнь. Ситуация была равнозначна всеобщей забастовке в системе высшего образования, на что правительство ответило исключением из университетов сотен непокорных студентов, многим из которых пришлось пойти в армию. Один из таких изгнанных по фамилии Карпович дал выход своему возмущению, убив министра образования Н.П. Боголепова, на которого возложил вину за жесткие меры правительства против студентов.
Напомнив всем убийство царя Александра II, совершенное двадцать лет назад группой молодых революционеров из организации «Народная воля», смерть Боголепова тут же неосторожно вызвала воспоминания о террористических актах, направленных против высших сановников государства. В марте 1901 года, через месяц после убийства Боголепова, террорист стрелял в Победоносцева, но промахнулся, следующий год возмущенный студент смертельно ранил министра внутренних дел Д. С. Сипягина, а рабочий совершил неудачное покушение на жизнь харьковского губернатора. В мае 1903 года другой рабочий уже не промахнулся, убив уфимского губернатора, приказавшего войскам стрелять по группе невооруженных забастовщиков.
В этом хаосе насилия Россия зависла между двумя мирами – один умирал, а у другого еще не было сил родиться. С озлобленностью крестьян, рабочих и студентов нельзя было справиться мирными способами, поскольку не было законных выходов их растущему раздражению, да и царь не собирался проводить какие-либо реформы сверху. Среди униженных и оскорбленных крепло стремление искать экстремальные решения своих накапливающихся трудностей, особенно после депрессии.
Приметы неизбежных волнений особенно остро чувствовались в провинциях, расположенных на периферии империи, где социальное угнетение усиливалось национальными и религиозными преследованиями. В течение четырех столетий непрестанной экспансии Россия подчинила своему господству финнов, эстонцев, латышей, литовцев, поляков, грузин, армян, азербайджанцев и много других национальностей. И надо сказать, на рубеже столетий нерусские составляли большинство населения империи. Обитая большей частью в ее пограничных районах, они отчетливо слышали голос национализма, усиливающегося в Центральной Европе. Как ни парадоксально, самые сильные стимулы для развития национального самосознания меньшинств исходили от русского правительства. Находясь под влиянием Победоносцева, чья политическая философия господствовала в течение эры последних Романовых, Александр III и его сын Николай проводили в жизнь программу русификации и пытались заставить непокорных обитателей пограничных земель отказаться от собственных национальных традиций, признав превосходство русской культуры. Предназначенная для того, чтобы как-то сглаживать национальные и социальные проблемы, русификация в многонациональном государстве лишь усиливала эти проблемы. Этнический вопрос играл важную роль во время забастовок на закавказских нефтяных промыслах в 1902 – 1903 годах, а также в 1904 году, когда Николай распространил политику русификации и на лояльную Финляндию, которой конституционные привилегии были дарованы еще в 1809 году. Но именно там сын финского сенатора убил российского генерал-губернатора Н.И. Бобрикова.
Ни одно национальное или религиозное меньшинство в России не страдало от жестокой политики правительства больше, чем евреи. В начале XX века в империи обитало пять миллионов евреев, главным образом в черте оседлости, которая тянулась вдоль западных границ от Балтийского до Черного моря. Их судьба стала сравнительно легче во время умеренного правления Александра II. Осуществляя свою программу реформ, царь разрешил преуспевающим купцам, умелым ремесленникам, бывшим солдатам и обладателям университетских дипломов жить и работать вне черты оседлости. Но насильственная смерть Александра II в марте 1881 года резко положила конец этому периоду спокойствия и относительного благополучия евреев. Пасха была отмечена волной жестоких погромов, волна которых прокатилась по более чем сотне городов и местечек юго-западных губерний.
Хотя одной лишь демонстрации силы было бы достаточно, чтобы сразу же положить конец погромам, местные власти, как правило, иным образом оценивали насилия и грабежи, а в некоторых случаях и поощряли погромщиков. Когда размах насилия со стороны местного населения достиг предела, правительство издало ряд очень жестких декретов, имевших отношение к самым жизненным аспектам еврейской жизни. «Временные правила» запрещали евреям селиться в сельской местности, даже в пределах черты оседлости. Хотя эти правила относились только к новопоселенцам, многие старожилы были изгнаны из деревень, где они родились, и им пришлось перебираться в города. Запрещалось перебираться из деревни в деревню, шли поиски евреев, которые незаконно пересекли границу черты оседлости, которая как-то сокращалась в размерах.
Министерство просвещения ввело квоты, ограничивающие число еврейских учащихся в средних школах и университетах. В черте оседлости они должны были составлять не более 10 процентов от числа студентов и 5 процентов – вне этой черты, кроме Москвы и Санкт-Петербурга, где квота не превышала 3 процентов. Еврейские врачи больше не могли практиковать в больницах, а их количество среди военных врачей было сокращено. Разрешение на вступление в профессиональную гильдию должен был давать министр юстиции, и еврейские кандидаты редко получали его. Евреи больше не могли участвовать в работе земств или городских советов. Более того, в 1891 году власти выселили 20 000 еврейских купцов и ремесленников из Москвы, где в 1865 году Александр II разрешил им поселиться, а три года спустя появление государственной монополии на торговлю алкоголем лишило многих еврейских шинкарей средств к существованию.
Эти давящие правила практически в неизменном виде оставались в силе все время царствования Николая II. Положение евреев становилось все отчаяннее. Загнанные в гетто, подвергаясь религиозным преследованиям, в массе своей лишенные высшего образования и профессиональной карьеры, когда сфера их традиционных занятий постоянно подвергалась ограничениям, евреи сталкивались с полным крахом их экономической и социальной структуры. После депрессии 1899 года огромное большинство их было вынуждено жить на грани нищеты. Мелкие предприниматели, типичные для черты оседлости, не имея современного оборудования и дешевых кредитов, все время находились под угрозой разорения из-за растущей конкуренции со стороны крупной промышленности. Ремесленники, навсегда расставшись с взлелеянной мечтой стать независимыми производителями, пополняли ряды фабричных рабочих, а если им окончательно не везло, растущую армию людей без определенных занятий, которые питались «одним лишь воздухом».
Положение дел достигло предела вскоре после того, как в 1902 году Вячеслав Плеве унаследовал у убитого Сипягина Министерство внутренних дел. Бывший начальник тайной полиции, яростный сторонник русификации, Плеве был давним ненавистником евреев и реакционным бюрократом самого худшего пошиба. Именно Плеве в 1904 году заявил, что для сохранения самодержавия необходима «маленькая победоносная война» с японцами. Руководствуясь тем же самым мотивом, он решил направить народное недовольство против евреев. Окрестив революционное движение «делом еврейских рук», он надеялся утопить революцию в еврейской крови.
Стратегия Плеве воодушевила П.А. Крушевана, издававшего в Кишиневе, столице Бессарабии, антисемитскую газету. Ведя оскорбительную кампанию против евреев, Крушеван обвинял их в революционном заговоре и ритуальных убийствах и призывал христианское население отомстить еврейским эксплуататорам. И на Пасху 1903 года разразился ужасающий кишиневский погром. Два дня полиция сложа руки наблюдала, как толпы хулиганов убивали евреев, сотням из них наносили ранения, грабили их дома и магазины. Многие еврейские семьи лишились и крыш над головой и имущества, все было разграблено, пока наконец не вмешались власти. Через несколько месяцев прошла волна погромов по черте оседлости – Ровно, Киев, Могилев и Гомель.
Именно здесь, на границе между западными и юго-западными провинциями и, главным образом, в еврейских городках и местечках, и зародилось движение русских анархистов. В этих местах экономический упадок сочетался с сильным национальным угнетением, что вызывало мощные чувства нигилизма среди студентов, рабочих и крестьян. И многие из них переходили к решительному радикализму. С самых первых лет реакции во времена правления Александра III интеллигенты, ремесленники и фабричные рабочие в пограничных провинциях начали создавать тайные кружки, в которых занимались в основном самообразованием и радикальной пропагандой.
Большой голод 1891 года способствовал росту таких организаций, они стали стремительно размножаться по всей России, став центрами, вокруг которых сформировались две ведущие социалистические партии – марксистские социал-демократы и неонародники социалисты-революционеры, эсеры, которые оформились к концу столетия. Тем не менее уже весной 1903 года, года погромов, значительное число молодых рабочих и студентов в Белостоке, центре радикального рабочего движения в черте оседлости, уже нашло серьезные недостатки в социалистических партиях. Они расстались с Бундом (организацией еврейских социал-демократов), с социалистами-революционерами и с ПСП (Польской социалистической партией, чьи социалистические убеждения сочетались с мощным стремлением к национальной независимости), обратившись к более экстремальным доктринам анархизма.
Новые рекруты анархизма ушли из социал-демократического Бунда в силу ряда причин, среди которых не последнее место занимал жесткий запрет актов терроризма; такие действия, доказывали лидеры Бунда, только деморализуют рабочих и приведут к распаду рабочего движения. Отрицая этот запрет на терроризм, небольшие группы молодых бундовцев сформировали радикальную «оппозицию» внутри движения и провозгласили программу «прямых действий» против государственной и частной собственности. Они обзавелись револьверами и динамитом. Они нападали на правительственных чиновников, фабрикантов, полицейских, агентов-провокаторов и производили «экспроприации» в банках, почтовых отделениях, магазинах, заводоуправлениях и частных домах. Эта деятельность вызвала шквал критических упреков со стороны руководства Бунда и заставила многих молодых террористов окончательно расстаться с социал-демократией ради идей анархизма, который приветствовал любое насилие.
Кроме того, анархисты считали, что среди последователей Маркса было слишком много интеллектуалов, способных в потоке слов утопить любое намерение действовать. В идеологических дебатах и в боях за политическое лидерство они еще до начала схватки с царизмом истощили все свои силы. Летом 1903 года группа свежеиспеченных анархистов из Белостока побывала на II съезде социал-демократической партии. Он предстал перед ними как разочаровывающий спектакль, состоявший из организационных свар и теоретических драк с вырыванием волос. Этот съезд закончился расколом марксистского движения на две непримиримые фракции – меньшевиков и большевиков. Как объявили анархисты, идеологическое оружие социал-демократов потеряло «революционный размах» и энергию. Вместо того чтобы вести пустые разговоры, «бешеные» из Белостока потребовали «прямых действий» по уничтожению тиранического государства, которое они считали воплощением зла и источником всех страданий России.
Более того, анархисты были полны решимости сразу же избавиться от государства, хотя последователи Маркса настаивали на обязательности таких этапов, как парламентская демократия и «диктатура пролетариата», которые и должны стать предшественниками бесклассового общества. Это убедило нетерпеливых анархистов в том, что интеллектуалы-социалисты собираются до бесконечности оттягивать наступление рая для рабочих, чтобы полной мерой удовлетворить собственные политические амбиции. По мнению анархистов, социал-демократы, стараясь просветить Россию, слишком полагались на организованные силы квалифицированных рабочих, отрицая значение крестьянских масс и безработных слоев общества.
Анархисты, кроме того, обнаружили столь же серьезные отступления в программах партии эсеров и Польской социалистической партии. Хотя они восхищались эсеровской кампанией террора, направленной против правительственных чиновников, анархисты стремились и к «экономическому террору», чтобы насильственные действия ударили и по эксплуататорам и по владельцам собственности. Кроме того, они возражали против того, чтобы эсеры занимались аграрным вопросом. Они не разделяли ни националистических целей Польской социалистической партии, ни убежденности всех социалистов в необходимости создания какой бы то ни было формы государства.
Короче, анархисты обвиняли все социалистические группы в выжидательной политике по отношению к существующей социальной системе. Старый порядок прогнил, доказывали они; спасения можно добиться, только выкорчевав его с корнями. Постепенность или реформизм любого вида ничего не дадут. Полные немедленного желания тут же реализовать свою бесклассовую утопию, молодые анархисты с презрением отбрасывали промежуточные исторические этапы, постепенность движения к цели и паллиативы или компромиссы любого сорта. Отойдя от марксистов и эсеров, они в поисках новых источников вдохновения обратились к Бакунину и Кропоткину. Поскольку буревестнику скоро предстояло появиться в России, они были убеждены, что он явится как вестник тысячелетия анархизма.
Молодые анархисты считали саму личность Михаила Александровича Бакунина столь же поразительной, сколь и его убеждения. Выходец из мелкопоместного сельского дворянства, получивший военное образование, Бакунин отказался от своего наследственного дворянства ради карьеры профессионального революционера. В 1840 году в возрасте двадцати шести лет он покинул Россию и посвятил свою жизнь неустанной борьбе против всех форм тирании. Он не только сидел в библиотеках, читал и писал о неизбежности революции, но и страстно включился в события революции 1848 года, став чем-то вроде фигуры Прометея, который после волны восстания в Париже оказывался на баррикадах Австрии и Германии. Арестованный во время Дрезденского восстания 1849 года, он провел следующие восемь лет в тюрьме – шесть из них в самых мрачных казематах царской России, в Петропавловской крепости и в Шлиссельбурге. Приговор обрекал Бакунина на пожизненное пребывание в сибирской ссылке, но Михаил Александрович совершил побег от своих тюремщиков, в ходе невероятной одиссеи обогнул земной шар, после чего его имя стало легендой, а он сам – объектом поклонения в радикальных группах всей Европы.
Широкая душа Бакунина и его детский энтузиазм, зажигательная преданность свободе и равенству и вулканическая ненависть к привилегиям и несправедливостям – все это неодолимо влекло к нему людей из кругов, преданных идее свободы воли. «Больше всего меня поражало, – писал Петр Кропоткин в своих мемуарах, – что влияние Бакунина зиждилось не на интеллектуальном авторитете, а на моральном воздействии его личности». Как активная сила истории, личность Бакунина пользовалась такой привлекательностью, о которой Маркс мог только мечтать. Среди авантюристов и мучеников революции ему принадлежит уникальное место.
Тем не менее отнюдь не только личный магнетизм Бакунина привлекал сырую молодежь из Белостока от марксизма в лагерь анархистов. Были еще и фундаментальные расхождения в доктринах Бакунина и Маркса, предвестники диспутов, которые поколение спустя кипели в России между анархистами и социал-демократами. Центральным пунктом этих расхождений был характер грядущей революции и формы организации общества, которое возникнет на ее волне. В марксистской философии диалектического материализма приход революции определялся историческими законами; революции были неизбежным следствием созревания экономических сил. Бакунин же считал себя революционером действия, а не «философом и изобретателем систем, как Маркс». Он решительно отказывался признавать существование любых «априорных идей или предопределенных, предвзятых законов». Бакунин отрицал точку зрения о том, что социальные перемены зависят от постепенного созревания «объективных» исторических условий. В то же время он считал, что человек сам определяет свои цели, что нельзя втискивать человеческую жизнь в прокрустово ложе абстрактных социологических формул. «Никакие готовые к употреблению теории, никакие книги, которые только будут написаны, не спасут мир, – заявлял Бакунин. – Я не признаю никаких систем, я ищу истину». Человечество не готово к терпеливому ожиданию, когда полотну истории придет время развернуться во всю ширь. Внушая свои теории рабочим массам, Маркс преуспел только в одном: он подавил революционный жар, который горел в каждом человеке, – «стремление к свободе, страстное желание равенства, святой инстинкт революции». Не в пример «научному» социализму Маркса его собственный социализм, как признавал сам Бакунин, был «чисто инстинктивный».
В резком контрасте с Марксом, испытывавшим рациональное презрение к более примитивным элементам общества, Бакунин никогда не подвергал сомнению революционные качества слоев общества, не принадлежащих к рабочему классу. Правда, он признавал понятие классовой борьбы, но не такой, которая относилась только к буржуазии и рабочим, поскольку мятежный инстинкт есть общее качество всех угнетенных слоев общества. Бакунин разделял веру народников в скрытые силы насилия русского крестьянства с его давними традициями слепого и безжалостного бунта. Он видел перед собой «всеобщую» революцию, огромное восстание города и деревни, подлинный бунт угнетенных масс, в котором кроме рабочего класса примут участие и самые последние слои общества: примитивное крестьянство, люмпен-пролетарии городских трущоб, безработные, бродяги и преступники, – словом, все униженные и оскорбленные, живущие в нищете и рабстве.
Концепция Бакунина о всеобщей классовой войне оставляла место для неорганизованных и раздробленных фрагментов общества, к которым Маркс испытывал лишь презрение. Бакунин же отводил основную роль недовольным студентам и интеллектуалам, отчужденным и от существующего социального устройства и в той же мере – от необразованных масс. С точки зрения Маркса, они не составляли класса как такового, не были и органической частью буржуазии; они были просто «отбросами» среднего класса, «компанией деклассированных» – адвокаты без клиентов, врачи без пациентов, мелкие журналисты, безденежные студенты и их идолы, лишенные возможности играть важную роль в историческом процессе классового конфликта.
Для Бакунина же, с другой стороны, интеллектуалы были ценнейшей революционной силой, «яростной и энергичной молодостью, полностью деклассированной, лишенной и карьеры, и другого пути в жизни». В острой борьбе между Бакуниным и Марксом за главенство в европейском революционном движении деклассированные интеллигенты, которыми их видел Бакунин, были обязаны перейти на его сторону, потому что им нечего было терять и у них не было никакой возможности улучшить свое положение, кроме немедленной революции, которая уничтожит существующую общественную систему. Та роль, которую предстояло сыграть интеллектуалам в свержении старого порядка вещей, была критической: они должны были стать той искрой, из которой дремлющая в народе страсть к восстанию разгорится в разрушительный пожар.
Эта философия немедленной революции неизбежно должна была получить распространение, главным образом, в относительно отсталых регионах Европы, в тех странах, которые только ощупью искали путь к современной индустриализации, странах, где надежды деклассированных слоев были слабыми и туманными, где крестьянство жило в нищете и где рабочие в массе своей были неквалифицированными и неорганизованными. В таких условиях нищее и неграмотное население вряд ли поняло бы «постепенность» или сложные теоретические построения марксизма.
И если Маркс предвидел, что революции зрелого пролетариата разразятся в самых развитых промышленных странах, Бакунин настаивал, что революционные импульсы будут куда сильнее там, где людям в самом деле нечего терять, кроме своих цепей.
Это означало, что всеобщее восстание, скорее всего, начнется на юге Европы, а не в такой дисциплинированной и развитой стране, как Германия. Соответственно в острой борьбе за главенство в I Интернационале сторонникам Бакунина удалось создать мощные отделения в Италии и Испании, странах, где марксизму никогда не удавалось завоевать надежные позиции.
Хотя Бакунин отводил интеллектуалам столь важную роль в грядущей революции, он в то же время предупреждал их против попыток преувеличить свое политическое влияние, как поступили якобинцы или преданный их последователь Август Бланки. На этом пункте Бакунин особо настаивал. Сама идея того, что небольшая группа заговорщиков может совершить переворот ради блага народа, была для него смехотворной, и он насмешливо считал ее «полной ересью, направленной против здравого смысла и исторического опыта». Эти жесткие слова были направлены как против Маркса, так и против Бланки. Потому что и для Маркса и для Бакунина конечная цель революции заключалась в создании бесклассового общества людей, свободных от угнетения, нового мира, в котором свободное развитие каждого будет условием свободного развития всех.
Но там, где Маркс предвидел диктатуру пролетариата, которая уничтожит последние остатки буржуазного строя, Бакунин вообще склонялся к уничтожению государства как такового. По его мнению, кардинальная ошибка всех революционеров прошлого заключалась в том, что они всего лишь заменяли одно государство другим. То есть подлинная революция не стремится захватить политическую власть; она должна быть социальной революцией, при которой весь мир освобождается от пут государства.
Бакунин считал, что так называемая диктатура пролетариата унаследует авторитарность. Такое государство, настаивал он, пусть и народное по форме, всегда будет служить орудием угнетения и эксплуатации. Он предсказывал неизбежное появление нового «привилегированного меньшинства» из ученых и специалистов, чьи выдающиеся знания позволят им использовать государство как инструмент управления необразованными тружениками, занятыми ручным трудом на полях и в цехах. Граждане нового народного государства будут грубо разбужены от иллюзий самообмана, дабы убедиться, что они стали «рабами, игрушками, жертвами новой группы амбициозных людей». Единственный способ, которым обыкновенные люди могут избежать подобной печальной судьбы, – это самим совершить революцию, полную и всеобщую, безжалостную и хаотичную, стихийную и неограниченную.
«Необходимо в принципе и на практике полностью избежать того, что может быть названо политической властью, – сделал вывод Бакунин, – потому что, пока существует политическая власть, всегда будут правители и те, кем управляют, хозяева и рабы, эксплуататоры и эксплуатируемые». И тем не менее, несмотря на все свои яростные нападки на «революционную олигархию», Бакунин решил создать свое собственное «секретное общество» заговорщиков, члены которого будут обязаны соблюдать «строжайшую дисциплину» и подчиняться небольшому революционному директорату. Более того – эта тайная организация сохранится и после победы революции, чтобы предотвратить появление любой «официальной диктатуры». Самые известные последователи Бакунина, и первым делом Кропоткин, сочли это странное и противоречивое требование революционной стратегии своего ментора совершенно неприемлемым и, как будет видно, поторопились избавиться от него.
В рамках теоретических построений Бакунина народному восстанию, которое сотрет с лица земли вообще все правительства, не хватало конструктивной стороны. И действительно, самые известные предложения, выходившие из-под его пера, провозглашали, что «стремление к разрушению в то же время является и созидательным стремлением». Но конструктивная сторона носила подчеркнуто туманный характер. Сразу же после уничтожения государства его предстояло заменить «организацией производительных сил и экономических служб».
Средства производства надо было не национализировать, как мечтал Маркс, а передать их в распоряжение свободной федерации ассоциаций независимых производителей, организованной на всемирной основе «сверху донизу». Предполагалось, что в новом обществе все, кроме пожилых и немощных, будут заниматься физическим трудом и каждому будет воздаваться в соответствии с его вкладом.
И дальше этой совершенно туманной картины Бакунин не рисковал продвигаться. С презрением относясь ко всем рациональным размышлениям, он отказывался набрасывать детальный чертеж будущего, предпочитая считать, что, как только творческая сила масс освободится от бремени частной собственности и государства, она и займется этой проблемой.
По своей глубинной сути бакунинская философия анархизма представляла собой яростный протест против форм централизованной власти, политической и экономической. Бакунин был не только врагом капитализма, как Маркс, но и непримиримым противником любой концентрации промышленной мощи, не важно, в частных руках или в общественных. Имея глубокие корни во французском утопическом социализме и в традициях русского народничества, доктрины бакунинского анархизма отвергали крупную промышленность, как искусственное образование, не признающее добровольности и разъедающее подлинные человеческие ценности. С помощью творческого духа обыкновенных мужчин и женщин, призванных к действию критически мыслящими личностями, отсталые страны Восточной и Южной Европы смогут избегнуть «судьбы капитализма».
Эти страны отнюдь не были обречены на страдания под игом эксплуатации каких-то центральных властей, а их обитатели рисковали превратиться в армию дегуманизированных роботов. Такое либерторианское общество будущего, свободная федерация рабочих кооперативов и сельскохозяйственных коммун (лишенных древней патриархальной властности) может обеспечить полную переоценку социальных ценностей и восстановление человечества. Для Маркса, чья идеология куда лучше соответствовала характеру индустриализации, чем доиндустриального общества, эти анархистские представления были романтическими, ненаучными, утопическими и к тому же уводящими в сторону от кардинального пути современной истории. Тем не менее, с точки зрения Бакунина, Маркс, может, и знал, как создавать умозрительные системы, но у него отсутствовал живительный инстинкт свободы человека. Как немец и как еврей, Маркс был «авторитарен с головы до ног».
Петр Кропоткин, выдающийся последователь Бакунина, был, как и его предшественник, выходцем из среды сельского дворянства, но его родовое гнездо было куда более знаменитым, чем то поместье в Тверской губернии, где провел детство Бакунин. Предки Кропоткина отпрыски великих князей смоленских в средневековой Руси, выходцы из боковой ветви клана Рюриковичей, правивших в Московии до появления Романовых. Получив образование в элитарном Пажеском корпусе в Санкт-Петербурге, Кропоткин преданно служил камер-пажом при дворе императора Александра II, а после – в Сибири армейским офицером, приписанным к формированию амурских казаков.
Как и Бакунин до него, Кропоткин отказался от своего аристократического происхождения ради жизни, большую часть которой провел в тюрьмах и ссылках. Он тоже вынужден был бежать из царской России при весьма драматических обстоятельствах. В 1876 году – год смерти Бакунина – он сбежал из тюремной больницы, расположенной недалеко от столицы, и через Финляндию попал на Запад, где и оставался до своих семидесяти пяти лет, пока Февральская революция не дала ему возможность вернуться на родину.
Хотя Кропоткин соглашался с некоторыми принципиальными положениями символа веры Бакунина, с того момента, как подхватил факел анархизма, в его руках он горел более спокойным и ровным пламенем. Характер Кропоткина был на редкость мягким и доброжелательным. У него полностью отсутствовал бурный темперамент Бакунина. Он не обладал титаническим стремлением к разрушению и непреодолимым желанием доминировать. Не было у него ни антисемитских настроений Бакунина, ни той неуравновешенности, что проскальзывала порой в словах и поступках Бакунина. Со своими светскими манерами, обладающий высокими личностными качествами и интеллектом, Кропоткин был само воплощение рассудительности. Его научное образование и оптимистический взгляд на мир обеспечили теорию анархизма тем конструктивным аспектом, который резко контрастировал с духом слепого отрицания, пронизывавшего работы Бакунина.
Тем не менее, несмотря на все свои качества праведника, Кропоткин ни в коем случае не отрицал применения насилия. Он допускал покушение на тиранов, если убийца руководствовался благородными мотивами, хотя его приятие кровопролития в таких случаях объяснялось скорее состраданием к угнетенным, чем личной ненавистью к правящим деспотам. Кропоткин считал, что акты террора относятся к тем очень немногим средствам сопротивления, доступным угнетенным массам; они были полезны, как «пропаганда действием», дополняющая ту устную и письменную пропаганду, которой предстояло разбудить мятежные инстинкты народа.
Кропоткин ни в коем случае не уклонялся от признания революции, ибо не допускал, что правящие классы без борьбы откажутся от своих привилегий и собственности. Как и Бакунин, он рассчитывал на всеобщее восстание, которое раз и навсегда уничтожит и капитализм, и государство как таковое. Тем не менее он серьезно надеялся, что мятеж будет сравнительно мягким, «с минимальным количеством жертв, с минимумом озлобления». Революцию Кропоткин видел быстрой и гуманной – не в пример демоническим видениям Бакунина пожаров и разрушений.
И снова по контрасту с Бакуниным Кропоткин осуждал использование при подготовке революции путчистских методов. Как член кружка Чайковского в Санкт-Петербурге начала 1870-х годов, Кропоткин резко критически относился к темным интригам, окружавшим фигуру Сергея Нечаева, юного фанатичного поклонника Бакунина, чье маниакальное пристрастие к тайным организациям в значительной степени превышало таковое даже у его учителя. Кружок Чайковского все свои усилия направлял на распространение пропаганды среди заводских рабочих и осудил Нечаева, по словам Кропоткина, за «использование способов прежних заговорщиков, не останавливаясь даже перед обманом, когда он хотел заставить своих соратников следовать по его стопам».
Кропоткин мало смысла видел в тайных организациях «профессиональных революционеров» с их секретными планами, комитетами руководителей и железной дисциплиной. Главной же задачей интеллектуалов было распространение пропаганды среди простого народа, что должно было ускорить восстание. Но все подобные закрытые группы заговорщиков, отделенные от народа, несли в себе злокозненный микроб авторитаризма. С не меньшей чем у Бакунина страстью Кропоткин настаивал, что революция должна стать не «простой сменой правителей», а «социальной» революцией – не захватом политической власти небольшой группой якобинцев или бланкистов, а «коллективной работой масс».
И хотя Кропоткин никогда не критиковал впрямую секретные общества революционеров своего учителя, тем не менее было совершенно ясно, что его отрицание любой возможной диктатуры включает и «невидимую» диктатуру Бакунина.
Неколебимая решительность Кропоткина защищать спонтанный характер революции, при котором все будут равны, нашла отражение в его концепции нового общества, что возникнет на руинах старого. Хотя он и принимал воззрения Бакунина на автономные ассоциации производителей, свободно объединенных в федерации, тем не менее он расходился с Бакуниным в одном фундаментальном пункте. По бакунинскому «анархистскому коллективизму» каждый член отдельного рабочего коллектива обязан заниматься физическим трудом и получать заработную плату в зависимости от своего «прямого вклада в общий труд».
Иными словами, критерием вклада, так же как и при диктатуре пролетариата Маркса, был скорее процесс, чем действительная потребность. Кропоткин же, с другой стороны, рассматривал любую систему вознаграждения, основанную на личных способностях к производству, просто как иную форму подневольного наемного труда. Коллективистская экономика, которой необходимо было определять разницу между самоотверженным трудом и трудом спустя рукава, между тем, что такое «мое» и что такое «твое», ничего общего с идеалами чистого анархизма не имела. Кроме того, коллективизм все же нуждался в какой-то власти в пределах рабочей ассоциации, чтобы определять индивидуальный вклад и контролировать соответствующее распределение материальных благ и услуг.
То есть, как и конспиративные организации, которых избегал Кропоткин, коллективистский порядок тоже содержал в себе зародыши неравенства и чьего-то господства. Невозможно оценивать вклад каждого отдельного человека в общее богатство, заявил Кропоткин в «Борьбе за хлеб», ибо сегодняшнее преуспеяние создавали миллионы и миллионы людей. Каждый клочок земли полит потом поколений и за каждую версту железной дороги было уплачено человеческой кровью. «Каждое открытие, каждый шаг вперед, каждое умножение суммы человеческих богатств обязаны своим существованием тяжелому труду в прошлом и в настоящем, – продолжал Кропоткин. – По какому праву кто-то может присвоить себе хоть кусочек этого необъятного целого и заявить – это мое, а не твое?»
Кропоткин считал свою собственную теорию «анархистским коммунизмом». Теория эта полностью противоречила всем формам системы наемного труда. Никакой руководящий центр не мог заставить личность работать, хотя любой добровольно может трудиться «с полной отдачей всех своих способностей». Принцип заработной платы Кропоткин заменил принципом потребностей: каждый человек должен судить сам, что ему надо, и мог получать требуемое из общественных складов, когда испытывал в том необходимость, независимо от того, внес или не внес соответствующий вклад в виде своего труда. Неисправимый оптимизм Кропоткина привел его к выводу, что, как только будут устранены политическая власть и экономическая эксплуатация, все члены общества станут работать по своей доброй воле, без какого-либо постороннего принуждения и получать из общественных хранилищ не больше того, что ему нужно для нормального существования.
В длительной перспективе анархистский коммунизм должен будет положить конец всем привилегиям, всем формам принуждения; он приведет человечество к золотому веку свободы, равенства и братства.
Знаменитый географ и натуралист, Кропоткин не сомневался – точно так же, как и Маркс, – что его собственные социальные теории базируются на научной основе. В течение пяти лет своей правительственной службы в Сибири он пришел к отрицанию того, чему последователи Дарвина (Т.Х. Хаксли в особенности) придавали особое значение, – конкуренции и борьбе биологических особей в процессе эволюции. Изучая жизнь животных на востоке Сибири, он усомнился в справедливости общепринятой картины, что природный мир – это дикие джунгли, где есть только окровавленные клыки и когти и где в конечном итоге выживают только самые приспособленные представители того или иного вида.
Его собственные наблюдения указывали, что в процессе естественного отбора добровольное сотрудничество между животными играло куда более важную роль, чем яростное соперничество, и что «те животные, которые обрели привычки к взаимопомощи, без сомнения, и являются самыми приспособленными для выживания». Конечно, Кропоткин не отрицал, что в животном мире существуют и борьба, и соперничество, но он не сомневался, что взаимозависимость играет куда более важную роль – не подлежит сомнению, что взаимная помощь является «главным фактором прогресса эволюции».
Кропоткин не видел никаких причин, по которым этот принцип взаимной помощи не мог быть во всей полноте применен к Homo sapiens, как к другому представителю животного мира. С детства он душой и сердцем верил, что русскому крестьянству присущ дух братства. Впечатления последующих лет службы в сибирской глуши, где он наблюдал успешное сотрудничество в колониях духоборов и среди местных племен, были лучом света, который падал и на его последующие размышления. Именно во время пребывания в Сибири Кропоткин отбросил все надежды на то, что государство способно стать двигателем социальных реформ. Вместо этого он обратил свой взгляд на добровольное творческое сотрудничество небольших коммун анархистов.
Его любимое представление о нетронутой разложением общественной жизни получило подкрепление в 1872 году, когда он посетил коммуны часовщиков в горах Юра в Швейцарии. Он сразу же обратил внимание на их добровольные ассоциации, построенные на взаимной помощи, и на отсутствие среди них политических амбиций, а также какой-либо разницы между лидерами и подчиненными. Это сочетание ручного и умственного труда, а кроме того, слияние в их горных деревнях кустарного производства и сельскохозяйственных работ вызвало его самое горячее восхищение.
В этих приятных наблюдениях Кропоткин нашел то, что считал научным подтверждением своих выводов из штудирования анналов человеческой истории. В прошлом, утверждал он, люди, руководствуясь духом солидарности и братства, испытывали явную склонность к совместному труду. Взаимопомощь среди людей обладала куда большей потенциальной силой, чем эгоистическое желание господствовать над другими. На самом деле выживание человечества зависит от взаимопомощи.
Вопреки теориям Гегеля, Маркса и Дарвина, Кропоткин был убежден, что в основе исторических процессов лежит сотрудничество, а не конфликтность. Более того, он отвергал концепцию Гоббса о том, что естественное состояние человека – это война всех против всех. В каждый исторический период, заявлял он, появлялись самые разнообразные ассоциации взаимопомощи, достигавшие наибольшего развития в коммунах и гильдиях средневековой Европы. Кропоткин считал, что рост централизации государства с XVI по XIX век был всего лишь отклонением от нормального развития западной цивилизации. Он был убежден, что, несмотря на появление государства, добровольные объединения продолжали играть ключевую роль в человеческих делах. И дух взаимопомощи «даже в нашем современном обществе, как всегда заявляя о праве на существование – основной лидер, который ведет к прогрессу». Основные тенденции современной истории нацелены на создание децентрализованных, не политических кооперативных сообществ, в которых человек может свободно развивать свои творческие способности, без вмешательства королей, священников или солдат. Повсюду таким искусственным государствам приходится слагать свои «святые обязанности» в пользу «естественных добровольных групп».
Знание Кропоткина истории человечества, вкупе с опытом, полученным из первых рук в Сибири и среди часовщиков кантона Юра, укрепили его глубокое убеждение, что человек будет предельно счастлив лишь в таких небольших коммунах, которые позволят пышно расцвести естественным инстинктам и взаимопомощи. Ближе к концу столетия Кропоткин обрисовал облик нового общества, в котором «промышленность сочеталась с сельским хозяйством, а умственная деятельность – с ручным трудом», как кратко сообщал он в подзаголовке одной из своих широко известных книг. Мужчины и женщины в таких сообществах, связанные естественными узами общих трудов, освободятся от искусственности централизованного государства и обширных промышленных комплексов. Нет, сам Кропоткин не испытывал никакого предубеждения против современной техники. «Я отлично понимаю, – писал он в своих мемуарах, – то удовольствие, которое может получить человек от мощи своей техники, от умственного характера своей работы, точности движений и от безукоризненности своих действий. Техника, расположенная в небольших мастерских, может спасти человека от тяжелой и монотонной работы капиталистического предприятия, и клеймо примитивности, которое когда-то легло на ручную работу, исчезнет навсегда. Члены такой коммуны будут работать от двадцати до сорока лет, четырех-пяти часов в день хватит для обеспечения комфортабельной жизни. Разделение труда, учитывающее неизбежное различие умственного и физического, может представить разнообразие достаточно интересных и приятных занятий, что приведет к органическому существованию общины, подобно такому, которое существовало в средневековом городе».
Рисуя такой безмятежный портрет будущего, Кропоткин выражал свою ностальгию по простой, но полной и насыщенной жизни, которая вела его к идеализации автономных социальных ячеек прошедших лет – сельских поместий и гильдий, общины и артели. Перед лицом постоянно растущей концентрации экономических и политических сил в Европе XIX столетия он смотрел и назад, в благословенный мир, еще не испорченный вторжением капитализма и современного государства, и вперед – в такой же мир, свободный от давления смирительной рубашки, которая душит все естественные человеческие стремления.
Для нового поколения анархистов из Белостока теории Бакунина и Кропоткина как нельзя лучше характеризовали высокоцентрализованное и репрессивное Российское государство. Унизительная бедность рабочих и крестьян, отчуждение студентов и интеллигенции от государства и общества, вездесущие учреждения, ведавшие насилием и террором, жестокие преследования религиозных и национальных меньшинств плюс к этому экономическая депрессия омрачали общественную атмосферу раздражением и отчаянием. В соответствии с учением Бакунина Россия, как относительно отсталая страна, должна была уже созреть для революции. В начале XX века Россия была на мощном подъеме, недавно начав всесторонний стремительный переход от преимущественно сельской к городской жизни, переход, который рвал все корневые связи традиций и стабильности.
Индустриализация выкинула на обочину немалую часть общества – люмпен-пролетариев и другие растерзанные элементы общества, лишенные возможности существования во враждебном и меняющемся мире. Легко можно предположить, что именно эти, отвергнутые, отщепенцы ответят на призывы анархистов к уничтожению существующего режима, после чего останется только поприветствовать наступление золотого века. И действительно, немалая часть из них вступила в первые кружки анархистов в 1903 – 1904 годах.
Тем не менее даже в эти беспокойные времена, когда дух нигилизма широко распространился по стране, в анархистском движении приняло участие сравнительно небольшое количество граждан империи. Объяснение частично кроется в том, что политическое сознание масс было пока еще на очень низком уровне; и в самом деле, в числе членов двух основных социалистических партий, которые возникли на рубеже столетий, было очень незначительное число крестьян и промышленных рабочих. Те немногие крестьяне, которые в самом деле интересовались политическими вопросами, как правило, вступали в партию социалистов-революционеров, чьи программы отвечали потребностям сельского населения. Что же до рабочего люда, то доктрины анархизма находили отклик большей частью среди бродячих ремесленников, которые, как и Кропоткин, мечтали о прошедших временах ручного труда, или же среди неорганизованных и безработных обитателей городских трущоб.
Тем не менее многие из этих двух групп нашли применение своей склонности к насилию в террористических крыльях эсеровской партии или Польской социалистической партии. Между ремесленниками и пролетариатом трущоб находился растущий класс фабричных рабочих с постоянной занятостью, которые уже начали обретать свое место в условиях промышленной экономики. Если их вообще интересовала какая-либо политическая партия, то для защиты своих интересов они больше тянулись к социал-демократам.
Еще одна причина неудачи анархизма в его намерении привлечь к себе широкие массы кроется в нежелании большинства русских людей, даже тех, кто обитал на самом дне общества, принять и ультрафанатизм Бакунина, и наивный романтизм Кропоткина в виде решения их неотступных трудностей. Социалистические партии России по контрасту со своими собратьями в Западной Европе с их сильными реформистскими тенденциями были настроены достаточно воинственно, чтобы принимать в свои ряды всех, даже самых страстных и идеалистически настроенных студентов и ремесленников и бездомных бродяг городского дна. И наконец, сама суть анархистского символа веры с его резкой враждебностью к какой-либо иерархической организации препятствовала росту движения. А вот социал-демократы не только позаимствовали многое из революционного духа анархизма, но и укрепили его эффективной организационной структурой.
В силу этих причин российский анархизм все двадцать пять лет своего существования продолжал оставаться рыхлым собранием независимых групп, не имеющим ни партийной программы, ни налаженного механизма координации своих действий. Тем не менее ход событий доказал, что анархизм, так точно отвечавший «максималистским» настроениям революционной России, в первое десятилетие нового века оказал на нее влияние, совершенно неадекватное сравнительно небольшому количеству его сторонников.
ТЕРРОРИСТЫ
Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем,
Мировой пожар в крови -
Господи, благослови!
Александр БлокАнархистское движение, на рубеже столетий возникшее в империи Романовых, имело предшественников в прошлом России. Из века в век в ее пограничных областях вспыхивали бурные народные восстания, окрашенные в анархистские тона. Хотя мятежные крестьяне обрушивали свою злобу на помещиков и чиновников, но благоговели перед царем или каким-нибудь самозванцем; память о массовых восстаниях – от Болотникова и Стеньки Разина до Булавина и Пугачева – была богатым источником вдохновения для Бакунина, Кропоткина и их учеников-анархистов.
Анархистские религиозные секты, которыми изобиловала Россия, также оказывали на вождей революционного анархизма глубокое воздействие, хотя сектанты были убежденными пацифистами и предпочитали верить в Христа, а не в насильственные действия. Секты неколебимо отвергали внешнее давление, религиозное или светское. Их приверженцы с презрением относились к официальной иерархии Русской православной церкви; они часто отказывались платить налоги, приносить присягу и брать в руки оружие. «Божьи дети, – заявляли члены секты духоборов, в 1791 году заключенные под стражу, – не испытывают нужды ни в царе, ни во властях, ни в человеческих законах».
Тот же самый христианский квиетизм был основным принципом Льва Толстого и его последователей, которые в 1880-х годах начали создавать анархистские группы в Орловской, Тульской и Самарской губерниях, а также в Москве. На рубеже веков толстовские миссионеры читали проповеди о христианском анархизме, пользующиеся большим успехом в черноземных областях. Еще южнее, вплоть до Кавказа, они основывали общины. Толстовцы, хотя и считали государство грешным и безнравственным инструментом давления, отвергали революционную активность как источник ненависти и насилия. Они были убеждены, что кровопролитием общество улучшить невозможно – процветание возможно, только когда человек познает христианскую любовь. Конечно, революционные анархисты ни в грош не ставили доктрину Толстого о непротивлении злу насилием. Тем не менее они восторженно принимали его критику государства и формализованной религии, его отвращение к патриотизму и войнам и его глубокое сочувствие «неиспорченному» крестьянству.
Другим источником анархистских идей, пусть и косвенным, был кружок Петрашевского в Санкт-Петербурге, который в 1840-х годах распространял в России идеи утопического социализма Фурье. Именно из его трудов Бакунин, Кропоткин и их последователи черпали веру в небольшие добровольные коммуны. Оттуда же шла их романтическая убежденность в том, что стоит человеку отринуть искусственные ограничения, наложенные правительствами, как он обретет гармонию бытия. Сходных взглядов придерживались и российские славянофилы в середине XIX столетия, особенно Константин Аксаков, для которого централизованное бюрократическое государство было «принципиальным злом». Аксаков как дома чувствовал себя в писаниях Прудона, Штирнера, а также Фурье. Его идеализированное представление о крестьянских коммунах оказало сильное влияние на Бакунина и последователей. Наконец, анархисты многое усвоили из либертарианского социализма Александра Герцена, прародителя народнического движения, который твердо отказывался жертвовать личной свободой ради тирании абстрактных теорий, вне зависимости от того, кто их выдвигал – парламентские либералы или авторитарные социалисты.
Несмотря на богатое наследство, оставленное крестьянскими революциями, религиозными сектами, группами толстовцев, петрашевцами, славянофилами и Александром Герценом, до начала XX века ни одно движение революционных анархистов не дало о себе знать – даже в зените популярности Бакунина в конце 60-х и начале 70-х годов. Это правда, что Бакунин главенствовал среди горсточки молодых русских эмигрантов. В сотрудничестве с ним они издавали в Женеве два журнала («Народное дело» и «Работник»), жизнь которых была весьма скоротечна. Кроме того, он пользовался влиянием в эфемерном кружке, известном в Цюрихе как «Русское братство». Правда и то, что под влиянием его уникального красноречия многие студенты-народники в 1870-х годах «пошли в народ». Его воздействие чувствовалось и во многих тайных кружках фабричных рабочих, которые в это время начали появляться в Петербурге, Москве, Киеве и Одессе. Тем не менее в течение жизни Бакунина на русской почве не появилась ни одна серьезная бакунинская организация.
Основными последователями Бакунина в Швейцарии были Н.И. Жуковский, М.П. Сажин (Арманд Росс) и юный мятежник из Румынии, которому досталось семейное имя З.К. Ралли. В 1873 году Ралли помог создать в Женеве небольшую группу, названную Революционной коммуной русских анархистов, которая, как и цюрихское «Братство», распространяла идеи Бакунина среди радикальных изгнанников. А вот в России самым известным последователем Бакунина оказалась драматическая фигура Сергея Геннадиевича Нечаева, не столько подлинного анархиста, сколько апостола революционной диктатуры. Его привлекали не столько возвышенные цели создания бесклассового общества, сколько убежденность в необходимости конспирации и террора.
По мнению Нечаева, настоящим революционером может считаться только тот, кто полностью порывает все связи с существующим порядком, становится непримиримым врагом современного мира, готовым пустить в ход даже самые отвратительные методы – включая кинжал, петлю, любой обман и вероломство – во имя «народной мести». Этот образ безжалостного заговорщика-подпольщика захватывал воображение многих молодых анархистов во время бурных месяцев 1905 и 1917 годов.
Та четверть столетия, что последовала после смерти Бакунина в 1876 году, была в царской империи временем черной реакции. Только перо Петра Кропоткина, жившего в изгнании в Западной Европе, дышало мечтательной убежденностью, что анархистское движение еще живо. Тогда, в 1892 году, может, пораженные размахом голода, который обрушился на их родину, русские студенты в Женеве создали кружок, который занимался пропагандой анархизма – первый после Революционной коммуны Ралли 1873 года.
Под руководством Александра Атабекяна, молодого армянского врача и ученика Кропоткина, новая группа, назвавшая себя «Анархистская библиотека», напечатала несколько брошюр Бакунина, Кропоткина и знаменитых итальянских анархистов Эррико Малатесты и Саверио Мерлино. Старания Атабекяна доставить эту литературу в Россию контрабандой не увенчались большими успехами, но труды «Анархистской библиотеки» привели к тому, что ближе к концу 90-х годов появился еще один пропагандистский кружок, известный под простым названием Женевская группа анархистов.
Из-под пресса швейцарского печатника Эмиля Хелда, сочувствовавшего анархистам, вышла дополнительная партия брошюр Кропоткина и работ таких знаменитых западноевропейских анархистов, как Жан Граве, Элизе Реклю и Иоганн Мост. В 1902 году группа последователей Кропоткина в Лондоне издала русский перевод книги «Завоевание хлеба». Она получила звонкое название «Хлеб и воля», которое немедленно вошло в арсенал анархистских лозунгов.
Лишь в 1903 году, когда в России зрело предвестие полномасштабной революции, анархистское движение дало о себе знать одновременно и в царской России, и в колониях эмигрантов в Западной Европе. Весной того же года первые анархисты появились в Белостоке и организовали группу «Борьба», которая состояла примерно из двенадцати человек. В то же самое время небольшой кружок молодых кропоткинцев в Женеве основал ежемесячный анархистский журнал (печатал его Эмиль Хелд), который был окрещен «Хлеб и воля» – по знаменитой книге их ментора. Лидерами этой новой женевской группы были К. Оргеиани, грузин, чья настоящая фамилия была Г. Гогелия, его жена Лидия и бывшая студентка Мария Корн (урожденная Голдшмит), чья мать в свое время была последовательницей знаменитого народника Петра Лаврова и чей отец издавал в Санкт-Петербурге журнал позитивистской философии.
Кропоткин из своей лондонской резиденции с энтузиазмом поддержал журнал «Хлеб и воля», снабдив его большим количеством материалов и редакционных статей. Знаменитое изречение Бакунина «Страсть к разрушению – это и страсть к созиданию» было избрано девизом издания. Первый номер, появившийся в августе 1903 года, содержал ликующую прокламацию, что Россия «накануне» великой революции. Контрабандой переправленный через границы Польши и Украины, «Хлеб и воля» был восторженно встречен белостокскими анархистами, которые принялись распространять драгоценные экземпляры среди своих друзей – студентов и рабочих, – пока бумага не начала рассыпаться в руках.
Вскоре на группу «Хлеб и воля» обрушился поток просьб: дайте больше литературы. В ответ группа издала дополнительные брошюры Бакунина и Кропоткина и русские переводы работ Граве, Малатесты и среди прочих Элизе Реклю. Варлаам Николаевич Черкезов, грузин княжеского происхождения и самый известный соратник Кропоткина в Лондоне, передал критический анализ марксистской доктрины, а Оргеиани – отчет о трагическом бунте 1886 года на Хаймаркет-сквер, который кончился мученической смертью четырех чикагских анархистов. В добавление к этим трудам по-русски поступило несколько номеров периодических изданий на идиш Der Arbayter Fraynd и Zsherminal, которые издавали еврейские анархисты из Ист-Энда; предназначены они были для распространения в гетто в черте оседлости. В Белостоке, не теряя времени, размножили на гектографе рукописные тексты статей из западных анархистских журналов и стали выпускать свои собственные листовки, прокламации и манифесты, большие пачки которых стали рассылаться в соседние общины и даже в такие далекие точки, как Одесса и Нежин (в Черниговской губернии), где с конца 1903 года стали появляться анархистские организации.
Несколько экземпляров «Хлеба и воли» достигли промышленных центров на далеком Урале, а в 1904 году группа анархистских пропагандистов стала распространять на старых запущенных заводах Екатеринбурга.
В 1905 году в России наконец грянула долгожданная буря. Народное недовольство резко усилилось из-за войны с Японией, которая разразилась в феврале 1904 года. Совершенно не готовый к конфликту, российский колосс потерпел несколько унизительных поражений, ответственность за которые народ возложил на провальную политику царского правительства.
К началу 1905 года ситуация в Санкт-Петербурге достигла предельного напряжения. Увольнение нескольких рабочих на огромном Путиловском военном заводе вызвало цепную реакцию забастовок в столице, которая увенчалась печальными событиями 9 января. Они получили название Кровавого воскресенья. (Все даты даются по юлианскому календарю – на тринадцать дней меньше, чем по западному календарю XX столетия, – которым Россия пользовалась до февраля 1918 года.)
В этот день рабочие фабричных предместий заполнили центр города, образовав огромную процессию. Под руководством Георгия Гапона, священника православной церкви, склонного к театральным поступкам, шествие, неся иконы и портреты царя, распевая псалмы и патриотические гимны, двинулось к Зимнему дворцу. Невооруженные рабочие и члены их семей несли драматическую петицию с просьбой к своему государю положить конец этой войне, созвать конституционное собрание, даровать труженикам восьмичасовой рабочий день и право организации профсоюзов, отменить выплаты за освобождение из крестьянства и наделить всех граждан личной неприкосновенностью и равенством перед законом. Правительственные войска встретили демонстрантов огнем в упор, оставив на улицах сотни убитых и раненых.
В одно мгновение установившиеся издревле связи между царем и народом рухнули; впредь с этого дня, по словам отца Гапона, монарх и его подданные были разделены «реками крови». По всей стране тут же вспыхнул пожар революции. Забастовки, особенно жестокие и непримиримые в нерусских городах, разразились в каждом крупном промышленном центре; около полумиллиона рабочих оставили свои рабочие места и вышли на улицы. Вскоре в балтийских провинциях и в черноземных регионах Центральной России вспыхнули мятежи, крестьяне занимались поджогами и грабежами, как во времена Пугачева. К середине октября волна забастовок, хлынувшая из Москвы и Санкт-Петербурга, парализовала всю сеть железных дорог и привела едва ли не к полной остановке промышленного производства. Растущее число крестьянских волнений в сельской местности, октябрьская всеобщая стачка в городах и внезапное появление Совета рабочих депутатов, руководящего стачечным движением в Петербурге, настолько напугали Николая, что он подписал Манифест 17 октября, которым даровал народу неотъемлемые гражданские права, и заверил, что ни один из законов не будет принят без одобрения Государственной думы. Но поскольку их экономические требования не получили удовлетворения и инерция революции была сильна, рабочие и крестьяне продолжали бунтовать.
В декабре революция достигла своего апогея. В Москве забастовки и уличные демонстрации переросли в вооруженное восстание, которое было главным образом делом рук большевиков, но и анархисты и другие группы левого крыла принимали в нем активное участие. В рабочем квартале на Пресне появились баррикады. Бои шли более недели, и восстание было подавлено правительственными войсками, большинство из которых доказали свою верность царю. Короткое время яростные бои кипели в Одессе, Харькове, Екатеринославе, но армии и полиции удалось рассеять мятежников.
Эти вспышки народного недовольства, начатые Кровавым воскресеньем, дали мощный толчок радикальному движению, которое только начало развиваться в России. В течение революции 1905 года, как вспоминал Иуда Рощин, один из ведущих участников событий в Белостоке, анархистские группы «росли как грибы после дождя». До 1905 года в Белостоке было не больше двенадцати или пятнадцати анархистов, но к весне того же года существовало уже пять кружков, состоящих главным образом из бывших бундовцев и социалистов-революционеров. Они включали в себя не менее шестидесяти членов.
По сообщению надежного источника, в мае весь «отдел агитации» белостокской организации социалистов-революционеров перешел к анархистам. Когда в следующем году движение достигло пика, в него входила, скорее всего, дюжина кружков, объединенных в свободную федерацию. По подсчетам Рощина, когда анархисты Белостока обладали максимальной силой, их было около 300 человек, но это число кажется преувеличенным. Всего активных анархистов, скорее всего, было не больше 200 человек (фабричные рабочие, ремесленники, интеллигенты), хотя сотни людей достаточно регулярно читали их литературу и сочувствовали взглядам.
В западных губерниях организация анархистских групп тянулась от Белостока до Варшавы, Вильно, Минска, Риги и даже до таких небольших городов, как Гродно, Ковно и Гомель. И наконец, даже в маленьких «штетл» (местечках), рассыпанных в пределах черты оседлости, существовали крохотные анархистские группы, в которые входили от двух до двенадцати членов, – из больших городов они получали литературу и оружие, которое предполагалось пускать в ход против владельцев государственной и частной собственности. На юге анархистские группы появились сначала в Одессе и Екатеринославе, а их отделения – в Киеве и Харькове на Украине, а также в крупных городах Кавказа и Крымского полуострова.
Все строилось по одному и тому же образцу: горсточка разочарованных социал-демократов или социалистов-революционеров образовывала небольшой кружок анархистов. Литература либо тайно доставлялась с Запада, либо с оказией – из Риги, Белостока, Екатеринослава, Одессы или из каких-то других центров, после чего распространялась среди рабочих и студентов этого района; появлялись другие кружки, и вскоре возникшие федерации приступали к самой разнообразной деятельности радикального толка: агитация, демонстрации, забастовки, грабежи и покушения. По мере того как революция набирала силу, анархистская волна начинала распространяться центростремительно, захватывая Москву и Санкт-Петербург, политические центры Российской империи, хотя это движение в столицах-близнецах носило более мягкие формы по сравнению с насилием на периферии.
Общим для всех новых анархистских организаций было полное разрушение капитализма и государства, ставящее целью расчистить путь для либертарианского общества будущего. Правда, практически не удавалось договориться, каким образом этого достичь. Самые горячие дебаты разгорались по вопросу о месте террора в революции. На одной стороне стояли две схожие группы «Черное знамя» и «Безначалие», которые защищали кампанию неограниченного террора против мира буржуазии. «Черное знамя» (это эмблема анархистов), вероятно самое крупное в империи сообщество анархистов-террористов, считало себя организацией анархистов-коммунистов, то есть тех, кто поддерживал цель Кропоткина – создание свободного сообщества, каждый член которого будет получать по потребностям. Тем не менее их конкретная тактика заговоров и насилия черпала вдохновение у Бакунина. «Черное знамя» привлекало больше всего сторонников в пограничных губерниях запада и юга. В их среде господствовали студенты, ремесленники и фабричные рабочие, но было также и несколько крестьян из деревень, расположенных рядом с крупными городами, и безработные, бродяги, профессиональные воры и самозваные супермены-ницшеанцы. Хотя многие из анархистов были поляками, украинцами и великороссами, большинство участников составляли евреи. Бросалось в глаза, что в экстремистской организации «Черное знамя» большей частью состояла молодежь девятнадцати – двадцати лет. А кое-кому из самых активных чернознаменцев вообще было всего пятнадцать или шестнадцать лет.
В Белостоке почти все анархисты были членами «Черного знамени». История этой молодежи отмечена отчаянным фанатизмом и непрерывными актами насилия. Они были первой анархистской группой, которая сознательно взяла на вооружение политику террора против существующего порядка. В своих кружках из десяти или двенадцати человек они строили планы мести хозяевам и правителям.
Из-под печатного пресса «Анархия» выходил буквально поток зажигательных прокламаций и манифестов, полных горячей ненависти к существующему обществу и призывов к его немедленному разрушению. Типичной была листовка, адресованная «Всем рабочим» Белостока, 2000 экземпляров которой летом 1905 года, незадолго до заключения мира с Японией, было распространено по заводам и фабрикам. Атмосфера была полна мук, боли и разочарования. Тысячи жизней, начиналась она, были впустую принесены в жертву на Дальнем Востоке, еще тысячи погибают дома, как жертвы капиталистической эксплуатации. Подлинные враги народа – не японцы, а государство и частная собственность, – пришло время разрушить их. Листовка предупреждала рабочих Белостока: не предавать свою революционную миссию ради лживых посулов парламентских реформ, к которым стремятся многие социал-демократы и эсеры. Парламентская демократия – это всего лишь бесстыдный обман, хитрый инструмент, при помощи которого средний класс хочет господствовать над рабочими массами. Не позволяйте себя обманывать, требовала листовка, этой «научной дымовой завесой» социалистов-интеллигентов. Пусть вашим учителем и вождем будет одна лишь жизнь. Единственный путь к свободе лежит через «отчаянную классовую борьбу за анархистские коммуны, в которых не будет ни хозяев, ни управляющих, а будет царить подлинное равенство». Рабочие, крестьяне и безработные должны высоко поднять черное знамя анархии и двинуться к подлинной социальной революции. «Долой частную собственность и государство! Долой демократию! Да здравствует социальная революция! Да здравствует анархия!»
Хотя их обычными местами встречи были мастерские или частные квартиры, чернознаменцы Белостока часто под предлогом участия в похоронах собирались на кладбищах или в лесах на окраинах города, выставляя дозорных, которые предупреждали об опасности. В течение лета 1903 года рабочие, социалисты и анархисты, провели ряд таких лесных встреч, чтобы выработать стратегию противостояния многочисленным увольнениям на текстильных фабриках. Когда одна из таких встреч была с ненужной жестокостью разогнана жандармами, анархисты в ответ ранили выстрелом начальника полиции в Белостоке. Так началась вендетта, которая без перерывов продолжалась в течение следующих четырех лет.
Ситуация на фабриках продолжала ухудшаться. Наконец летом 1904 года ткачи забастовали. Владелец большой прядильной фабрики Авраам Коган решил пригласить штрейкбрехеров, в результате чего разразилась кровавая стычка. Она спровоцировала восемнадцатилетнего чернознаменца Нисана Фарбера отомстить за своих сотоварищей рабочих. В день еврейского Страшного суда (Иом-Кипур) он напал на Когана на ступенях синагоги, серьезно ранив его ножом.
Через несколько дней состоялась еще одна встреча, в лесу, на которой обсуждались дальнейшие действия против текстильных магнатов. На ней присутствовало несколько сотен рабочих – анархисты, бундовцы, эсеры и сионисты. Они произносили зажигательные речи и пели революционные песни. Под аккомпанемент криков «Да живет анархия!» и «Да здравствует социал-демократия!» полиция окружила это бурное собрание, ранила и арестовала десятки человек. Нисан Фарбер снова призвал к мести. После испытания в местном парке своей самодельной «македонской» бомбы, он швырнул одну из них в подъезд управления полиции, ранив несколько офицеров внутри. Сам Фарбер погиб при взрыве.
Вскоре имя Нисана Фарбера стало легендой для чернознаменцев пограничных губерний. После того как в январе 1905 года разразилась революция, они последовали его примеру неограниченного терроризма. Чтобы раздобыть оружие, группы анархистов совершали налеты на оружейные магазины, полицейские участки и арсеналы; маузеры и браунинги, которые таким образом попадали им в руки, становились их излюбленным оружием. Стоило им вооружиться пистолетами и примитивными бомбами, сделанными в кустарных лабораториях, банды анархистов совершали бездумные убийства и «экспроприации» денег и ценностей из банков, почтовых отделений, с заводов, из магазинов и частных жилищ дворян и представителей среднего класса.
В период революции налеты на работодателей и их предприятия – акты «экономического террора» – стали повседневным явлением. В Белостоке кидали динамитные шашки на фабрики и в квартиры наиболее ненавистных промышленников. На заводе кожаных изделий анархисты призывали рабочих к нападению на своего хозяина, которому, спасаясь, пришлось выпрыгнуть в окно. В Варшаве партизаны «Черного знамени» грабили и взрывали фабрики, мешали работе пекарен, взрывая печи и подливая керосин в тесто. Чернознаменцы в Вильно издали «открытое обращение» на идиш к фабричным рабочим, предупреждая их о существовании шпионов компаний, которых внедряли в их среду, чтобы выслеживать террористов. «Долой провокаторов и шпионов! Долой буржуев и тиранов! Да здравствует террор против буржуазного общества! Да здравствует коммуна анархистов!»
Чаще всего инциденты с применением насилия случались на юге. Чернознаменцы Екатеринослава, Одессы, Севастополя и Баку организовывали «боевые дружины» террористов, создавали лаборатории взрывчатки, совершали бесчисленные убийства и налеты, взрывали предприятия и вступали в кровопролитные стычки с сыщиками, которые выслеживали их убежища. Случалось, даже торговые суда, которые заходили в Одесскую гавань, становились объектами анархистских «эксов», так назывались «экспроприации», а деловые люди, врачи и юристы под страхом смертной казни были вынуждены передавать анархистам денежные взносы.
Типичной была история Павла Гольмана, молодого рабочего из Екатеринослава. Сын сельского полицейского, он нашел работу в Екатеринославских железнодорожных мастерских. В 1905 году, побывав в рядах эсеров и социал-демократов, он вступил в «Черное знамя». «К анархизму меня привлекли не ораторы, – объяснил он, – а сама жизнь». Гольман входил в состав забастовочного комитета своего предприятия и во время всеобщей стачки в октябре дрался на баррикадах. Вскоре он стал принимать участие в «эксах» и диверсиях на железной дороге в окрестностях Екатеринослава. Раненный при взрыве одной из своих самодельных бомб, он был схвачен и под охраной отправлен в больницу. Когда не удалась дерзкая попытка его соратников освободить Гольмана, он покончил с собой. Ему было всего двадцать лет.
В глазах чернознаменцев каждый насильственный акт, каким бы жестоким и бессмысленным он ни казался обществу, имел смысл, как средство мести и расплаты с мучителями. Анархистам не нужно было искать особого повода, чтобы бросить бомбу в театр или ресторан; достаточно было знать, что такие места посещают только преуспевающие граждане. Член «Черного знамени» на суде в Одессе так объяснил судьям концепцию «безмотивного» террора: «Мы признаем отдельные экспроприации только как способ получения денег для наших революционных действий. Если мы получаем деньги, мы не убиваем тех лиц, у которых экспроприируем. Но это не значит, что он, владелец денег, откупился от нас. Нет! Мы будем искать его в самых разных ресторанах, кафе, театрах, на балах, концертах и так далее. Смерть буржую! И кем бы он ни был, ему никогда не скрыться от бомб и пуль анархистов».
Небольшая группа, отколовшаяся от организации «Черное знамя», возглавляемая Владимиром Стригой (Лапидусом), была убеждена, что редкие отдельные налеты на буржуазию ничего не дают. Она призывала к массовому восстанию, чтобы превратить Белосток во «вторую Парижскую коммуну». Эти «коммунары», под таким именем они были известны своим соратникам-чернознаменцам, не отрицали насильственных действий, но просто хотели сделать еще один шаг на пути к массовому революционному восстанию, которое без промедления должно привести к бесклассовому обществу. Тем не менее эта стратегия не получила большой поддержки. На конференции, состоявшейся в январе 1906 года в Кишиневе, «безмотивники», доказавшие, что отдельные террористические акты представляют собой мощное и эффективное оружие против старого порядка, легко одержали верх над своими соратниками-«коммунарами», поскольку «безмотивники» только что одержали две драматические удачи: в ноябре и декабре 1905 года они взорвали бомбы в отеле «Бристоль» в Варшаве и в кафе Либмана в Одессе, добившись большой известности, которая повергала в дрожь уважаемых членов общества. Возбужденные этими успехами, «безмотивники» строили еще более величественные планы разрушений, не догадываясь, что момент их триумфа вскоре сменится куда более продолжительным периодом жестоких кар.
Столь же фанатичной, как и «Черное знамя», была небольшая группа вооруженных анархистов «Безначалие», действовавшая в Санкт-Петербурге. Работая в основном за пределами черты оседлости (хотя небольшие кружки существовали в Варшаве, Минске и Киеве), «Безначалие», не в пример «Черному знамени», имело в своих рядах лишь несколько евреев. Очень высока была пропорция студентов, даже выше, чем в «Черном знамени», а неквалифицированные рабочие и безработные бродяги составляли лишь малую часть. Как и чернознаменцы, члены «Безначалия» называли себя анархо-коммунистами, ибо конечной их целью была свободная федерация территориальных коммун. Тем не менее они имели много общего с анархистами-индивидуалистами, эпигонами Макса Штирнера, Бенджамена Такера и Фридриха Ницше, которые индивидуальное «эго» ставили выше потребностей общества. В своей страстной увлеченности революционной конспиративностью и крайней враждебности к интеллигенции – несмотря на то что почти все они сами были интеллигентами – «Безначалие» несло на себе отпечаток личности Сергея Нечаева и его предшественников из ультрарадикального кружка Ишутина, в 1860-х годах действовавшего в Санкт-Петербурге.
Как и их собратья из «Черного знамени», мятежники «Безначалия» были ярыми сторонниками «безмотивного» террора. Каждый удар по правительственным чиновникам, полицейским или собственникам представлял собой прогрессивное действие, потому что вызывал «классовый разлад» между униженным большинством и привилегиями их хозяев. Их боевым кличем был «Смерть буржуазии!», потому что «смерть буржуазии – это жизнь рабочих».
Группа «Безначалие» была основана в 1905 году молодым интеллигентом, который носил псевдоним Бидбей. По странному совпадению его подлинные имя и фамилия были Николай Романов, как у царя. Рожденный в семье обеспеченного землевладельца, Николай рос маленьким и хрупким, однако обладал бурным, импульсивным характером и острым умом. В начале столетия молодой человек числился студентом Санкт-Петербургского горного института, откуда был исключен за участие в студенческой демонстрации. Когда ректор института послал ему письмо с уведомлением об исключении, Романов вернул его с резолюцией «Прочел с удовольствием. Николай Романов», подобно тем, которые царь часто оставлял на представляемых ему документах. После исключения Романов отправился в Париж, но уже в новом облике – подпольщика, оснащенного новыми документами. В резком памфлете, появившемся в преддверии 1905 года, Бидбей рисовал страшные образы разгрома и разрухи, которые уже маячат за горизонтом: «Страшная ночь! Ужасные сцены... Это отнюдь не невинные проказы «революционеров». Это Вальпургиева ночь революции, когда Люцифер призывает Спартака, Разина – и герои кровавых пиршеств слетаются на землю. И Люцифер поднимает восстание!»
Через несколько недель после начала восстания Бидбей с помощью друзей в эмиграции приступил к изданию ультрарадикального журнала «Листок группы «Безначалие», который вышел в свет дважды: весной и летом 1905 года. В первом номере было представлено кредо «Безначалия»: любопытная смесь веры Бакунина в отщепенцев общества, требований Нечаева кровавой мести привилегированным классам, концепции Маркса о классовой борьбе и перманентной революции, а также кропоткинских представлений о свободной федерации коммун. Бидбей и его союзники объявили современному обществу «партизанскую войну», в которой будет разрешен террор любого вида – индивидуальный, массовый, экономический. Поскольку «буржуазный» мир прогнил до корней, в парламентских реформах нет никакого смысла. Необходимо вести широкую классовую борьбу, «вооруженное восстание народа: крестьян, рабочих и всех обездоленных, которые ходят в лохмотьях... уличные бои всех возможных видов и в самой яростной форме... революцию en permanence, которая будет представлять целый ряд народных восстаний – пока бедняки не одержат решительной победы». В нечаевском духе (Бидбей обожал цитировать или пересказывать слова Нечаева, перед которым он просто преклонялся) символ веры «Безначалия» отрицал религию, семью, всю буржуазную мораль и звал неимущих нападать и грабить дома и предприятия своих эксплуататоров. Революция должна делаться руками не только рабочих и крестьян, декларировал Бидбей, повторяя Бакунина, но и так называемыми «отбросами общества – безработными, бродягами, нищими, отщепенцами и отверженными, потому что все они наши братья и друзья». Бидбей всех их призывал к «могучей и безжалостной, всеобщей и кровавой народной мести» (любимое выражение Нечаева). «Да здравствует федерация свободных коммун и городов! Да здравствует анархия!»
Ужасающие представления Бидбея о революции делил с ним небольшой кружок анархистов-общинников, который во время революции 1905 года доставил в Санкт-Петербург огромное количество подстрекательской литературы. Заметным членом этой группы был Толстой-Ростовцев (он же Н.В. Дивногорский), сын правительственного чиновника из Саратовской губернии. Примерно тридцати лет от роду (Бидбею было двадцать с небольшим), Ростовцев обладал простой, но симпатичной внешностью, а идеализм его натуры с готовностью преобразовался в революционный фанатизм. Посещая Харьковский университет, он стал вначале страстным последователем толстовского непротивления злу насилием, но вскоре оказался на противоположном полюсе – проповедником неограниченного террора. В 1905 году он писал инструкции (вместе с чертежами) по изготовлению самодельных «македонских» бомб и давал советы крестьянам, «как ловчее поджигать скирды сена своего помещика». На обложке одной из брошюр изображены бородатые крестьяне с косами и вилами в руках, поджигающие церковь и усадьбу в своем селе. На их знамени был девиз: «За землю, за волю, за анархистскую долю». Ростовцев призывал русский народ «взять топор и обречь на смерть царскую семью, помещиков и попов!».
Другие брошюры Ростовцев и его соратники по кружку анархистов-общинников адресовали фабричным рабочим Петербурга, побуждая их ломать станки, подкладывать заряды динамита под городские электростанции, бросать бомбы в «палачей» из среднего класса, грабить банки и магазины, взрывать полицейские участки и сносить тюрьмы с лица земли. Кровавое воскресенье научило рабочих, чего ждать от царя и робких адвокатов постепенных реформ. «Пусть могучая волна массового и индивидуального террора захлестнет всю Россию! Да восторжествует бесклассовое общество, где каждый будет иметь свободный доступ к общественным хранилищам и работать всего четыре часа в день, чтобы иметь время для отдыха и образования – время, чтобы жить, «как подобает человеку», неся лозунги социальной революции и «Да здравствует анархистская коммуна!».
Петербургские анархисты-общинники и парижская группа Бидбея «Безначалие» вне всяких сомнений имели много общего. Не раз листовки петербургской группы перепечатывались в «Листке» Бидбея. И соответственно не вызывало удивления, что, когда в декабре 1905 года Бидбей вернулся в российскую столицу, анархисты-общинники сразу же признали его своим лидером и сменили имя организации на «Безначалие».
В рядах « Безначалия» была женщина-доктор, три или четыре гимназиста, жена Ростовцева Маруся и несколько бывших студентов университета (кроме Бидбея и Ростовцева) , весьма выдающийся молодой человек из провинции девятнадцати лет от роду Борис Сперанский и Александр Колосов (Соколов), примерно двадцати шести лет, сын священника из Тамбовской губернии. Как и многие другие участники революционного движения, Колосов получил образование в православной семинарии, где преуспел в математике и в иностранных языках. Он был принят в Духовную академию, но резко прервал многообещающую церковную карьеру, вступив в эсеровский кружок и занявшись революционной пропагандой. Затем он провел какое-то время в ряде российских университетов, но лишь для того, чтобы вернуться в отцовскую деревню, где стал вести пропаганду среди крестьян. В 1905 году Колосов прибыл в Санкт-Петербург и вступил в анархистский кружок Ростовцева.
Кроме Бидбея (и возможно, Ростовцева), по крайней мере еще один член «Безначалия» имел дворянское происхождение. Владимир Константинович Ушаков, чей отец был земским начальником в Санкт-Петербургской губернии, вырос в семейном имении под Псковом. После окончания гимназии в Царском Селе, где была летняя резиденция царя, Ушаков поступил в Санкт-Петербургский университет и уже в 1901 году включился в студенческое движение. Как и Бидбей, он уехал за границу, но вернулся в Санкт-Петербург как раз, чтобы стать свидетелем массовой бойни Кровавого воскресенья. Скоро он вступил в ряды анархистов-общинников и стал действовать как агитатор среди фабричных рабочих, которым был известен под кличкой Адмирал.
И наконец, надо упомянуть еще одного члена кружка Бидбея, некоего Дмитриева, или Дмитрия Боголюбова, который, как выяснилось, был полицейским шпиком и способствовал провалу группы в январе 1906 года. В то время, когда «Безначалие» планировало крупную «экспроприацию» (пока им удалось провести лишь два террористических акта: взрыв бомбы и стрельба по сыщикам), полиция ворвалась в их штаб-квартиру, арестовала заговорщиков и захватила их печатный пресс. Ускользнуть из рук властей повезло только Ушакову, который скрылся во Львове в Австрийской Галиции.
«Черное знамя» и «Безначалие» при всей их известности были единственными организациями анархо-коммунистов, которые возникли в революционной России. Что же до остальных, то некоторые предпочли придерживаться относительно умеренного курса кропоткинской организации «Хлеб и воля», в основном довольствуясь распространением пропаганды среди рабочих и крестьян. Тем не менее большинство приняло кровавое кредо Бакунина и Нечаева и ступило на путь терроризма. Одно такое ультрарадикальное общество, Интернациональная группа в балтийском городе Риге, организовало серию «эксов» и выпустило на гектографе поток листовок, понося сдержанность и умеренность любого вида. Рижская группа презрительно отбросила мнение социалистов, что волнения 1905 года были «демократической революцией», и осудила их за защиту «мирного сотрудничества в парламенте со всеми капиталистическими партиями». Лозунг «свободы, равенства и братства», под которым неизменно выступали все европейские революции XVIII и XIX веков, был пустым обещанием со стороны среднего класса. «Научный» социализм окрещен пустым обманом. Марксисты с их централизованным партийным аппаратом и многословными разговорами об исторических этапах, по их мнению, были «друзьями народа» не больше, чем Николай II. Они скорее были якобинцами наших дней, которые ставили себе целью с помощью рабочих захватить для себя власть. Подлинного освобождения человечества можно добиться только с помощью социальной революции широких масс. Нетерпеливые ответвления анархизма прибегали к насильственным формам, в основном на юге, где «боевые порядки» больших городов в старании координировать свою террористическую деятельность объединялись в свободных рамках Южно-русской боевой организации.
Анархисты Киева и Москвы как бы по контрасту прилагали максимальные усилия к распространению пропаганды. Киевская группа анархо-коммунистов нашла убедительного защитника умеренного курса действий в лице молодого кропоткинца Германа Борисовича Сандомирского. Тем не менее самым важным пропагандистским центром была Москва. Первый анархистский кружок появился здесь в 1905 году, но почти сразу же распался, едва полиция арестовала его лидера, еще одного молодого ученика Кропоткина Владимира Ивановича Забрежнева (Федорова). Группа «Свобода», которая смогла заявить о себе в декабре 1905 года, действовала как склад, перевалочный пункт пропагандистских материалов, получая литературу из Западной Европы и из пограничных губерний, откуда она распространялась среди новых ячеек в Москве, Нижнем Новгороде, Туле и других промышленных центрах Центральной России. В 1906 году в Москве появились еще четыре группы: «Свободная коммуна», «Солидарность» и «Безвластие», искавшие себе сторонников в рабочих районах, а также студенческий кружок, использовавший аудитории Московского университета как революционный форум. Совместные митинги с эсерами и социал-демократами, на которых шли горячие дебаты о достоинствах парламентского правительства, порой проходили на Воробьевых горах и в Сокольниках на окраине города. «Долой Думу! – случалось, кричали анархисты. – Долой парламентаризм! Мы хотим свободы и хлеба! Да здравствует народная революция!» Некоторые из московских групп к пропагандистской деятельности примешивали и терроризм, делая «японские» бомбы и собирая тайные конклавы в Донском монастыре, чтобы планировать «экспроприации». Одна молодая женщина двадцати шести лет рассталась с жизнью, когда бомба, которую она проверяла, взорвалась у нее в руках.
Кроме многочисленных групп анархо-коммунистов, которые во время революции 1905 года появились по всей России, в Одессе возникла еще одна, совсем небольшая группа анархистов, анархо-синдикалистского толка (о них пойдет речь ниже), а в Москве, Санкт-Петербурге и Киеве появилась еще одна разновидность – анархо-индивидуалисты. Оба ведущих представителя индивидуалистского анархизма обитали в Москве – Алексей Алексеевич Боровой и Лев Черный (Павел Дмитриевич Турчанинов). От Ницше они унаследовали желание полного отказа от всех ценностей буржуазного общества – политических, моральных и культурных. Более того – находясь под сильным влиянием Макса Штирнера и Бенджамена Такера, немецкого и американского теоретиков индивидуалистского анархизма, они потребовали полного освобождения человеческой личности от пут организованного общества. С их точки зрения, даже добровольческие коммуны Петра Кропоткина ограничивают свободу личности. Часть анархо-индивидуалистов нашла конечное выражение своей социальной отчужденности в насилии и преступлениях, другие обрели себя в авангардистских литературных и художественных кружках, но большинство осталось философскими анархистами, которые вели оживленные дискуссии и разрабатывали свои теории индивидуализма в толстых журналах и книгах.
Хотя все эти три категории русского анархизма – анархо-коммунисты, анархо-синдикалисты и анархо-индивидуалисты – вербовали своих сторонников почти исключительно из рядов интеллигенции и рабочего класса, группы анархо-коммунистов предприняли определенные усилия для распространения своих идей среди солдат, а также крестьян. В начале 1903 года «Группа русских анархистов» опубликовала небольшую брошюру, в которой призывала к «дезорганизации, разложению и уничтожению русской армии и замене ее вооруженными массами народа». После поражения в Русско-японской войне листовки анархистов настойчиво убеждали солдат, что подлинную войну они должны вести дома – против правительства и любой формы частной собственности. Тем не менее антимилитаристская литература такого рода не пользовалась большим спросом, и очень сомнительно, что она оказывала какое-либо заметное влияние на войска.
Пропаганда в деревнях велась с большим размахом, но результаты ее, похоже, оказались лишь немногим лучше. В сентябре 1903 года во втором номере издания «Хлеб и воля» был объявлен «аграрный террор» как «решительная форма партизанской войны против помещиков и центрального правительства». Нелегальная брошюра, в том же году изданная в Санкт-Петербурге, заверяла крестьян, что им не нужен «ни царь, ни правительство», а только «земля и свобода». Автор ссылался на мифы об идиллическом веке свободы, который якобы существовал в средневековой России, когда власть в городах принадлежала общему собранию (вече), а в деревнях – общине. Чтобы восстановить такое либертарианское общество, народ должен был вести «неустанную борьбу за освобождение». «Рабочие и крестьяне! Не признавайте никакой власти, никаких мундиров, никаких ряс. Любите только свободу и стойте за нее!»
Революция 1905 года стала мощным стимулом для пропаганды такого рода. «Долой помещиков, долой богатых! – заявлял Ростовцев из группы «Безначалие», подстрекая крестьян жечь сеновалы своих хозяев. – Вся земля принадлежит нам, крестьянскому народу!» Анархисты-коммунисты из Одессы, Екатеринослава, Киева и Чернигова распространяли в деревнях «маленькие книжки», содержащие призывы к восстанию, – точно как тридцать лет назад их предшественники – народники. В Рязанской губернии листовки с такими заголовками, как «Вынь плуг из борозды» и «Как крестьянам обойтись без властей», переходили из рук в руки; в последней описывалась сельская коммуна, которая, избавившись от правительства, жила свободно и счастливо. «Хлеб, одежду и другие товары каждый будет брать из общественных хранилищ в соответствии со своими потребностями».
В Тамбовской губернии безначалец Колосов в 1905 году сеял семена анархизма и три года спустя они дали плоды в форме группы крестьян-анархистов «Пробуждение». Другие анархистские группы появились в сельскохозяйственных районах между 1905 и 1908 годами, но они часто походили на социалистов-революционеров, которым в революционный период едва ли не принадлежала монополия на крестьянский радикализм.
Во время восстания 1905 года, когда чернознаменцы и «Безначалие» вели борьбу не на жизнь, а на смерть против правительства и обеспеченных классов России, Кропоткин и его приверженцы оставались на Западе, занятые не столь пламенными задачами, а вопросами пропаганды и организации. Обе экстремистские группы сочли относительную респектабельность кропоткинского издания «Хлеб и воля» просто отвратительной. Террористы, ежедневно рискуя жизнью в актах насилия, отвергали то, что считали пассивным отношением кропоткинцев к героическому эпосу, который творился в России. Еще в 1903 году у них сложилось двойственное отношение к описанию Кропоткиным грядущей революции в России просто как к «прологу или пусть даже к первому акту общинной революции на местах». И в 1905 году крайние элементы тем более преисполнились подозрительности, когда Кропоткин сравнил бурю в России с английской и французской революциями, которые, с их точки зрения, просто привели к власти новых хозяев. Для «Безначалия» и «Черного знамени» 1905 год был не робким шагом к компромиссной системе «либерального федерализма», а последним и решительным боем, подлинным Армагеддоном.
Может быть, эти яростные сторонники анархистского движения в какой-то мере неправильно истолковывали те наблюдения, которые Кропоткин сделал в 1905 году. Проводя свою аналогию между революцией в России, с одной стороны, и английской и французской, с другой, Кропоткин специально подчеркивал, что Россия совершила куда больше, чем «просто переход от автократии к конституционализму», это больше, чем простой политический переход, при котором аристократия или средний класс становятся новыми правителями на месте короля». Когда Кропоткин изучал ранние мятежи и революции в Западной Европе, больше всего его поразила их многосторонность и разительные перемены, которые они вызвали в человеческих отношениях. Он был убежден, что события 1905 года были для России «великой революцией», по глубине и размаху сравнимой с великими революциями во Франции и Англии, а не мимолетным мятежом, организованным небольшой группой повстанцев. Русские люди были свидетелями не «простой смены администрации», а социальной революции, которая могла бы «радикально изменить условия экономической жизни» и положить конец существованию этого правительства насилия. Действительно, русская революция доказала, что она куда более бурная, чем предыдущие восстания на Западе, потому что она была направлена на «освобождение народа, основанное на подлинном равенстве, подлинной свободе и искреннем братстве».
Тем не менее постоянные ссылки Кропоткина на революции в Англии и Франции, похоже, как-то сдерживали реализацию идеи бесклассового коммунизма, к которому так отчаянно стремились чернознаменцы и «Безначалие». Более того, учитывая резкую антипатию Кропоткина к мятежам и бунтам, которые организовывали небольшие группы мятежников, неудивительно, что в кругах террористов к его анализу революции 1905 года относились неодобрительно.
Снова и снова Кропоткин выражал свое неодобрение и переворотам бланкистов и кампаниям террора и насилия, которые проводили небольшие тесно сплоченные группы заговорщиков, изолированные от народной массы. Редкие и случайные убийства и грабежи, настаивал он, произведут куда меньшее воздействие на существующий порядок вещей по сравнению с захватом политической власти; индивидуальным «эксам» не должно быть места в широкой революции масс, цель которой не алчное перераспределение богатств от одной группы к другой, а полное уничтожение частной собственности как таковой.
Владимир Забрежнев, один из учеников Кропоткина, сравнивал эскапады русских террористов с «эрой динамита» во Франции, когда в начале 1890-х годов отчаянные налеты Равашоля, Августа Вэлланта и Эмиля Генри заставляли чиновников и бизнесменов трястись от страха за свою жизнь. Разгул насилия тех лет, хотя и объяснялся общественной несправедливостью, все-таки мало чем отличался от вспышек личного «гнева и возмущения», говорит Забрежнев. «Есть основания утверждать, – делает он вывод, – что такие действия, как нападение на первого же буржуа или правительственного чиновника, которого вам доводится встретить, использование яда или взрывчатки в кафе, театрах и т. д., ни в коем случае не представляют логического вывода из анархистского Weltanschauung; объяснение этих действий в психологии тех, кто их совершает». Сходным образом хлебовольцы Кропоткина осуждали банды грабителей, такие как «Черный ворон» и «Ястреб» из Одессы, за то, что они используют идеологический плащ анархизма, дабы скрыть хищническую натуру своих действий. Эти «бомбометатели-экспроприаторы», заявляли кропоткинцы, ничем не лучше, чем бандиты из Южной Италии, и их программа всеобщего террора представляет собой гротескную карикатуру на доктрины анархизма, она деморализует подлинных сторонников движения и дискредитирует анархизм в глазах общества.
Тем не менее при всех этих суровых словах Кропоткин и его хлебовольцы продолжали санкционировать акты насилия, источником которых была уязвленная совесть или сочувствие к угнетенным, а также «пропаганда действием», специально созданная для пробуждения революционной сознательности масс. Группа «Хлеб и воля» тоже оправдывала «оборонительный террор» для отпора разгулу полицейских сил или черносотенцев, отрядов громил, устраивавших еврейские погромы и нападения на интеллигенцию в 1905 – 1906 годах. И поэтому сообщение из Одессы, бурным летом 1905 года опубликованное в издании «Хлеб и воля», провозглашало: «Только враги народа могут быть врагами террора!»
Из нескольких анархистских школ, появившихся в этот период в России, самыми суровыми критиками тактики терроризма были анархо-синдикалисты. Даже сравнительно сдержанные хлебовольцы не избежали их цензуры. Самый известный лидер анархо-синдикалистов в России, выступавший под псевдонимом Даниил Новомирский (его настоящее имя Яков Кириловский), упрекал Кропоткина и его последователей за то, что они поощряли пропаганду действием и другие отдельные формы терроризма, которые, как он говорил, лишь поощряли совершенно ненужный «дух мятежа» среди отсталых и не готовых к действиям масс. Что же до откровенных террористов «Безначалия» и «Черного знамени», Новомирский сравнивал их с организацией «Народная воля» предыдущего поколения, потому что все эти группы ошибочно полагались на небольшие «отряды мятежников», действия которых якобы повлекут за собой фундаментальные изменения старого порядка – а эта задача под силу только широким массам самого русского народа.
Новомирскому довелось быть в той толпе, которая собралась у кафе Либмана после того, как в декабре 1905 года оно пережило взрыв бомбы. Он обратил внимание, что в этом кафе собирались отнюдь не самые богатые люди. Это был «второклассный» ресторан, обслуживавший мелкую буржуазию и интеллигенцию. Бомба, взорвавшаяся на улице, не произвела «ничего, кроме шума». Новомирский отметил реакцию рабочих, стоявших на улице в толпе: «Что, революционеры не могут придумать ничего лучшего, чем бросать бомбы в рестораны? Можно подумать, что царская власть уже свергнута и буржуазия уничтожена! Бомбу, без сомнения, бросили черносотенцы, чтобы дискредитировать революционеров».
Новомирский предупреждал, что, если анархисты продолжат следовать своей бесплодной тактике и будут бросать в бой свои неподготовленные батальоны, судьба их будет столь же трагичной, сколь и у «Народной воли», руководители которой закончили свой путь на виселице. Первостепенная задача анархизма, утверждал он, – это распространение пропаганды на заводах и организация революционных профессиональных союзов, которые станут средством классовой борьбы против буржуазии. В наше время, добавлял он, единственным эффективным террором может быть «экономический террор» – забастовки, бойкоты, саботаж, нападения на директоров предприятий и экспроприация правительственных фондов. «Неразборчивые налеты банд мародеров, вместо того чтобы поднимать революционную сознательность пролетариата, могут только «злобить рабочих, вызывать к жизни кровожадные инстинкты».
Как ни смешно, но и собственная группа анархо-синдикалистов Новомирского в Одессе создала боевой отряд и провела ряд дерзких «экспроприаций». Для пополнения казны группы боевой отряд ограбил поезд под Одессой, а в другом случае вместе с эсерами участвовал в ограблении банка, которое принесло анархистам чистые 25 000 рублей. (Деньги они потратили на приобретение дополнительной партии оружия и установку печатного пресса, на котором были напечатаны написанная Новомирским программа анархо-синдикалистов и один номер их журнала «Вольный рабочий».) Группа Новомирского имела лабораторию по изготовлению бомб. Руководил ею польский мятежник, псевдоним Кэк, потому что он любил танцевать с женой в лаборатории кэк-уок, держа бомбы в руках. Второй лидер анархистов Одессы, Лазарь Гершкович, хотя и считал себя учеником Кропоткина, лелеял такую же смесь анархизма и терроризма. Как инженер-механик, Гершкович создал свою лабораторию для производства бомб и в одесском движении был известен под именем Кибальчич – в честь молодого инженера из «Народной воли», который изготовил бомбы, убившие Александра II.
Новомирский попытался оправдать лицемерные уловки своих коллег по террору, утверждавших, что они действуют ради всего движения «в целом» – а это совсем другое дело по сравнению с пустым бомбометанием или «чисто уголовной концепцией экспроприаций». Аргументы Новомирского против «безмотивного террора» эхом откликнулись в Западной Европе стараниями другого известного русского синдикалиста Максима Раевского (Л. Фишелев), который осудил «нечаевскую тактику» таких обществ заговорщиков, как «Черное знамя» и «Безначалие», и осмеял их веру в революционность воров, бродяг, люмпен-пролетариев и других представителей низов российского общества. Было самое время, как считал Раевский, признать, что успешную социальную революцию может совершить организованная армия бойцов, которую способно создать только рабочее движение.
В «максималистской» атмосфере 1905 года, наверное, было неизбежно, что главную роль стало играть террористическое крыло анархистского движения. Терпеливые усилия анархо-синдикалистов и хлебовольцев по распространению пропаганды на заводах и в деревнях были перекрыты лихими подвигами их экстремистских соратников. Не проходило и дня без газетного сообщения о сенсационных грабежах, убийствах и диверсиях, которые были делом рук отчаянных налетчиков. Они грабили банки и магазины, захватывали печатные прессы, чтобы издавать свою литературу, убивали сторожей, офицеров полиции и правительственных чиновников. Отчаянная и раздраженная молодежь удовлетворяла свою тягу к острым чувствам и самоутверждению, бросая бомбы в общественные помещения, заводские конторы, в театры и рестораны.
Беззаконие достигло предела ближе к концу 1905 года, когда «безмотивники» взорвали свои бомбы в варшавском отеле «Бристоль» и в кафе Либмана в Одессе, а отряды «лесных братьев» превратили лесистые пространства от Вятки до балтийских губерний в некое подобие Шервудского леса. После подавления Московского восстания тут сразу же наступило успокоение, в ходе которого многие революционеры нашли себе убежища.
Но терроризм возобновился довольно быстро. В 1906 – 1907 годах анархисты записали на свой счет более 4000 жизней, хотя и они потеряли почти такое же количество своих членов (большей частью эсеров). Тем не менее начался отлив, обращенный против них. П.А. Столыпин, новый царский премьер-министр, предпринял строгие меры для «умиротворения» нации. В августе 1906 года летний дом Столыпина был взорван эсерами-максималистами (ультрарадикальное отделение партии социалистов-революционеров, которое требовало немедленной социализации сельского хозяйства и промышленности). Были ранены его сын и дочь и погибли 32 человека. К концу года премьер-министр ввел почти по всей империи чрезвычайное положение. Жандармы выслеживали членов «Черного знамени» и «Безначалия» в их убежищах, захватывали тайники с оружием и боеприпасами, находили украденные типографские прессы и уничтожали лаборатории со взрывчаткой. Наказания были быстрыми и безжалостными. Были учреждены военно-полевые суды, которые не утруждались предварительным следствием, вердикт выносился в течение двух дней, приговор приводился в исполнение немедленно.
Конец ознакомительного фрагмента.
В 1900 году в швейцарском городе Женева сформировалась так называемая “Группа русских анархистов за границей”, которая издала обращение, призывающее к свержению самодержавия и совершению социальной революции. Лидерами этой группы стали Мендель Дайнов, Георгий и Лидия Гогелия. Позже, в 1903 году супруги Гогелия создали в Женеве создали группу анархистов-коммунистов “Хлеб и воля”, которая, благодаря поддержке П.А.Кропоткина, М.И.Гольдсмит и В.Н.Черкезова издала первый русскиё анархический печатный источник за границей - газету под названием “Хлеб и воля”.
В последующие несколько лет маленькие плеяды анархистов-эмигрантов из России сформировались также в Германии, США, Франции, Болгарии. В 1904 году эмигрантами было создано несколько издательств, в которых печатались и распространялись анархические издания.
Непосредственно в Российской империи приверженцы анархизма возникли весной 1903 года в Белостоке Гродненской губернии в рядах еврейской интеллигенции и ремесленных рабочих и летом - в городе Нежине Черниговской губернии, среди учащейся молодежи. Центрами анархизма стали Белосток, Екатеринослав и Одесса.
В самом начале революции 1905 года основная часть анархистов придерживалась анархо-коммунистической теории Кропоткина. На съезде, прошедшем в Лондоне в декабре 1904 года были намечены задачи анархистов при организации социальной революции. Главной целью стало полное уничтожение капитализма и государства и замена их анархическим коммунизмом”. Революция, по плану анархистов, должна была начаться со всеобщего столкновения обездоленных как в городах так и в деревнях. Основными способами анархистской борьбы в России должны были стать “восстание и прямое нападение, как массовое, так и личное, на угнетателей и эксплуататоров”, а форма организации должна иметь добровольный характер. На этом съезде Кропоткин впервые сформулировал идею о необходимости создания в России анархической партии.
Еще одно направление анархизма, возникшее в России - анархо-синдикализм, в основе которого лежали идеи Прудона и Бакунина о том, что новое, справедливое общество должно строиться на базе революционных организаций трудящихся (профсоюзов), базирующихся на принципах кооперации и взаимной помощи. Идеологами анархо-синдикализма в России стали Я.И.Кирилловский (Д.И.Новомирский), Б.Н.Кричевский, В.А.Поссе. Приверженцы анархического синдикализма признавали только прямую борьбу рабочих с капиталом, а также бойкот, стачки, уничтожение имущества (саботаж) и насилие над капиталистами.
Одной из форм анархизма в России стал также анархо-индивидуализм (индивидуалистический анархизм), цель которого заключалась в установлении безвластия, построении общества без принуждения и иерархии. Основой такого общества, по мнению индивидуалистов, должно было стать естественное право любого человека свободно распоряжаться собой. Идеологами такой формы анархизма стали А.Боровой, О.Виконт (В.Н. Проппер), Н.Бронский (Н.И.Бронштейн). У этого течения возник особый подвид - мистический анархизм, который проповедовали поэты и писатели (С.М.Городецкий, В.И.Иванов, Лев Черный(псевдоним П.Д.Турчанинова)). Турчанинов в 1907 году написал работу “Новое направление в анархизме; ассоциационный анархизм”, в которой описал свои идеи. Писатель считал необходимым сочетать принципы коллективизма и индивидуализма, выступал за создание политической ассоциации производителей, при этом основным методом борьбы с самодержавием он считал систематический террор.
Последователями индивидуалистического анархизма стали махаевцев, выступавшие против интеллигенции. Идеологом этого направления был польский анархист Я.В. Махаев, самый известный его последователь - российский участник народовольческих кружков Е.И.Лозинский (Е.Устинов), организовавший кружок «махаевцев».
В период 1905 - 1907 годов было образовано еще несколько разновидностей анархо-коммунизма в России:
· Движение беэначальцев, лидером которых стали С.М.Романов (Бидбей) и Н.В.Дивногорский (Петр Толстой). Беэначальцы представляли террор и грабежи как способы борьбы и отвергали всякие нравственные устои общества.
· Осенью 1905 года было сформировано движение чернознаменцев, лидером которого стал И.С.Гроссман (Рощин). Лидер движения издал им в Женеве номер газеты “Черное знамя” (единственный номер, позднее газета не издавалась), по названию газеты и было дал названо это движение. Чернознаменцы действовали на Северо-Западе и Юге России (Белосток, Варшава, Вильно, Екатеринослав, Одесса). Они предлагали организовывать регулярные партизанские выступления рабочего класса, группы безработных для изъятия жизненных припасов, массовый террор против буржуазии и воровать.
Позднее произошел раскол движения чернознаменцев на два лагеря - безмотивные террористы, лидером которых стал В.Лапидус (Стригой) и анархисты-коммунистов. Безмотивные террористы выступали за “безмотивный антибуржуазный террор” посредством персональных посягательств на представителей буржуазного класса не за какие-либо их негативные действия, а за сам факт их принадлежности к буржуазии, которая считалась эксплуататорами. Анархисты-коммунисты, в свою очередь, предлагали сочетать борьбу с буржуазией и восстания для провозглашения в городах и деревнях “временных революционных коммун”.
К концу 1904 года анархистский террор и экспроприации широко распространились. Многие люди под предлогом анархизма начали совершать грабежи для личной выгоды.
Одним из основных центров коммунистического движения в Российской империи стал город Белосток. В один из дней празднования религиозного еврейского праздника, рабочий- анархист Нисан Фарбер ударил кинжалом текстильного фабриканта А.Кагана. Это был первый акт антибуржуазного террора. Далее, в октябре 1905 года в поселке Амур (близ Екатеринослава) анархисты после увольнения трехсот рабочих совершили убийство директора машиностроительного завода. Польский анархист-чернознаменец И.Блюменфельд в октябре 1905 года бросает бомбу в банковскую контору Шерешевского, расположенную в Варшаве, а через месяц взрывает бомбы в ресторане “Бристоль”, ранив при этом одного человека. После такого количества беспорядков, устроенных анархистами, их организация была устранена, а ее членов заключили в Варшавской цитадели и расстреляли.
В конце 1906 года в России начали формироваться первые группы Анархического Красного Креста, которые оказывали помощь заключенным анархистам.
В октябре 1907 года грузинские анархисты вместе с эсерами-федералистами, изъяли из казначейства в городе Душети Тифлисской губернии денег на сумму 250 тыс. рублей. Это был самый крупный грабеж, совершенный анархистами в России в начале двадцатого века.
В 1908 году в Женеве была проведена конференция русских анархистов-коммунистов, в ходе которых объединились группы “Буревестник”, “старая” группа и редакция газеты “Хлеб и Воля” в Союз русских анархистов-коммунистов. Первой объединительная конференции русских анархистов-коммунистов была проведена в Лондоне. Конференция проводилась в течение трех дней - с 28 декабря 1913 года по 1 января 1914 года. В ходе переговоров участники конференции решили учредить Федерацию анархо-коммунистических групп за границей и начать издание первого федеративного печатного органа - газеты “Рабочий мир”.
Анархизм в России
Анархизм в России появился впервые в семидесятых годах XIX века, будучи перенесен русской эмиграцией из-за границы, где он пользовался большим влиянием.
В российском революционном движении 70-х годов было три течения, и все они были более или менее окрашены в анархистский цвет, хотя, по выражению В. Базарова, „окраска эта не прочно приставала к движению и быстро смывалась условиями политической и общественной борьбы”. Этим объясняется то, что влияние анархизма на русское революционное движение было сравнительно слабо.
В те годы в революционном движении в России господствовали бакунизм, учение Лаврова и течение, возглавляемое Ткачевым, издававшим журнал „Набат”, и представлявшее из себя что-то вроде бланкизма. (Бланкизм — политическое течение, отражающее взгляды сторонников заговорщической тактики в революционной борьбе, восходящее к тактическим принципам Л. О. Бланки и его сторонников. Тактика бланкистов и предлагаемые ими организационные формы движения носили сектантский характер. Они отстаивали необходимость создания узкой тайной иерархической организации, ставящей своей задачей свержение существующего режима путём внезапного вооруженного выступления. Отказываясь от пропаганды в широких массах, чтобы не подвергать опасности нелегальную организацию, не считаясь с объективными условиями, не учитывая наличия революционной ситуации, бланкисты главную ставку делали на неожиданность нанесения удара и на неподготовленность правительства к отпору. Попытки практического применения бланкистских доктрин окончились полной неудачей.)
Все эти три течения — бакунисты, лавровцы и ткачевцы, в той или иной степени считали необходимым установление безгосударственного социалистического строя, согласно теории анархизма, но расходились в тактике. Если бакунисты считали возможным в ближайшем будущем путем народных восстаний совершить социальную революцию, то сторонники Лаврова считали социальную революцию делом более или менее отдаленного будущего и выдвигали необходимость серьезной и длительной пропаганды. Ткачев же считал, что социальная революция может быть совершена только как следствие широко задуманного террористического заговора.
Наиболее сильным влиянием пользовалась последняя группа — ткачевцы, полагавшая, что народные массы через революционную диктатуру должны установить социалистический безгосударственный строй. Эти идеи, благодаря неудаче землевольческих хождений в деревню и правительственным репрессиям, стали господствующими в программе и тактике „Народной Воли“, возникшей в 1879 г.
„Хлебовольцы»
После разгрома народнического движения 70-х годов анархизм надолго теряет свое влияние на российские революционные организации, и только в начале XX века он снова возрождается.
Пропаганда идей анархизма теперь ведется первым русским анархистским печатным органом, издававшимся в 1903 г. в Лондоне при активном участии Кропоткина, Черкезова и др. Этот орган назывался „Хлеб и Воля“, и все приверженцы проводимых им идей назывались „хлебовольцами“.
Первое время анархистские идеи не имели успеха среди рабочих России, но уже в 1904 г. и особенно в 1905 г. интерес к анархизму значительно возрос. Среди отдельных слоев рабочих, на юге, юго-западе и северо-западе, появились группы анархистов. Революция 1905 г. и особенно ее поражение после московского декабрьского восстания окрылила анархистов и усилила их деятельность в разных местах России.
Почти все действовавшие в 1904 г. и в начале 1905 г. группы анархистов были сторонниками Кропоткина.
В 1904 г. они устроили первое совещание, на котором приняли целый ряд резолюций, которые легли в основу практических действий наиболее сильной в то время в России группы анархистов-коммунистов „хлебовольцев».
Вот вкратце теоретические основы учения этой группы:
- Всякое государство не только бесполезно, но и вредно.
- Анархисты должны стремиться к созданию антигосударственного коммунистического общества.
- Необходимо преобразование общества в духе коммунизма.
- Цели анархистов могут быть достигнуты только при помощи социальной революции, которая совершенно разрушит капитализм и государственный строй, его поддерживающий.
- Анархисты отвергают всякие программы-минимум, не признавая никаких промежуточных этапов, задерживающих развертывание революции.
- Анархисты должны быть готовы к объявлению всеобщей забастовки в городах и деревнях. Эта забастовка должна послужить сигналом для революции не только политической, но и коммунистической.
- Единство анархистского движения должно быть достигнуто не путем создания центральных комитетов, а лишь объединением одинаково мыслящих идейных групп, которые свободны в любой момент распасться при наличии разногласий.
Как можно видеть, современные левые в России, в том числе из тех, кто называет себя коммунистами, немало взяли из идей анархистов-«хлебовольцев». Пункты с 3 по 7 сплошь и рядом встречаются в их программных установках.
В своем органе „Хлеб и Воля» кропоткинцы в целом ряде статей дают пояснения к вышеперечисленным тезисам.
Например, в статье «Почему у нас нет программы-минимум», напечатанной в журнале „Хлеб и Воля» в 1904 г., читаем: „Мы не думаем, что ближайшая революция приведет нас к осуществлению нашего идеала во всей полноте; революция будет делом не одной какой-нибудь партии, а также не может сразу устранить всех пережитков старого общества, но вместе с тем мы знаем, что она пойдет в направлении равнодействующей всех сил, использованных для дела, и чем настойчивее и абсолютнее мы будем действовать в принятом нами направлении, тем сильнее обнаружится его влияние».
Практически то же самое, что мы читаем сегодня и у подавляющего большинства российских левых, не так ли? Навалимся могучей безыдейной массой, и дело в шляпе! Вот для того, чтобы разъяснить, что «в шляпе» оно никогда не будет, по крайней мере, в той шляпе, к какой стремишься — к коммунистическому обществу, мы и рассказываем об истории анархизма, чтобы показать, куда ин неизбежно скатывается с такими утопическими идейными установками.
Вся литература анархистов-коммунистов была полна нападок на социал-демократические партии и на программу-минимум РСДРП. Некоторые основания у анархистов для этого было. Дело в том, что программы-минимум служили всем социалистическим партиям Западной Европы основным поводом для скрытого или открытого отказа от революционных целей борьбы, для перехода их на позиции оппортунизма, буржуазной политики в рабочем движении. Но это ни в коей мере не может служить причиной отказа коммунистов от требований частичных реформ и от частичных завоеваний, необходимых для организации и собирания революционных сил. Ведь и сами анархисты-коммунисты в вышеприведенной цитате допускают, что социальная революция не может совершиться сразу. Для большей уверенности в победе пролетарской революции даже анархисты допускают организации, т.-е. допускают более или менее длительную подготовку к социальной революции. Нигде и никогда анархисты-коммунисты не могли доказать, что подготовительный период к социальной революции не может быть использован для частичных боев и завоеваний пролетариата. А вот историческая практика, напротив, доказала ложность установок анархо-коммунистов, показав, что борьба за расширение буржуазной демократии — политических прав и свобод трудового народа, необходима, поскольку в условиях более широких буржуазно-демократических свобод коммунисты получают широкие возможности проведения действительно массовой идеологической и организационной работы, позволяющей им сплотить миллионные массы для революционного переустройства общества.
Анархисты-коммунисты Кропоткина выдвигали в качестве основных принципов непримиримую классовую борьбу и насильственную революцию для осуществления социализма. Но эти принципы, конечно, ни в какой мере не были характерны для анархистской тактики, так как принцип классовой борьбы и насильственной революции является главным оружием в арсенале революционного марксизма.
Будучи противниками программы-минимум, анархисты, однако, не всегда были верны себе и кое-где оговаривались, что они вовсе не против частичных реформ. Они даже считали, что разговоры о том, будто анархисты-коммунисты являются врагами частичных реформ,- это, мол, легенда. „Мы, - пишут они в статье журнала „Хлеб и Воля“ № 6, посвященной стачкам,- должны безустанно бороться за проведение наших идей в жизнь. Этим путем мы косвенно можем повлиять и на проведение частичных реформ. Особенно подчеркиваем мысль, что борьба за реформы не может быть предметом социалистической деятельности, а является лишь чем-то привходящим в борьбу за полное осуществление рабочего идеала… Борьба за частичные реформы представляется важным делом, пока она не превращается в принцип, в противном же случае она перерождается в реформизм… Мы враги реформизма потому, что не желаем потом опять возобновлять бесплодного периода мечтаний о примирении капитала с трудом при помощи взаимных уступок». Вот только ссылаясь на борьбу с реформизмом, анархо-коммунисты-кропоткинцы скатывались к другой крайности, на деле совсем отказываясь от поддержки борьбы рабочего класса за осуществление демократических реформ.
По вопросу об экспроприациях, принявших в 1905 - 1906 гг. в России эпидемический характер, анархисты-«хлебовольцы» на своей конференции приняли следующую резолюцию, направленную против групп, которые ввели в свою тактику террор и экспроприацию как обязательный пункт: «Принимая во внимание, - читаем мы в резолюции, - что частные мелкие экспроприации не ведут к уничтожению существующего капиталистического строя, а экспроприации у частных лиц не служат средством пропаганды и содействия анархизму… мы, группа „Хлеб и Воля», признаем все существующие анархистские группы под названием „Черное Знамя» далеко отклоняющимися от реального понимания теории анархизма и считаем, что „чернознаменцы» не могут стать членами „хлебовольческих групп»».
Вопрос об отношении к профессиональным союзам стал предметом горячих споров для всех анархистских течений. Из целого ряда статей мы убеждаемся в том, что „хлебовольцы» признают огромное значение профсоюзов. Они рекомендуют анархистам вступать в члены союза, но не рекомендуют заниматься их организацией в России, прежде всего, потому, что это отвлекло бы силы анархистов и отодвинуло бы собственно анархическую работу на задний план.
Вопросы политического и экономического террора анархисты-„хлебовольцы» разрешают в положительном смысле. Они считают эти способы борьбы в революционной обстановке необходимыми для дезорганизации капиталистической системы и нападают в своих статьях на социалистов-революционеров за их непоследовательность в этих вопросах. „Хлебовольцы» высмеивают социалистов-революционеров за то, что те думают добиться разрешения аграрного вопроса парламентским путем, собрав большинство голосов в земском соборе или в Государственной думе.
Организационные принципы анархистов-«хлебовольцев» разрешаются ими в духе федерации. Существующий в других политических партиях тип централизованных или, по выражению анархистов, «иерархических организаций» анархистами отвергается, так как этот организационный принцип, мол, убивает всякую личную инициативу, душит самодеятельность членов организаций и отдает всю организацию в руки небольшой группы так называемых вождей-руководителей, которые повелевают массами. Анархисты-«хлебовольцы» не отмечают, конечно, того положительного влияния, которое оказывает централизм на сплоченность и боеспособность рядов партии.
И эти идеи сегодня ярко проявляются в нашей России, в том числе в среде левых, называющих себя «марксистами-ленинцами». Идиотская тема «власть партии или власть класса» муссируется ими не первый десяток лет, причем главным пугалом выступает, как и у анархистов-кропоткинцев, тезис о все тех же «вождях-руководителях, которые повелевают массами». На деле же сама постановка вопроса свидетельствует о крайнем политическом невежестве рассуждающих, о непонимании ими основ исторического материализма
В период 1903 - 1906 г. г. анархисты — коммунисты группы „Хлеб и Воля» пользовались очень большим влиянием, по сравнению с прочими группами анархистов, рассеивавшими свои силы на индивидуальный террор и экспроприации. Другие группы, о которых речь пойдет ниже, возникли позже, и влияние их после поражения революции было ничтожно.
«Безначальцы» и «чернознаменцы»
1905 год является годом беспрерывного нарастания и развертывания революции и одновременно годом четкого размежевания общественно-политических группировок. Начиная от крайних правых политических и террористических организаций и кончая крайними „левыми» группировками - все переживают период самой глубокой дифференциации и дробления.
Этой участи не избегли также и анархистские течения. До 1905 года, как мы видели, в России господствуют „хлебовольцы», но уже в начале 1905 года в различных пунктах страны организуются группы анархистов, недовольных умеренностью хлебовольческой тактики. В результате этого недовольства в апреле 1905 года возникает новая анархистская группа, получившая название „безначальцев» и создавшая свой орган — «Листок группы «Безначалие»». В первом номере „Листка» в передовице излагаются основные принципы группы. Действовавшие до сих пор группы анархистов, по мнению „безначальцев», беспомощно топтались на одном месте. Группа считает, что анархисты должны поставить на своем черном знамени следующие лозунги, цитируем, выделение — «Безначалия»:
Как видно из этой программы, „безначальцам» нельзя отказать в решительности и смелости. На практике эта группа и все ее приверженцы в России отрицали какую бы то ни было организационную работу. Тактика „безначальцев“ состояла исключительно в создании боевых групп , задачей которых являлась атака правительства и буржуазии, а классовая борьба заключалась только в экспроприации собственности, принадлежавшей буржуазии.
Но над всеми этими лозунгами доминирует один - экспроприация и террор, направленные против представителей власти и владельцев фабрик и заводов, выделяющихся своей враждой к рабочему классу и противодействующих его требованиям. В том же номере „Листка» заграничная группа обращается к революционерам, живущим в России, с длинным письмом, в котором усиленно подчеркивает необходимость экспроприации и террора. «В основу нашей программы, - пишут они, - мы кладем борьбу масс, а в основу борьбы масс должен лечь принцип экспроприации; экспроприации не как отдаленного революционного акта, в котором завершится будущее окончательное восстание, свергающее навсегда государственное иго, а экспроприации как правила, которым массы и мы будем руководиться теперь, объявляя гражданскую партизанскую войну современному строю, гнетущему нас, не дающему свободно жить и наслаждаться жизнью… Принцип экспроприации - это великий дар анархии народу».
В одном из номеров журнала „Безначалие» дается и практический совет, «как поджигать помещичьи скирды». Эта статейка затем была перепечатана в России в виде отдельной прокламации и разбрасывалась анархистами из окон вагонов по деревням в различных пунктах России в течение продолжительного времени в 1905 году.
Стремясь во что бы то ни стало вызвать гражданскую войну, которая должна стать прологом социальной революции, „безначальцы“ считали, что в этой истребительной войне все должно погибнуть. В одной прокламации они так и пишут: «Не жалейте помещичьего добра, нам оно ни в каком случае не достанется». Однако здесь, вроде как веря в немедленное торжество социальной революции, которая установит безгосударственный коммунизм, „безначальцы“ впадают в противоречие сами с собою, когда говорят о том, что добро, которое они предлагают уничтожить, никому не достанется.
Определенно отрицательно „безначальцы“ относятся к парламентаризму и синдикализму, к профессиональному движению, ко всяким полумерам, способным, по их мнению, задержать наступление социальной революции. «Долой трэд-юнионизм, синдикализм и парламентаризм, ибо все они имеют целью продлить агонию умирающего врага».
Другие анархистские органы давали такие характеристики тактики „безначальцев“: „Бунтарь“ считал, что вся программа „безначальцев» сводится к тому, что „пролетариат может и должен предъявить капиталистическому обществу лишь одно требование - перестать существовать», а «Буревестник» писал, что „безначальцы“ всю свою тактику строят «на убеждении в чудодейственной силе террора и участии анархистов в повседневной борьбе пролетариата видят измену принципам анархизма».
В своем докладе анархистскому конгрессу в Амстердаме русские анархисты сообщали, что „безначальцы» доходили в своей проповеди террора и экспроприации до того, что рекомендовали пролетариям бросать работу на заводах и жить исключительно личными экспроприациями.
Однако, несмотря на это отрицательное отношение разных анархистских групп к „безначальцам», тактика последних стала иногда в скрытой, а иногда и открытой форме тактикой и единственным видом „прямого воздействия» большинства анархистских групп и одиночек на местах. (Вот откуда берет свое начало тот, популярный ныне в нашей молодежной среде принцип «прямого действия» — из самой одиозной формы русского анархизма!)
В этом нетрудно убедиться, если мы познакомимся с другой группой анархистов, известной под именем „чернознаменцев». Эта группа выпустила один номер своего журнала „Бунтарь» в 1906 году, а затем возобновила его только в 1908 г., уже за границей. Группа „чернознаменцев» уделяет не меньше внимания террору, чем „безначальцы», причем, главным образом, террору индивидуальному и неорганизованному .
«Частота и степень насильственных действий пролетариата против буржуазии - вот лучший показатель классовой борьбы», - писали „чернознаменцы» в № 1 „Бунтаря» (выдел. — авт). «Организуйтесь и вооружайтесь. Нападайте на магазины и организованно берите предметы первой необходимости»,- такие советы дают „чернознаменцы» безработным.
Одна из фракций чернознаменского течения, так называемые „безмотивники», решила поразить революционные рабочие массы каким-нибудь этаким чудодейственным средством, чтобы «услыхала его многомиллионная народная масса, чтобы затрепетала и содрогнулась в ужасе буржуазия». «Безмотивниками» эта фракция называла себя потому, что ее представители считали, что террористические акты и нападения на представителей буржуазии допустимы без всякого мотива , не за ту или иную конкретную вину, а за то, что они буржуа, что они эксплуататоры. В этом отношении „безмотивники“ подражали старым приемам западноевропейского анархизма, тоже практиковавшего такого рода беспричинные покушения.
В 1908 году, когда революция сменилась столыпинской реакцией, когда не только от анархизма, но и от всех остальных революционных политических сил остались только рожки да ножки, «чернознаменцы» возобновляют издание «Бунтаря». В № 2 - 3 помещено стихотворение «Мститель», посвященное Иосифу Брунштейну (Беленькому), участнику взрыва в кофейне Либмана в Одессе 17 декабря 1905 года.
Сытые богачи пируют, в зале музыка, смех. Бледный юноша бросает снаряд:
«Ужасный гром, предсмертных криков вой,
На месте пиршества осталась груда тел.»
В одном некрологе рассказывается о подвиге некоего рабочего Григория (Фрола). Сидя за бутылкой пива в ресторане, где находилась „чистая» публика, Фрол хватается за револьвер и кричит: «Вам весело, негодяи? - Весело, когда люди с голоду умирают? Смерть вам всем!» - и он начинает расправляться. Орган, зеркала, бутылки с дорогими винами - все разбивает Фрол и в исступлении кричит: „Бей всех богатых, бей всех, кому живется тепло и сыто! Да здравствует коммуна! Негодяям смерть!»
Если судить по этим статьям мемуарного характера, то нужно сказать, что „чернознаменцы» за период 1905 -1908 гг. так ничему не научились. Восхваление подвигов таких «героев революции», как Григорий (Фрол), едва ли свидетельствует о том, что безмотивный террор и индивидуальный грабеж способны двигать вперед дело социальной революции. И «чернознаменцы» отчасти отдают себе в этом отчет. Они понимают, что идейный террор, по существу, выродился в ряд мелких краж и грабежей. Поэтому в № 2 - 3 „Бунтаря» в статье «О терроре» ставится вопрос о неорганизованности террора и указывается, что в анархистских кругах доминирует террор, направленный только „против ближайшего угнетателя». «Не уничтожить террор против ближайшего врага хотим мы, - пишет „Бунтарь», - а поставить рядом с этим террором террор организованный, направленный в самое сердце, в самую душу буржуазии и власти, - вот одна из наших задач». Таким образом, мы видим, что перед „чернознаменцами» стал вопрос организационного характера, хотя и с большим опозданием. Возникла потребность в единой анархистской организации, не рассыпанной и не раздробленной на десятки мелких групп и течений, ни перед кем не ответственных и ни с кем не связанных а действующих систем и организованно. Вот почему в статье „О терроре» и в статье „Вопрос организации» ими выдвигается на очередь дня серьезный вопрос об анархистских фракциях и их объединении.
Как и прежде, „чернознаменцы» остались враждебными всяким моментам, способным задержать рост революционного настроения рабочих масс. В статье „Несколько слов о синдикализме» успех синдикализма в России объясняется тем, что среди анархистов много эмигрантов, механически перенесших условия Западной Европы в Россию. Эти эмигранты «стали учить красотам синдикализма… синдикат принимают за ячейку будущего строя. Анархисты стали звать угнетенных не к социальной революции, а к созданию синдикатов, анархисты стали звать не к нападению на буржуазный строй и не к уничтожению его, а к организации по профессиям для „будущих завоеваний»… Анархисты, которые первыми высказались и всегда показывали пример прямой борьбы и организации боевых сил в процессе борьбы, высказываются теперь за организацию, которая лишь когда-то будет действовать. Положение: действуя, организуйтесь , они хотят заменить положением - организуйтесь для действия в будущем » (выдел. авт.).
„Чернознаменцы» видят в синдикализме такого же противника социальной революции, как и в социал-демократии, в тогдашних коммунистах, которые, организуя миллионы рабочих вокруг парламентаризма, готовят их к битвам в далеком будущем, выдвигая программу-минимум для усыпления революционных стремлений пролетариата. Кроме того, в синдикатах не находят себе места безработный, люмпен-пролетарий, являющийся, по мнению „чернознаменцев», самым последовательным борцом за социальную революцию.
Анархо-синдикалисты
Анархо-синдикализм, этот позднейший вид анархизма, является своего рода шагом вперед от отвлеченного, оторванного от жизни анархизма к марксизму. Анархизмом синдикализм называется потому, что подобно другим анархистским течениям он признает всякую политическую борьбу, в том числе и парламентаризм, совершенно лишней и вредной. Анархо-синдикализм или, как его стали называть во Франции, революционный синдикализм ставит во главу угла объединение всех рабочих, без различия политических и других убеждений, в синдикаты, т.е. в революционные рабочие союзы. Анархо-синдикализм признает классовую борьбу и считает единственно приемлемой для пролетариата организацией не политические партии и не парламент, а исключительно профессиональный союз. От анархизма анархо-синдикализм отличается тем, что первый не допускает никаких промежуточных этапов между повседневной борьбой пролетариата и его конечной целью, анархо-синдикализм же настаивает на необходимости длительной подготовки пролетариата к будущей социальной революции.
Но, в отличие от социал-демократии, анархо-синдикализм считает, что всякие политические организации, политическая борьба, участие в буржуазных парламентах развращают и разлагают рабочий класс. «Самый уязвимый пункт ортодоксального марксизма, - пишет анархо-синдикалист А. Боровой, - вопиющее противоречие между „революционностью» его „конечной цели» и мирным реформистским характером его „движения», между суровым требованием непримиримой „классовой борьбы” и практическим подчинением ее парламентской политике партии».
Вот это-то внешнее «противоречие» (в понимании механицистов, каковыми являются все анархисты без исключения) между социал-демократическим движением и его конечной целью, «между действительностью и идеалом» пытается заполнить революционный синдикализм, рассматривая каждый шаг своего движения, как шаг вперед к конечной цели. Если цель борьбы пролетариата заключается в разрушении современного классового общества с его системой наемного труда, то повседневная революционная классовая борьба пролетариата, пропитанная духом ненависти ко всем видам капиталистического государства, является медленным, но верным приближением к конечной победе. Каждый отдельный момент в развитии синдикалистского движения сопровождается действиями, постепенно разрушающими капиталистический строй. „Чистые” анархисты, как мы уже видели, упрекают синдикалистов в том, что их теории являются компромиссом с буржуазным порядком, что синдикаты являются таким же тормозящим приближение социальной революции моментом, как программа-минимум у социал-демократов (коммунистов того времени), что они допускают возможность положительной творческой работы на почве капиталистического строя. Синдикалисты видят в синдикатах не только организации для подготовки к борьбе за социальную революцию, но также ячейки будущего строя.
Синдикаты, по мысли синдикалистов, ставят своей целью захватить в свои руки производство и потребление. Средства борьбы против капиталистического строя - это стачки, бойкот, саботаж. Анархисты-синдикалисты выдвигают принцип „прямого воздействия», т.-е. непосредственного давления пролетариата на капиталистов под руководством синдикатов путем вышеуказанных форм борьбы.
Совершенно исключается из средств борьбы синдикализма террор в смысле прямого насилия над отдельными представителями капитализма. «Террор в практике синдикалистов возможен только массовый, выражающийся в открытых классовых выступлениях пролетариата в каждый момент угрожающий капиталистическому строю в целом. Синдикализм, в противовес всем другим видам анархизма, не чуждается и не боится частичных уступок и реформ. Но он в то же время отвергает всякие соглашения с хозяевами».
Анархо-синдикализм в Европе возник и начал развиваться только в начале XX века. Поначалу особой популярностью он не пользовался, но после русской революции 1905 года его влияние на рабочие массы усилилось. Особенно сильно распространился революционный синдикализм во Франции, где, с одной стороны, рабочий класс разочаровался в парламентской борьбе, а с другой - социалистические партии выдвинули целый ряд вождей — изменников пролетариата, продавшихся буржуазии, вступивших в буржуазные правительства и принимавших участие не только в создании законов против рабочего класса, но и расстреливавших рабочих-стачечников. Во Франции синдикалистское движение выдвинуло целый ряд крупных теоретиков, как Пуже, Лягардель, Сорель и др. Анархо-синдикализм имеет также свою организацию „Индустриальные рабочие мира» в США, где все рабочее движение развращено под влиянием Американской федерации труда, руководимой вождями, подкупленными капиталистами. В несколько более слабой степени революционный синдикализм развит в Италии и в Англии.
В России анархо-синдикалисты, выступив в качестве более или менее организованной группы в конце 1905 г. и с первого же момента выразили свое недовольство деятельностью своих западноевропейских собратьев. Революционный момент требовал отказа от слишком умеренной тактики французских и американских революционных синдикалистов. Создав тайный „Революционный союз труда», они повели энергичную борьбу против царского правительства и самодержавного государства при помощи методов террора и экспроприации. Кроме того, они выдвинули как средство борьбы пропаганду отказа от уплаты податей, от исполнения воинской повинности и т. и.
В ноябре 1906 г. группа анархо-синдикалистов, руководимая Новомирским, выпустила в Одессе листовку, с изложением программы и тактики русского синдикализма. В этой листовке, в частности, говорится о том, что «буржуазное господство рабочий класс может уничтожить только насильственным уничтожением государственной власти и революционным захватом собственности посредством всеобщей стачки и вооруженного восстания, которые должны быть подготовлены рядом частичных и массовых стачек, всеобщим отказом рабочих отбывать военную службу и другие государственные повинности, массовыми экспроприациями продуктов в пользу бастующих и безработных, уничтожением эксплуататоров и врагов рабочего класса».
Относительно тактических принципов там же мы читаем: «1) Группа стремится всеми мерами отвлечь рабочие массы от участия в выборах. Полный бойкот всех выборных учреждений. 2) Отказ правительству в податях и рекрутах, уничтожение государственных имуществ, порча оружия и т. д. 3) Террористические нападения на государственных чиновников и капиталистов. 4) Создание в недрах современного общества ячеек будущего свободного общежития - организация тайных анархистских профессиональных союзов. 5) Группа против безмотивного террора и относится отрицательно к таким террористическим актам, как бросание бомб в ресторане, так как они ожесточают рабочих. Революционная энергия должна быть направлена только против крупных и активных врагов рабочего класса».
Группа „Новый Мир“ считала также возможным вступление анархистов-синдикалистов в одиночку и целыми группами („тайные синдикаты”) в открытые легальные беспартийные профессиональные союзы, с одной стороны, для проповеди идей анархизма, с другой - для борьбы против политических партий, стремящихся подчинить себе профессиональные союзы в своих целях. Т.е. одним из важнейших направлений их деятельности была борьба с социал-демократией, большевизмом, по сути, с политическим движением рабочего класса.
Еще более последовательной в смысле анархо-синдикализма европейского образца являлась группа „Буревестник”, организовавшаяся в Женеве в середине 1906 г. Эта группа с первого же момента высказала резко отрицательное осуждение всяким экспроприациям и террористическим актам, особенно таким, которые совершаются для личных целей. В ряде статей „Буревестник» осуждает попытки угнетенных улучшить свое положение при помощи законодательных органов. Защита таких попыток постепенно приводит к признанию за буржуазным парламентом и государством положительной роли. Не менее вредны и мирные стачки, приспособляющиеся к существующим в государстве законам. Такие способы „борьбы» гасят революционный пыл рабочих и приучают их приспособляться к государству и власти, считали буревестниковцы.
Отвергая, как и другие анархистские группы, парламентаризм и реформизм, группа „Буревестник» призывает рабочие массы вести непосредственно революционную, нелегальную борьбу. Единственным оружием в деле борьбы труда с капиталом она признавала только революционный синдикализм.
В отличие от группы анархистов — синдикалистов, объединившихся вокруг органа „Новый Мир», анархисты из „Буревестника» считали возможным наступление социальной революции в ближайшее время. На этом основании „Буревестник» хотя и признавал отсталость русского рабочего класса по сравнению с западноевропейским, тем не менее был уверен, что высокая степень революционного настроения русских рабочих дает им большие шансы на победу.
Группа „Буревестник» в 1907 -1908 г. г. пытается стать центром организации всех анархистских сил в России. Однако „Буревестник» не находит возможным создать централистическую организацию типа социал-демократических партий. Анархистская организация, по мнению „Буревестника“, может существовать лишь как федерация всех анархистских групп, действующих в стране.
Таким образом, на территории России существовали три группировки анархистов, если не считать случайных объединений, не игравших никакой роли и очень часто ограничивавшихся двумя — тремя налетами, экспроприациями («эксами») и бесцельными убийствами. Эти группировки отличались друг от друга, главным образом, своим отношением к синдикалистскому движению.
Группа анархистов-коммунистов признавала синдикаты лишь постольку, поскольку они являются местом сосредоточения рабочих масс. Поэтому анархисты могут вступать в профессиональные союзы с целью пропаганды анархизма, но вместе с тем они ни под каким видом не должны брать на себя инициативы в деле создания профсоюзов.
Группа „безначальцев“ совершенно отвергала какое бы то ни было участие анархистов в синдикальном движении.
И, наконец, группа анархо-синдикалистов считала синдикаты основой всей деятельности анархистов.
К 110-летию начала революции 1905 г. перепечатываем текст доклада российского анархиста Николая Рогдаева о положении движения в России, представленного интернациональному анархистскому конгрессу в Амстердаме в 1907 г. Вторая, третья и четвертая части уже издавались раннее на русском языке, первая была специально переведена из сборника документов конгресса. Текст служит важнейшим источником о деятельности анархистов в период Первой русской революции.
ДОКЛАД Н.И. РОГДАЕВА НА МЕЖДУНАРОДНОМ АНАРХИЧЕСКОМ КОНГРЕССЕ 1907 г. В АМСТЕРДАМЕ
Товарищи!
Мы представляем этот краткий доклад о деятельности анархических групп с 1903 по 1907 годы. Этот доклад позволит вам оценить успех нашего молодого движения. Хотя охватываемый период является коротким (всего 5 лет), анархический коммунизм завоевал себе право на существование и нашел свое место в Великой Русской Революции.
Вы, конечно же знаете, что около 1875 г. в России имелось довольно сильное анархическое движение. Рожденное под влиянием Бакунина, это движение имело среди своих сторонников многих активных членов, таких как Софья Бардина, Сергей Бобохов, Мышкин и многие другие, чьи имена меньше знакомы нашим европейским товарищам. В те дни единственным классом, на который могли положиться наши предшественники - бунтари , или бакунисты, как они часто сами себя называли, - был крестьянский класс, невежественный и темный, лишь недавно освобожденный от рабства. Этот класс воспринимал социалистическую, революционную пропаганду с трудом. Вся революционная сила была сосредоточена в интеллигентном классе. Оторванные от народных масс, преследуемые азиатским правительством с кровавой жестокостью, наши предшественники находились в трагическом положении. Некоторые борцы встретили свою смерть на виселицах или в ледяной тундре Сибири; другие эмигрировали за границу, как Жуковский, Черкезов, Чайковский и Кропоткин, и полностью посвятили себя международному рабочему движению; третьи предали нас, утратив веру в свои идеалы. Бывшие федералисты заделались убежденными централистами, бывшие антигосударственные социалисты стали якобинскими политиками. Старые организации, такие как "чайковцы ", "Земля и Воля ", Южнороссийский союз рабочих и "Черный передел ", которые поднимали флаг анархического социализма в те дни, пали в неравной борьбе. Эта смена курса стала совершенно определенной в 1880 году, когда была основана чисто бланкистская политическая партия - "Народная Воля ". Это была эпоха террористической борьбы, беспримерной битвы между двумя непримиримыми врагами: самодержавной монархией и "Исполнительным комитетом" революционеров. 1 марта 1881 г. ознаменовалось триумфом "Народной Воли ", но это была в то же самое время ее лебединая песнь. Народные массы пребывали в глубоком сне. Революционеры были разбиты; свирепая реакция сокрушила то, что осталось от их организации. Ужасное чудовище, персонифицированное в двуглавом орле, опять долгие годы царило над нашей несчастной страной. 10 лет царило мертвое молчание. За эти тяжкие годы реакции Россия полностью изменилась. Из отсталой, чисто аграрной страны она мало-помалу превратилась в сравнительно развитую промышленную страну. Появился новый класс: промышленный пролетариат. За короткий период времени вся территория оказалась покрытой сетью железных дорог, по рекам плавало множество пароходов; Донецкий бассейн и Урал превратились в горнорудные центры с сотнями рудников и фабрик. Польша, Литва, Московский и Владимирский регионы обладают большей частью текстильной индустрии. Проникая в самое сердце страны, европейский капитализм добился крупного успеха. Иными словами, мы пережили великую "промышленную революцию", которая изменила вещи, включая общественные отношения. Такой революции в материальной области способствовал целый ряд факторов: рост числа безработных крестьян, эмиграция в города, голод в Поволжье, политические репрессии, разрушение крестьянской общины, а перемещение тысяч рабочих и крестьян упростилось, благодаря улучшению дорожной и железнодорожной системы.
На многих фабриках и заводах стали вспыхивать забастовки. Вначале это было чисто экономическое движение, порождаемое непосредственными нуждами и требованиями рабочих. Однако горизонты постепенно ширились. Частичные стачки становились всеобщими, распространяясь вначале на крупные индустриальные комплексы, а затем на целые отрасли промышленности. Достаточно упомянуть волну стачек, которая охватила Московский и Владимирский регионы около 1890 г., и знаменитую стачку 30 тысяч текстильщиков в Петербурге во время коронации Николая II. Такая форма борьбы уже была знакома в Польше и Литве, где она еще до 1895 г. воспринималась как нечто естественное в глубокой схватке между трудом и капиталом. Волна стачек распространялась повсюду в гигантских масштабах, и тысячи бастующих были брошены в тюрьмы или сосланы в Сибирь. К несчастью, в то время, когда эта чисто экономическая борьба пролетариата была на высоте, в России было еще недостаточно анархистов. Они появились лишь на второй фазе движения, когда более или менее повсюду разгорелась живая политическая борьба. Неудивительно, что массовое движение рабочих, а позднее крестьян оказалось с самого начала под гегемонией исключительно политических партий социал-демократов и социалистов-революционеров. Благодаря постоянной агитации, они быстро создали мощные политические организации и были "руководителями" народных масс после 1901-1902 годов. После этого события развивались с колоссальной быстротой. Вспыхнула крупная стачка ростовских рабочих, за ней последовала всеобщая стачка на Юге России и Кавказе, крестьянские восстания в Харьковской и Полтавской губерниях, [выступления] на различных фабриках и заводах.
Царское правительство направило туда армию. Всеобщее недовольство нарастало, произошли первые террористические акции, радостно встреченные всеми. В конце концов диктатор Плеве пал. Напряжение достигло апогея. Затем последовала бойня 9 (22) января, когда мирная демонстрация рабочих была встречена залпами винтовок. Всеобщее возмущение взорвалось в протестах, стачках солидарности, событиях, которые потрясли всю империю и были симптомами грядущей революции. Опрометчивая русско-японская война стала последней каплей... Революция постепенно распространялась по стране; готовилось гигантское движение; восстал Черноморский флот. Пришел в движение Кронштадт... Замаячила Великая Октябрьская (1905 г.) стачка. Тысячи рабочих, крестьян, ремесленников и интеллигентов примкнули к общему протесту против царского правительства. Мы вступили в этап, когда вся страна поднялась против самодержавия. Над страной разразилась буря. Манифест 17 октября, изданный царем под давлением изумительной всеобщей стачки, был встречен рабочим классом с недоверием. Почти повсюду среди пролетариата появились "советы рабочих делегатов ", осуществляя на практике "прямое действие". Они выражали чаяния пролетариата, и их программа диктовалась им "революционной улицей"; тысячи рабочих захватывали заводы и фабрики, изготовляли бомбы и другое оружие и энергично готовились к вооруженному восстанию.
Движимый требованиями жизни, рабочий класс был вынужден соединять политическую и экономическую борьбу. Не дожидаясь распоряжений от какого-нибудь "временного правительства" и игнорируя царское самодержавие, он сам ввел 8-часовой рабочий день, вместе со свободами объединений, печати и собраний и прочими реформами экономического и социального характера.
Буржуазия была ошеломлена и уступила большинству требований рабочих. Самодержавие было парализовано, и его на какое-то время не стало слышно. Оно осталось без почтово-телеграфной службы и других средств сообщения, которые находились в руках восставшего народа. Огромные толпы демонстрантов освобождали из тюрем политических заключенных... То тут, то там происходили жестокие столкновения между демонстрантами и армией. Если бы в это время в России существовала сильная анархическая организация, пользующаяся поддержкой народных масс, можно было бы ожидать широкого революционного, социалистического движения. Политические партии не имели бы силы, и им бы пришлось следовать пожеланиям народных масс или исчезнуть из истории.
Но ничего этого не произошло. В это время имелось лишь несколько анархическо-коммунистических групп. Правда, они и так оказали влияние на события, поскольку всегда были в передних рядах движения, радикализируя борьбу. Но одного этого было недостаточно. Пролетарские массы были не организованы, они не были объединены в классовую "партию". Социал-демократы и социалисты-революционеры монополизировали "советы рабочих делегатов" и пытались превратить эти исполнительные органы на службе бастующих в авторитарные политические комитеты, чтобы постепенно превратить во "Временное правительство". Это мешало естественному ходу Революции: ее горизонты начали сужаться. Государственные социалисты делали все, чтобы захватить контроль над движением и направить его на чисто политические цели. Они резко боролись против "революционных эксцессов" крестьянских и рабочих масс, повсюду борясь против аграрного террора, партизанской войны и "экспроприаций" (конфискации революционерами на пользу их организаций крупных сумм денег у налоговых властей и буржуазии). Что до буржуазии, запуганной нараставшими требованиями народных масс, то она постепенно повернулась на сторону реакции. Представление о классовом сотрудничестве умерло.
Потребовалось множество ошибок и жертв, прежде чем рабочий класс начал сомневаться в мудрости своего решения позволить увлечь себя на путь, начертанный политическими революционерами, - путь, который, посредством ряда демонстраций и вооруженных восстаний, ведет к политической власти и провозглашению Учредительного собрания. После бесчисленных поражений и ужасов реакции, в рядах рабочих страстно закипело одно: освобождение от чисто политической борьбы и ее методов. В "революционные дни" рабочие осуществляли "прямое действие": фабрика Шмита в Москве была в их руках; повсюду были захвачены железные дороги; на Урале и в Новороссии шахты и фабрики были заняты рабочими. Крестьяне Гурии, в западной Грузии, в балтийских провинциях и многих губерниях Центральной России делали то же самое с землей и лесами.
Но недостаточно взять под контроль средства сообщения, шахты, заводы, земли и леса, чтобы использовать их в дни революции. Недостаточно захватить все фабрики и заводы, чтобы изготовлять оружие и иметь возможность снабжать себя в ходе стачки, - мы должны полностью экспроприировать их и сохранить в руках народа, чтобы начать производство на новых принципах, коммунистических принципах, которые покроют страну сетью сельскохозяйственных и промышленных ассоциаций. Русские рабочие не могли сделать этого, потому что не были подготовлены. Правда, они пытались это делать; правда, рабочие в Белостоке, руководимые анархистами, не раз штурмовали магазины, чтобы завладеть хлебом, мясом и овощами и распределить их среди бастующих и безработных; правда, что были попытки коммунистического производства, как в случае с анархическими крестьянами а Грузии. Но все это оставалось редкими примерами.
Там, где движение был сознательно организовано, оно носило исключительно политический характер. Экономические, социалистические лозунги принимались народными массами самостоятельно, совершенно инстинктивно. Мы можем с уверенностью сказать, что мечтать о чисто политическом государственном перевороте, характеризуемом развитием тяжелой промышленности, - это не просто наивная иллюзия, это - утопия. Сама жизнь ставит "социальный вопрос". Последние два года русской истории дали этому более чем достаточно свидетельств. Они заставили нас увидеть многие вещи, которых мы до сих пор не замечали. Внутри рабочего класса формируются новые течения, связь которых с германским социалистическим анархизмом и революционным синдикализмом латинских стран неоспорима.
Интерес к "беспартийному" профсоюзному движению (1) растет: есть первые признаки стремления к организации конгресса русских рабочих; нарастает тенденция раз и навсегда освободиться от "диктатуры" интеллигентских революционеров.
Даже в рядах политических партий дуют новые ветры: в партии социалистов-революционеров есть свои "максималисты", у социал-демократии - свои "антипарламентские социалисты". Все эти новые фракции делают больший упор на экономический террор, на ожесточенную классовую борьбу против и капитала, и правительства, не признавая парламентского действия.
Все эти новые фракции старых партий подняли знамя "Социальной Республики". Иными словами, в России пришло время распространять среди разоренного крестьянства и рабочих идею восстания во имя полной свободы от всякой власти, от всякого политического и экономического угнетения, а не такого типа восстания, единственная цель которого в завоевании государственной власти. Политические социалисты называют неорганизованное движение народных масс, их бунт ради "хлеба и воли" - "анархией". Аминь! Пусть последняя волна Русской Революции, которая приближается с неминуемой фатальностью, будет направлена против бастионов капитала и государства, во имя благосостояния и свободы трудящихся масс! Наши предшественники, бакунисты, когда-то вдохновлялись примером борьбы европейского пролетариата: разве у них перед глазами не было потопленной в крови Парижской коммуны и солидарности рабочих в великом "Интернационале"? Тем более сейчас! То, чего не могли испытать на опыте анархические "бунтари" наши дней, выпало на долю нашего поколения.
Идея Социальной Революции, которая вдохновляла горстку революционных мечтателей, обрела в наши дни форму в океане рабочих. Приближается эра классовой борьбы во имя разрушения проклятого капитализма. Давайте же работать в этом направлении, в надежде на то, Русская Революция найдет мощный отклик в сердцах европейских пролетариев, которые протянут свои руки русским рабочим под черным знаменем Анархизма и восстанут сами, с целью полного освобождения всех людей, всего Человечества, задавленного двойным игом государства и капитализма!
Часть II. Различные течения в русском анархизме
После многолетнего перерыва анархизм возродился в России как рабочее, революционное движение
.
Много причин способствовало развитию этой идеи. С одной стороны, под влиянием самой жизни появились различные течения революционной мысли, которые, несмотря на примеси якобинско-бланкистских идей, вырабатывали мало-помалу принципы чистого анархизма; с другой стороны - эта идея (анархизма) кристаллизовалась, чисто стихийно, в самих рабочих массах, часто помимо и даже вопреки влиянию и пропаганде социально-революционных партий. Укажем на некоторые примеры.
Так, в центре нефтяных промыслов, в Баку, появилась целая группа рабочих-социалистов "антимилитаристов", которая приняла энергичное участие в возникшей всеобщей стачке, применяя экономический террор.
Этой группе приписывали, между прочим, поджоги буровых вышек в Черном Городе и Биби-Эйбате (это "некультурное средство" борьбы, на языке политических революционеров), которые причинили миллионные убытки королям нефтяной промышленности Нобелю, Манташеву, Ротшильду и К° и др. Аналогичные группы возникали и в других местах империи, между прочим, среди шахтеров каменноугольного бассейна. Позднее, на юге России, и затем в Западном крае, возникли полуанархические группы так называемых "махаевцев".
Впоследствии они присвоили себе название партии "Рабочего Заговора" и работали в Санкт-Петербурге и Варшаве.
Эти группы признавали чисто анархическую тактику , энергично пропагандируя всеобщую стачку, экономический террор, массовую экспроприацию буржуазии, резко нападая на государственный социализм и критикуя политическую (парламентскую) деятельность.
Призывая пролетариат к насильственной классовой борьбе , "махаевцы" первое время работали на руку анархическому социализму. Что касается до их идеала, конечной цели, то они его совершенно игнорировали (2), призывая массы исключительно к разрушительной работе. Какая бы ни была в этом "учении" смесь бланкизма, тред-юнионизма и анархизма, оно для России того времени было "новым словом" и сыграло немалую роль в деле сформирования первых анархистских групп.
Многие рабочие видели в нем свежую, живительную струю - оно выводило их из удушливой, пропитанной "политиканством" атмосферы социалистических партий.
Рабочим-революционерам нравилась резкая критика государства и капитализма и нападки на интеллигенцию; они хорошо усваивали принцип классовой борьбы, "ведущий, путем экономического террора и всеобщей стачки, к чисто пролетарской революции ".
В некоторых южных и северо-западных городах возникают полуанархистские группы, которые ведут энергичную пропаганду .
Рабочие проводят здесь чисто анархическую тактику (экономический террор, всеобщие стачки, саботаж и пр.), им недостает только цели, во имя которой нужно бороться; это и даст впоследствии анархический социализм.
До сих пор мы говорили об идеологических течениях, перейдем теперь к чисто стихийным.
На далеком Урале среди гор и лесов, в уединенных железных и медных рудниках, в 1900-1901 гг. зародилась среди рабочих оригинальная секта "Иеговистов" (3).
Крестьяне-рудокопы, помимо революционной пропаганды, самостоятельно вырабатывали анархическую доктрину.
Вдохновляясь своей идеей, они совершают целый ряд актов, направленных против горных инспекторов, буржуа, полицейских, применяя для этой цели страшное орудие - динамит, который находился у них в изобилии, как средство при добывании руды.
"Иеговисты" думали, что, только истребив всех служителей дьявола, власть и капитал имущих, можно водворить на земле "царство правды", то есть Анархию. Как бы ни было своеобразно это учение, оно ценно для нас тем, что ставило ребром вопрос о резкой борьбе с власть и капитал имущими.
Второй сектой, возникшей также стихийно и носившей анархический оттенок, было наше "духоборство". Это течение диаметрально противоположно воинствующему "иеговизму". Оно, наоборот, совершенно мирное, отрицает всякое насилие, даже против угнетателей; они должны жить только "по-божьему", отказываясь от уплаты податей, военной службы, в вольных, земледельческих общинах.
Крестьяне-духоборы сжигали оружие, отказывались идти в армию, исполнять церковные обряды, за что их жестоко преследовало правительство. Все вожди движения были осуждены на каторгу, Сама же масса их последователей сослана в нездоровый климат Закавказья.
Духоборов всячески истязали, насиловали, что побудило большинство из них эмигрировать сначала на остров Кипр, а затем в Канаду, где они основали теперь громадную коммунистическую общину. Этой беглой характеристикой стихийных и идеологических течений, носящих заметную анархическую окраску, и заканчиваем описание эпохи, предшествующей появлению в России чистого анархизма. В то самое время, когда в России возникали эти течения, в заграничных русских колониях Швейцарии, Англии и Франции велась уже систематическая пропаганда коммунистического анархизма, и ораторы-анархисты часто выступали на многочисленных митингах и собраниях.
Небольшие группы русских и еврейских эмигрантов-анархистов занялись издательством анархической литературы.
Напечатаны были сочинения П.Кропоткина, Ж.Грава, В.Черкезова, Э.Реклю, М.Бакунина и многие другие. Изданы были также оригинальные вещи, как, например, брошюры Илиашвили "Мученики Чикаго", "Революция и Временное правительство", наконец, книжка - "Новый поход против социал-демократии". В 1903 году появился первый (4) анархический орган "Хлеб и Воля", где сотрудничали: Кропоткин, Черкезов, Илиашвили и другие авторы.
Пропаганда анархизма концентрировалась, главным образом, в Женеве и Лондоне; в первом городе среди русской молодежи, во втором - среди многочисленного еврейского пролетариата, ютящегося в квартале Уайтчепель.
Здесь, между прочим, особенным влиянием пользовалась анархическая газета "Arbeiter Freind", издаваемая на жаргоне Рудольфом Роккером.
В этот же период изданы были газеты "Черное Знамя" и "Новый Мир", а также в Париже анархический журнал "Безначалие".
Таким образом, первые ячейки будущих анархистских групп возникли за границей, в период 1900-
1903 гг.
В это время некоторые товарищи-пропагандисты уезжают в Россию, переправляя контрабандой первые транспорты анархической литературы. Чисто анархические группы в России возникают только в начале 1904 года, сначала в Одессе, Белостоке и Черниговской губернии.
В 1905 году анархическая пропаганда уже ведется в следующих пунктах: в Польше (Варшава), на Кавказе (Кутаис), в Новороссии и Украине (Киев, Житомир, Екатеринослав), в некоторых городах Великороссии, как, например, Москве и Санкт-Петербурге, и даже в отдаленном конце Урала (Екатеринбурге).
Мало-помалу движение охватывает новые районы, и в короткое время анархисты, в разных концах империи, насчитывают много групп с значительным числом участников. Первое время пропаганда ведется исключительно среди индустриального пролетариата и отчасти крестьянства, в последнее же время она проникает в среду солдат, учащейся молодежи и люмпен-пролетариата.
Мы еще раньше говорили, что анархизм проник в Россию слишком поздно. Страна уже переживала бурное время революции... Волны ее вздымались все выше и выше. Всюду вспыхивали бунты, демонстрации, стачки.
Захваченные вихрем событий, пионеры-анархисты не успевали уделять много сил пропаганде и тратили их главным образом на боевые цели. Только когда открылась "эра свобод" и всюду в стране начались многочисленные митинги, куда стекались все классы населения, ораторы-анархисты выступали перед широкой аудиторией, вызывая своими речами симпатии одних и жгучую ненависть других.
Не довольствуясь заграничной литературой, анархисты "явочным порядком" переиздают многочисленные брошюры Кропоткина, Грава, С.Фора, Д.Ньювенгейса, Малатеста и прочих теоретиков.
Выходит также масса листков, серия книг по вопросам революционного синдикализма, всеобщей стачки, парламентаризма, как-то Пьеро, Пуже, Нахт, Фридеберг, Пеллутье, Новомирский. Создается богатая литература, которая даст возможность познакомиться с нашим учением.
Раньше анархизм для "широкой публики" был книгой за семью печатями, и она знакомилась с ним исключительно по трудам "научных социалистов" Энгельса, Ферри, Бебеля, Плеханова и других. Чтобы удовлетворить громадный спрос на наши листки, мы организуем целый ряд тайных типографий. Одни из них арестовываются, но возникают другие.
Так, в период 1904-1906 годов функционировали следующие типографии анархистов-коммунистов: "Анархия" в Белостоке, "Группы общинников" в Санкт-Петербурге, "Непримиримых" в Одессе, "Набат" в Черниговской губернии, "Безвластие" в Минске, "Интернационал" в Варшаве и Риге, "Коммуна" на Кавказе, в Ялте "Гидра", затем типография в Екатеринославе и другие.
Кроме того, всюду распространялись прокламации, изданные общей типографией "Федеративных групп анархистов-коммунистов".
Благодаря провалам собственных типографий, с одной стороны, и все увеличивающейся потребности в листках, с другой, приходилось печатать еще так называемым "захватным правом". Оно состояло в следующем: организовывалась группа в 8-10 человек, вооруженных револьверами и бомбой, и, наметив какую-либо буржуазную типографию, завладевали ею. Захватить телефон, арестовать хозяина, поставить часовых у входа - было, обыкновенно, делом нескольких минут.
Под угрозой хозяин приказывал своим рабочим набирать анархические прокламации, и товарищи, уплатив за работу наборщикам, благополучно уходили, нагруженные листками.
Боясь мести со стороны анархистов, хозяин лишь в редких случаях заявлял об этом полиции. Аналогичных случаев было много; мы знаем таковые в Екатеринославе, Вильно, Одессе, Тирасполе, Херсонской губернии и другие.
Вполне естественно, что политические партии встретили появление в России анархистов- коммунистов крайне враждебно; они распускали про анархистов различные клеветы и небылицы с целью отвлечь от них рабочие массы. Эти клеветнические выходки слишком хорошо известны нашим западноевропейским товарищам, против которых они уже неоднократно направлялись, чтобы на них стоило останавливаться. Анархистов величали "провокаторами" социальной революции; некоторые особенно усердные, как польские социалисты и армянские "дрошакисты", шли дальше и становились прямо на сторону реакции, расстреливая "за грабеж", во время стачек и бунтов, рабочих-анархистов. Так поступали "революционные трибуналы" в Варшаве и Баку; так поступили недавно с нашим товарищем Витманским в Ченстохове. Он был казнен буржуазными революционерами по обвинению в "экспроприации".
К счастью, эта военно-полевая тактика не практиковалась российскими социалистами, и они боролись с нами исключительно на "идейной" почве.
Таким образом, анархисты, с первых шагов своей деятельности, очутились между двух огней: справа было самодержавие, слева - политические партии; борьба велась на два фронта.
Царское правительство встретило анархизм крайне сурово: оно сразу обрушилось на него рядом репрессий.
Заподозренных в причастности к анархистам арестовывали, сажали в тюрьмы, ссылали в Сибирь, иногда подвергали жестоким пыткам и истязаниям, подобным тем, которые совершали турецкие палачи над македонскими революционерами или испанские инквизиторы в знаменитой тюрьме Монжуих.
Против анархистов все средства были дозволены; после пыток их обыкновенно расстреливали; так было в Варшаве, Риге и других городах.
Крайне критическое положение анархистов, над которыми вечно висела угроза погибнуть, погибнуть бесследно, не завоевав еще симпатии масс, не познакомив их с своей идеей, создавало среди них лихорадочное настроение.
Все товарищи доводили "активизм" до крайнего предела; хотелось заявить об анархизме громче и решительнее, чтобы голос его был услышан пролетариатом.
Предстояла разносторонняя работа; анархистам нужны были громадные средства для постановки типографий, лабораторий, организации транспортов литературы, содержания нелегальных работников, наконец, вооружения широких масс, в виду надвигающейся революции. Где взять эти средства? На кого рассчитывать? На рабочих? Но вначале они еще не были знакомы с анархизмом, к тому же, изнуренные безработицей и кризисами, не могли оказывать материальной поддержки нашему движению.
Что же касается до буржуазной интеллигенции, то нам надеяться на нее было бы, по меньшей мере, наивным.
Оставалось одно: мечтать о том времени, когда у нас будут средства и возможность работать. Но анархисты-коммунисты не могли ограничиваться мечтанием, они стремились к действию...
Не имея типографий, они печатали листки "захватным правом", не имея динамита и своих лабораторий - они похищали его в Донецких рудниках и на Урале.
Этого было мало; и вот, у групп созрела идея приобретать деньги конфискацией их в правительственных учреждениях и у крупной буржуазии. Настает эра "экспроприации", то есть вооруженных нападений на представителей Государства и Капитала.
Мартиролог погибших во время этих нападений громаден: многие товарищи пали при сопротивлении, многие казнены по приговорам военно-полевых судов.
Часто "экспроприации" совершали и политические партии (даже социал-демократы, как это было в Москве, Уфе, Квирилах в Грузии), а также частные лица, прикрываясь иногда именем анархизма. Чтобы отмежеваться от нежелательных форм, которые принимали иногда подобные "экспроприации", - анархисты-коммунисты выпускали заявления, где сообщали, что они признают:
1) "экспроприации у крупных буржуа и Государства"; 2) что эти "экспроприации совершаются на нужды революции, притом в форме вооруженных нападений"; 3) что "анархисты не смотрят на них как на тактику, разрушающую капиталистическое общество" (5), и 4) что, наконец, во избежание спекуляций в будущем, "они будут опубликовывать заявление по поводу каждой конфискации, совершенной группой".
Первой поступила так "Группа рабочих анархистов-коммунистов" г. Екатеринослава, которая, организовав многотысячный митинг Трубного завода и железнодорожных мастерских, приняла резолюцию, протестующую против злоупотреблений именем анархизма.
Все присутствовавшие рабочие поддержали этот протест.
Прежде чем перейти к истории групп в отдельных районах и их деятельности, остается сказать несколько слов по поводу течений, существующих в русском анархизме.
Мы уже упоминали раньше о женевской группе, издававшей газету "Хлеб и Воля". Группа по духу очень напоминает французский орган анархистов "Revolté" ("Бунтовщик").
Программа и принципы "хлебовольцев" те же, что и у интернационального анархизма "бакунистско-кропоткинского" направления.
Это синдикалистское течение в нашем движении; оно имеет в России и за границей самую богатую литературу: в Швейцарии и Лондоне были изданы различные брошюры и 24 номера газеты "Хлеб и Воля".
В последнее время за границей издавались два органа родственного направления, один: "Листки Хлеб и Воля" (18 номеров), более правое, и "Буревестник" (7 номеров), носивший первое время форму вольно-дискуссионного органа.
В России "хлебовольцы" имели свои издательства: в Москве (группа "Свобода"), в Тифлисе (группа
"Рабочий"), а также различными фирмами был издан ряд мелких брошюр и два больших сборника "Хлеб и Воля", "Черное Знамя", чисто "хлебовольческого" направления.
Приверженцы группы "Хлеб и Воля" работали, главным образом, на Севере России, Урале, в Черниговской губернии, на Кавказе, отчасти, в Новороссии и некоторых городах Литвы.
Родственная им, в своем отношении к беспартийному движению, была группа "Новый Мир", которая в опубликованной ею программе "Южно-Русских Анархистов-Синдикалистов" высказывалась резко против "безмотивного террора" (то есть метания бомб в кофейни, театры, рестораны и прочие места сборищ буржуазии) и призывала товарищей к организации тайных синдикатов. Эти тайные синдикаты должны входить в открытые беспартийные профессиональные союзы с целью пропаганды анархических идей и борьбы с теми политическими течениями, которые стремятся подчинить движение пролетариата и эксплуатировать его в интересах политической "избирательной борьбы", то есть с социалистами-государственниками.
Группа "Новый Мир", работавшая главным образом в Одессе и отчасти в Киеве и Кривом Роге (рудники Херсонской губернии), обосновала первоначально свои принципы на чисто марксистской философии; она издала один номер журнала "Новый Мир" и недавно выпустила в Одессе номер газеты "Вольный Рабочий". Кроме того, ею изданы брошюры: "Манифест Анархистов-Коммунистов" и "Основы синдикального анархизма".
Есть еще в России анархисты-коммунисты, являющиеся антисиндикалистами; одни из них чистые антисиндикалисты и противники всякой борьбы за конкретные требования масс; другие - менее последовательны и отрицают только легальный беспартийный синдикализм, а также смотрят на борьбу за экономические частичные требования как на "печальную необходимость".
Первые - сторонники групп "Безначалие", вторые - "Черного Знамени". Разберем их положения. Начнем с "безначальцев". Формулируя свои взгляды, они резко выступают против всякого профессионального движения и опираются, главным образом, на безработных и люмпен-пролетариев.
С их помощью они надеются организовать "мятежные шайки" для террористической, партизанской борьбы, разрушающей одновременно Капитал и Государство.
По их мнению, не нужно никакой борьбы ни за сокращение рабочего дня, ни за повышение заработной платы: рабочие массы уже и без того погрязли в болоте "конкретных требований".
Задача же анархистов - вызвать в массах бурную революцию, ведущую к полному разрушению государственно-капиталистического строя. Рабочий класс должен предъявить буржуазии одно требование: перестать существовать, ибо "смерть буржуазии есть жизнь рабочих". За границей "безначальцы" издали и ввезли в Россию ряд брошюр, как, например, Бидбея: "Тупорыловы" и "Люцифер" (сатиры на социал-демократов), Дерябина "За землю и волю", Ростовцева "К крестьянам" и "Наша тактика", наконец, четыре номера журнала "Безначалие".
Недавно еще издан номер газеты того же направления, на польском и еврейском языках: "Революционный Голос".
До настоящего времени сколько-нибудь активно это направление в России не проявлялось. Существовало оно в анархических группах в Киеве, Санкт-Петербурге, Варшаве и отчасти Минске и Тамбове.
Надо заметить, что это течение далеко не новое в русском анархизме. Достаточно вспомнить газету "Народная расправа" С.Нечаева, чтобы увидеть, что "безначальцы", за некоторыми новшествами, хотели просто реставрировать "нечаевский анархизм", в котором удивительно переплетались идеи чистого "бакунизма" с различными переживаниями "бланкизма".
Придя в 70-ые годы в соприкосновение с действительностью, это течение потерпело полное фиаско; то же случилось с нашими "безначальцами" теперь. Чистых групп их направления в настоящее время в России мы не знаем.
Второе "антисиндикалистское" течение сгруппировалось сначала вокруг органа "Черное Знамя", потом - возле "Бунтаря" (6).
Правда, у этого направления совершенно отсутствует литература, но зато оно проявило себя целым рядом антибуржуазных актов, причем характерными среди них являются так называемые "безмотивные".
Подобные выступления анархистов имели место и в Западной Европе. Достаточно вспомнить взрывы бомб в кафе, в театрах "Белькур" и "Лицео", многочисленные акты и покушения в Бельгии и, наконец, террористические акты Лотье и Луиджи Луккени.
Русскими "безмотивниками" - группой "Черное Знамя" были совершены два покушения - в кофейне Либмана в Одессе и ресторане "Бристоль" в Варшаве.
Путем таких действий они думают обострить классовую борьбу против всех властвующих и угнетающих.
Острая безработица и кризис, виновниками которых являлись привилегированные классы, создавали среди пролетариата настроение, вызвавшее симпатию к актам, поражающим буржуа "en masse".
Второй особенностью "чернознаменского" направления является резко критическое отношение к участию анархистов в беспартийных профессиональных союзах, которые приучают рабочих к легализму и исключительной борьбе за минимальные требования (как 8-ми часовой рабочий день, воскресный отдых и проч.). Заявляя, что анархисты-коммунисты должны вести чисто классовую борьбу, не обращая внимания на какое бы то ни было "смягчение" государственных форм (будь это даже демократическая республика), - они признают только насильственно-революционную тактику.
Сторонники "Черного Знамени" сходятся с партией "Рабочего Заговора" во взгляде на роль революционной интеллигенции.
Отрицательно относясь к западноевропейскому анархизму, они упрекают товарищей (особенно немецких и французских) в оппортунизме и, часто ссылаясь на Бакунина и Моста, говорят, что современные европейские анархисты не применяют классовой тактики революционного анархизма, легализируясь и размениваясь на частности, как-то: антиклерикализм, синдикализм, неомальтузианство, антимилитаризм и пр.
"Чернознаменцы" всегда работали вместе с другими фракциями анархизма и лишь в последнее время выделились в самостоятельные группы. Причиной тому послужило разногласие по вопросу об участии в автономном профессиональном движении.
Работая во имя чисто анархических профессиональных союзов, и притом непременно тайных , - они к другим формам рабочего движения, как тред-юнионизм и революционный синдикализм, относятся безусловно отрицательно.
В 1906 году в рядах "чернознаменцев" намечалось два типа работников: индивидуальные террористы "безмотивники" и "коммунары".
Первые готовились вести исключительно антибуржуазную борьбу путем индивидуальных покушений; вторые стремились дополнить ее частичным восстанием, во имя провозглашения в селах и городах Анархических Коммун.
"Коммунары" говорили приблизительно следующее: "Пусть эти коммуны возникнут в одном районе, пусть даже погибнут, блеснув как яркий метеор, - сами попытки не пропадут бесследно. Глубоко запав в душу рабочего, они заставят его снова и снова подняться во имя торжества пролетарского идеала".
В России, однако, это течение имело очень мало последователей; они ("коммунары")
концентрировались главным образом в Новороссии и Западном крае, где работали вместе с другими фракциями, чистые группы их существовали только в Варшаве, Одессе и Белостоке.
Заканчивая этот беглый очерк, остается сказать несколько слов о других направлениях в анархизме, которые у нас существуют под именем "индивидуалистического" анархизма.
Этот последний ничем себя не проявил в революционной борьбе; он был представлен небольшими кружками литераторов и отдельных лиц, издававших переводы сочинений Штирнера, Туккера, Маккэя, а также оригинальные брошюры, как "Анархический индивидуализм" Виконта, два сборника "Индивидуалист", "Новое направление в анархизме" Льва Черного, "Общественные идеалы современного человечества" А. Борового. Сторонники "индивидуалистического анархизма" были в Москве, Киеве и Санкт-Петербурге.
Кроме того, в Санкт-Петербурге еще существовал кружок так называемых "мистических анархистов", которые издавали литературные сборники и свой журнал.
Наконец, последователи учения Льва Толстого, иногда называющие себя "христианскими анархистами", составляют тоже одно из течений в русском анархизме; они имеют обширную литературу и одно время издавали в Лондоне, под редакцией В.Черткова, журнал "Свободное слово".
В жизни "толстовцы" проявили себя постольку, поскольку опирались на различные рационалистические секты, существующие в русском крестьянстве, как духоборы, штундисты и другие. Некоторые из них проявили себя индивидуальными отказами от военной службы; другие занимались, главным образом, культурнической деятельностью, основывая маленькие земледельческие коммуны.
Таковы различные оттенки русского анархизма.
В нашем докладе мы останавливались исключительно на рабочем и революционном анархизме; делая подсчет приверженцев, мы можем сказать, что они преобладали преимущественно на Юге России, Кавказе, (в) Польше и Литве, где в последние годы ведется наиболее острая и решительная борьба.
Часть III. Краткий очерк анархического движения в Польше, Литве и Лифляндии
Прежде, чем дать очерк развития анархизма в Польше, мы должны в кратких чертах охарактеризовать те формы, которые приняло местное рабочее движение.
Польский пролетариат в центрах текстильной индустрии (Варшава, Лодзь, Пабианцы и др.) и в каменноугольном районе (Домброво и Сосновицы) давно уже ведет упорную борьбу с капиталистами; эта борьба приучила его часто применять бурные стачки, сопровождаемые экономическим террором и различными партизанскими действиями. Но эту чисто классовую борьбу пролетариата постоянно парализовали различные национальные движения. Наглая политика самодержавия, проводимая с особенной силой в Польше, ложилась тяжелым бременем, главным образом, на спину рабочего класса; этим исключительным положением пролетариата и пользовались различные национально- демократические партии. "Народовые демократы" доказывали ему, что преступно-де вести классовую< борьбу внутри самой польской нации, когда она вся страдает от общего гнета - царского правительства, даже социалисты не освободились от этой национальной точки зрения; правда, у них она формулировалась несколько иначе: они звали рабочий класс к вооруженному восстанию во имя провозглашения независимой Польской Республики (только социал-демократы, кичившиеся на словах своим интернационализмом, звали к борьбе за общероссийскую демократию).
Партийный антагонизм в недрах польского рабочего движения имеет и свою кровавую историю; мы не будем на ней останавливаться и ограничимся лишь приведением минимального подсчета газеты "Товарищ", по которому в течение одного последнего полугодия в Лодзи убито (на партийной почве, во время столкновений "народовцев" с социалистами) 127 рабочих и 6 работниц; в то же самое время со стороны слуг царского правительства в этот период убито всего 15 и ранено 6 человек. Только узкое политиканство и национальный фанатизм могли создать в рядах пролетариата такое отвратительное явление! В дальнейшем пролетариат может очиститься от этих переживаний только одним путем: организацией в чисто классовые беспартийные союзы для ведения непосредственной борьбы с капиталистами и освобождением от религиозного, политического и национального сектантства.
Одним словом, польским рабочим необходимо стать на чисто классовую точку зрения, которая была обоснована уже в знаменитом уставе "Интернационала", - иначе их движение пойдет и впредь по опасной дороге политического и национального авантюризма. Многие рабочие вступили уже на путь истинно классовой борьбы, все чаще и чаще организуясь в беспартийные профессиональные союзы.
Мы уже упоминали выше, что одной из характерных особенностей польского рабочего движения является резкий радикализм в методах борьбы. Польский работник привык бойкотировать выборы в Государственную Думу и полагаться только на «action directe» (непосредственное воздействие) - в форме стачек, экономического террора, бунтов и пр. И в последние месяцы между рабочими и их руководителями возник конфликт. Он особенно обострился после Лондонского съезда российской социал-демократии, на котором были приняты резолюции: 1) против беспартийного рабочего съезда, 2)против партизанских действий, единичных и массовых, якобы дезорганизующих революцию, и 3) против "экспроприации", как деморализующего приема борьбы, ожесточающего все общество против революционеров. Постановления центральных комитетов, согласно резолюциям съезда, о разоружении и роспуске боевых дружин вызвали ряд протестов; еще больше подлили масла в огонь заявления самой непримиримой "революционной фракции ППС" (в Лодзи и Варшаве), в которых она, отказываясь от экономического террора, открещивается от последних убийств фабрикантов и директоров. Кроме того, все социалистические партии значительно понизили свой тон и по отношению к выборам в III-ю Государственную Думу, настолько, что это вызвало среди рабочих, привыкших употреблять
"анархические методы" (бойкот и партизанские приемы), резкую оппозицию. Создалось двойственное положение. С одной стороны, современная политика правительства и наглая тактика капиталистов, организующих локауты, углубляют и расширяют старые революционные приемы борьбы; с другой - государственные социалисты призывают концентрировать все силы на узкополитической борьбе, вплоть до избирательной агитации.
Многие рабочие, верные своим классовым инстинктам, учуяли в "новом курсе" своих вождей опасный поворот вправо, граничащий с полной изменой недавнему революционному прошлому. Подобное поведение социалистических комитетов толкнуло многих революционно настроенных рабочих в ряды максимализма, "махаевщины" и анархизма; вследствие этого в самих социалистических организациях (от Бунда до ППС) появились многочисленные "анархиствующие элементы". Настроение широких масс очень революционно и может быть направлено в сторону острой социально-революционной борьбы.
До настоящего времени анархизм играл незначительную роль в польском движении. Одной из главных причин этого слабого успеха анархической пропаганды является почти полное отсутствие литературы. До сих пор на польском языке были изданы следующие книги и брошюры: 1) Кропоткин "Завоевание хлеба", 2) Э.Анри "Речь на суде", 3) Малатеста "Анархия", 4) Кульчицкий "Современный анархизм", 5) Ж.Тонар "Чего хотят анархисты", 6) Зелинский "Лживый социализм", "Всеобщая стачка", "Рабочие профессиональные союзы" и, наконец, два номера газет: "Революционный Голос" и "Вольный мир" (Львов) и журнал "Новая эпоха".
Сначала анархическая пропаганда велась только в Варшаве и ее районе, как Седлец, Бела, в последнее же время в Лодзи, Ченстохове и др.
В Варшаве работа началась после январских событий 1905 года. Первая группа "Интернационал" была организована среди еврейских рабочих, бывших "бундовцев"; устраивали митинги, где выступали ораторы, говорившие на польском и еврейском языках; было организовано до 10 пропагандистских кружков (с 125 участниками и более); сама же группа состояла из 40 членов. К этому периоду относится вмешательство анархистов в целый ряд экономических стачек; так, во время забастовки пекарей (7), которой руководили анархисты-коммунисты, было взорвано несколько печей и облито керосином тесто. Испуганные собственники уступили, и стачка была выиграна рабочими. Насколько были терроризированы буржуа-хозяева, можно судить по следующему факту, который имел место впоследствии: узнав заранее, что стачкой руководят анархисты, они неоднократно сразу уступали, во избежание "неприятных осложнений». - Из групповых террористических актов мы можем отметить бомбу, брошенную тов. Блюменфельдом (впоследствии погибшим) в банкирскую контору Шерешевского, и две бомбы в отель-ресторан "Бристоль", где был ранен один буржуа.
Все время анархистам приходилось вести энергичную борьбу с местными социалистами, которые встречали их крайне враждебно и писали против них статьи в духе "Варшавского Дневника"; так же приходилось воевать и с "бандитами", которые, прикрываясь именем анархистов, совершали всевозможные вымогательства и грабежи. Когда настали октябрьские дни, анархисты-коммунисты выступали на многолюдных митингах. Вскоре начались репрессии, и полиция стала арестовывать всех заподозренных в причастности к анархизму. Первым был взят анархист-агитатор Виктор Ривкинд, во время распространения среди солдат прокламаций; его осудили вскоре на 4 года каторги, а впоследствии казнили. Затем последовал целый ряд новых арестов - членов группы "Интернационал", причем было захвачено много оружия, бомб, динамита, адская машина и тайная типография.
Буржуазная печать, даже либеральная, возмущавшаяся предстоящею казнью лейтенанта Шмидта и пытками над социалисткой-революционеркой М.Спиридоновой, требовала казни арестованных товарищей. 4-го января утром в Варшавской цитадели были расстреляны пять анархистов - членов группы "Интернационал". На следующий день в стенах той же крепости расстреляли еще шесть товарищей, среди них был и В.Ривкинд. Прежде, чем все 16 товарищей были казнены, сыщик Грин (ныне убитый революционерами), вместе со своими сподвижниками, подверг их жестоким пыткам и истязаниям. Впоследствии в польских газетах распространился слух, что весной было поймано рыбаками в Висле вблизи цитадели несколько обезображенных тел, пронзенных пулями, с залитыми смолой лицами. Это были трупы казненных анархистов. Вот их имена: Соломон Розенцвейг, Яков Гольдшейн, Виктор Ривкинд, Лейб Фурцейг, Яков Кристал, Яков Пфеффер, Куба Игольсон, С.Менджелевский, Карл Скуржа, Игнат Корнбаум, Исаак Шапиро, М.Пугач, Ф.Грауман, Израиль Блюменфельд, Соломон Шаер и Абрам Роткопф.
Надо заметить, что все эти казни были совершены в "дни свобод", без всякого суда, по одному лишь приказу лейб-палача Скалона.
Так трагически закончился первый период анархической деятельности в Варшаве. Группа была парализована; уцелевшие члены ее бежали за границу; другая часть арестованных была сослана на каторгу и на поселение в Сибирь. Застой в работе продолжался вплоть до августа 1906-го года; к этому периоду относится возникновение новых анархических групп: "Черное Знамя" и "Свобода". Зимой того же года анархисты руководили уже целым рядом экономических стачек. Когда хозяева-портные объявили локаут, анархисты-рабочие ответили на него саботажем, обливая серной кислотой товары, чем причинили собственникам убытки. Испугавшись, последние уступили требованиям стачечников. Во время забастовки в мастерской Короба анархистами было убито несколько мастеров. Недавно совершено убийство при "экспроприации" одного директора, причем был арестован анархист Зильберштейн, который предается военно-окружному суду. В декабре 1906 года в Варшаве казнены три анархиста-коммуниста, привезенных из Белостока: Савелий Судобичер, Иосиф Мыслинский и Целек - участники вооруженного сопротивления и ряда антибуржуазных актов.
В 1907 году произведены полицией многочисленные аресты анархистов (сразу взято 21) с бомбами и транспортом газеты "Революционный Голос".
Недавно военно-окружной суд приговорил двух анархистов-коммунистов: Исаака Гейликмана и Авеля Коссовского (арестованных в местечке Супрасле, около Белостока, во время всеобщей стачки 1906 г., и оказавших вооруженное сопротивление) - к смертной казни через повешение. И.Гейликман уже повешен в Варшавской цитадели; Коссовскому же казнь заменена вечной каторгой.
Что касается других анархистских групп в Польше, то сведений об их деятельности мы совершенно не имеем; так, в Лодзи анархистам приписывают убийство богатого фабриканта Куницера (1905 г.) и директора фабрики Познанского - Давида Розенталя (1907 г.); последний за несколько дней до смерти получил от "Лодзинской группы анархистов-коммунистов" предостережение, что он будет убит за объявление им локаута. Польские и еврейские социалистические газеты писали, что на подобные акты способны только "подонки общества"; даже "молодая революционная фракция ППС" выпустила заявление, в котором порицала убийство директора Розенталя (8).
Теперь перейдем к анархическому движению в Литве. Главным центром его является город Белосток и окрестный ткацко-промышленный район. Кроме того, с 1904-1907 гг. анархическое движение существовало в Сморгони, Ковно, Гродно, Вильно, Минске, Барановичах, Брест-Литовске, и город Белосток, где сконцентрирована ткацкая индустрия, в которой занято несколько десятков тысяч рабочих, еще в 1903 году стал очагом анархической пропаганды. Возникшая здесь группа анархистов-коммунистов "Борьба" первоначально занималась исключительно распространением своих идей; ею были изданы на русском языке и жаргоне ряд прокламаций и брошюр, как, например: 1) "Труп", 2) "Симон Адлер", 3) "Воровство" - рассказы из жизни рабочих, 4) "Анархический Коммунизм" Кропоткина, 5) "Религиозная язва" И.Моста, 6) "Студент" - мысли студента о науке в буржуазном обществе, 7) "Анархизм и политическая борьба" Илиашвили и два доклада анархическому интернациональному конгрессу 1900 года: "Раскол среди социалистов-государственников" Черкезова и "Взаимная ответственность и солидарность рабочих" М.Неттлау; из особенно характерных прокламаций можно отметить: "Ко всем рабочим", "Ко всем солдатам" - антимилитаристский листок, "К крестьянам", а также заявления по поводу взрыва у фабриканта Вечорека, бомбы, брошенной в патруль, и убийства помощника полицмейстера со сворой агентов. В это время устраивались анархистами довольно большие митинги, на которые стекалось от 600 до 800 рабочих; после двух-трех месяцев упорной работы анархическая группа насчитывала уже около 70-ти активных членов.
Агитационные митинги особенно ожили перед первым мая 1904 года, когда они происходили почти ежедневно. В этот период анархическая группа руководила рядом мелких стачек, некоторые из них были выиграны, благодаря применению экономического террора. Во время безработицы анархисты руководили толпами голодных рабочих и брали насильно в булочных хлеб; эти поступки вызвали большое недовольство "бундовцев", и они в своих прокламациях резко нападали на анархистов.
В местечке Крынках анархисты-коммунисты произвели вооруженное нападение на волость и конфисковали паспортные бланки. Когда возникла стачка на ткацких фабриках, буржуа Авраам Каган организовал выписку штрейкбрехеров; он в то же время являлся представителем "союза фабрикантов" для борьбы с забастовками. Рабочий-анархист Нисан Фарбер ранил кинжалом этого фабриканта.
Этот первый в Белостоке антибуржуазный акт вызвал всеобщую симпатию стачечников-ткачей и тем самым усилил их интерес к идее анархизма. Впоследствии полиция окружила в лесу митинг рабочих и стреляла, было ранено около 30 человек. В отмщение за это тот же Фарбер бросил 6-го октября (1904 г.) македонскую бомбу в первый полицейский участок; жертвами этого акта были полицейский надзиратель, два городовых, секретарь полиции, два посетителя - буржуа, - и сам Нисан Фарбер, погибший при взрыве бомбы.
Когда в Лодзи вспыхнула всеобщая стачка и рабочих расстреливали царские войска, белостокский пролетариат из солидарности к борющимся товарищам объявил трехдневную забастовку.
Правительство и здесь ответило расстрелом рабочих-демонстрантов; несмотря на это, во время похорон убитых состоялась грандиозная манифестация из нескольких тысяч рабочих, которая прошла по улицам с пением: "Вы жертвою пали"...
На кладбище, на могилах убитых произнесли речи ораторы-анархисты; их агитационные речи произвели сильное впечатление на присутствовавших.
После описываемых событий один из войсковых патрулей подошел к памятнику Муравьева, где стояли помощник полицмейстера и его свита. В этот самый момент анархист Арон Елин (впоследствии убитый) бросил бомбу с криком: "Да здравствует Анархия!" Взрывом было убито и ранено 10 человек, в том числе помощник полицмейстера, офицер патруля и пристав. Елин же благополучно скрылся. Однажды солдаты убили одного рабочего; анархисты-коммунисты снова бросили бомбу в патруль, жертвами взрыва которой были офицер и несколько солдат.
Энергичное участие в движении принимали также анархисты в январско-октябрьские дни. Некоторые из них входили даже, как частные лица, в местный Совет рабочих депутатов, где пользовались заметным влиянием. Во время грандиозной стачки, вспыхнувшей одновременно с событиями 9 января в Санкт-Петербурге, анархисты наряду с другими партиями руководили рабочими и захватили местечко Крынка (ткацкие фабрики около Белостока); терроризированная полиция бежала, все правительственные учреждения, как почта, телеграф, конторы, были в руках восставших. Анархисты хотели конфисковать денежные суммы, но этому помешали "бундовцы", считая неприкосновенной "общественную собственность". Вскоре прибыли войска, и все было потеряно.
К середине 1906 г. в Белостоке уже существовала довольно сильная "Анархическая Федерация", состоявшая из 4-х цехов: ткачей, кожевников, столяров и портных. Кроме того, функционировало 15 анархистских пропагандистских кружков, из фабрично-заводских и ремесленных рабочих. "Федерация анархистов-коммунистов" вмешивалась в массу стачек, как, например, на механическом заводе Вечорека, на паровых мельницах. Кроме того, она поддержала стачку на аппретурных фабриках, вызванную польскими "народовцами". Во время стачки у Вечорека [в 1905г.] анархисты Гаинский и Нижборский бросили в его дом две бомбы. Особенно ярко проявила себя Федерация во время всеобщей стачки, которую начали нитяри, в мае 1906 года, впоследствии окрестные фабрики тоже присоединились к этой забастовке.
Фабриканты объединились в синдикат и не соглашались на удовлетворение требований рабочих. Стачка затянулась; сотни рабочих страдали от голода; тогда анархисты-коммунисты организовали ряд экспроприации; руководя толпами безработных, они нападали на булочные, магазины, склады, забирая всюду мясо, хлеб, овощи и прочие продукты. Кроме того, анархистские «боевые дружины» ходили во домам буржуа и требовали в пользу бастующих деньги.
Фабриканты Фрейндкин и Гендлер предложили "синдикату капиталистов" объявить локаут; к ним присоединились многие собственники других фабрик; тогда началась эра анархических антибуржуазных актов: брошены были, одна за другой, бомбы в дома Гендлера и Рихерта, которые, произведя сильное опустошение, никого не ранили. Бомба же, брошенная в дом Фрейндкина, сильно контузила самого фабриканта; четвертая бомба взорвалась в квартире директора завода Комихау и ранила его жену. Вскоре, но не в связи со всеобщей стачкой, была брошена еще одна бомба в собственника Келецкого. Эта эпидемия покушений вызвала неописуемую панику среди местной буржуазии: многие фабриканты бежали за границу, в том числе и Гендлер, который впоследствии, по возвращении из Берлина, был убит анархистами.
В эту бурную эпоху антибуржуазных выступлений было арестовано несколько товарищей и впоследствии присуждены варшавским военно-окружным судом к каторге и смертной казни. В числе повешенных в варшавской цитадели в декабре 1906 года был мужественный революционер Иосиф Мыслинский, который один бросил несколько бомб и ранил фабриканта Фрейдкина. Он был очень популярен среди польского пролетариата города Белостока.
Впоследствии "Анархическая Федерация" руководила и другими частичными и всеобщими стачками или же участвовала в них наряду с другими социалистическими партиями. Так, во время забастовки сапожников анархисты вмешались в нее, применяя экономический террор (стреляли в мастеров и хозяев), - то же делали они во время стачки портных. Когда же забастовали пекари, анархисты, терроризируя хозяев, стали взрывать печи. Вмешивались анархисты и в целый ряд других стачек, где рабочие явочным порядком вводили 8-ми часовой рабочий день, как, например, на пивоваренных заводах, на обеих паровых мельницах и т.д.
Ведя энергичную борьбу с капиталистами, анархисты не игнорировали и представителей государства.
Мы уже упоминали выше об актах Фарбера и Елина... К этим актам остается прибавить взрыв адской машины в жандармском управлении, с убийством нескольких жандармов; далее, анархисты застрелили пристава и помощника; также ими была брошена бомба в другого пристава Ходоровского, а потом в генерал-губернатора Богаевского (он, к сожалению, остался жив). Анархисты же убили помощника начальника охранного отделения Шеймана и полицмейстера Дергачева; были еще и мелкие террористические акты.
Во время кровавого погрома анархисты принимали деятельное участие в самообороне и бросили бомбу в военный патруль на Суражской улице; тогда же в местечке Соколки (возле города) анархисты оказали вооруженное сопротивление, убили двух стражников и сами погибли; среди них был деятельный анархист Беньямин Бахрах. В Белостоке были и другие случаи вооруженных отпоров; так, в квартале "Новый Свет" анархисты потеряли двух товарищей и убили агентов полиции; в другом месте, осенью 1906 года, товарищ "Исаак" (фамилия неизвестна) оказал упорное сопротивление, ранил помощника пристава и городовых, за что и был впоследствии казнен.
В заключение остается еще сказать несколько слов и о других проявлениях борьбы.
Так, полицией была взята тайная типография "Анархия" с бомбами, при которой арестованы товарищи: Борис Энгельсон (бежал из тюрьмы), девица Майзельс (тоже бежала из Гродно) и Фрида Новик (осуждена на каторгу). При аресте товарищ Энгельсон пытался бросить бомбу, но полицейские успели помешать этому. Из других побегов можно указать один, с нападением на конвой, когда анархисты отбили товарищей, которых везли в Поневеж. Несколько конвоиров было убито, анархисты скрылись. Из печальных фактов белостокского движения следует отметить случайный взрыв бомб, при котором погибло два наших товарища анархо-коммуниста.
Мы уже раньше говорили, что Белосток был центром, вокруг которого группировались десятки рабочих, фабричных поселков и городков, как Ружаны, Вельск, Цехановиц, Трестен, Крынки и прочие, где существовали наши группы. В этих пунктах события происходили обыкновенно в связи с белостокскими. Укажем на некоторые случаи участия анархистов в движении этого района. Так, в местечке Ружанах анархисты неоднократно руководили стачками. В Вельске вела деятельную пропаганду "Крестьянская группа анархистов-коммунистов"; такая же группа работала в уезде, в местечке Орло. В городе Волковыске, во время стачки и последовавшего за ней локаута, анархисты убили фабриканта. В Трестене они же вмешивались в ряд стачек, посредством которых рабочие добивались 8-ми часового рабочего дня. В это время анархистами были брошены две бомбы: одна в квартиру урядника, другая в буржуа. Последнюю бомбу бросил товарищ Борис Гоз, убитый впоследствии при вооруженном сопротивлении в Брест-Литовске. В Заблудове во время забастовки анархисты стреляли в фабриканта-кожевника. В местечке Крынках ими же убит еще один фабрикант и брошена бомба в синагогу, где заседали еврейские буржуа-собственники и обсуждали меры борьбы с рабочим движением (9).
Таковы факты, характеризующие в общих чертах проявление революционного анархизма в Белостокском промышленном районе. Мы привели только часть, и притом очень незначительную, из многообразных проявлений анархической борьбы. Многое нам неизвестно.
Что касается до других районов Литвы, то сведения наши еще более отрывочны. Известны лишь следующие факты: с 1905 года анархисты-коммунисты работали в г.Вильно, здесь пропаганда велась, главным образом, среди ремесленного населения (кожевников, сапожников и портных), находившегося дотоле под сильным влиянием бундовцев. К началу 1906 года пропаганда анархизма приняла уже широкие размеры, устраивались рефераты, дискуссии и агитационные митинги.
В декабрьские дни (1905 г.) группа отпечатала "захватным путем" прокламацию "Ко всем рабочим", в которой освещались вопросы момента, она же совершила ряд "эспроприаций", одна из них была неудачна; участники были арестованы.
В 1906 году был и случайный взрыв бомб, которые несли анархисты с целью бросить их в полицейское правление; двое погибло на месте, третий товарищ умер впоследствии от ран.
В этом же году, возле дома губернатора, анархист Яков Короткий бросил бомбу в полицейский отряд с полицмейстером во главе. Из них было ранено четверо, в том числе полицмейстер, и убит один. Короткий же, по приговору военно-окружного суда, был расстрелян 1-го февраля 1906 года во дворе тюрьмы; привлеченный в качестве сообщника товарищ Левин бежал впоследствии из тюрьмы. В этом же году в Вильно был расстрелян анархист-коммунист Майзель, за вооруженное сопротивление, при котором он одного городового убил, а другого ранил, так же как и околоточного надзирателя. Его, как и Короткина, расстреляли, привязавши к фонарному столбу. В июне 1907 года анархисты Тесен и Малов оказали вооруженное сопротивление и ранили агентов полиции; их дело передано военно-окружному суду.
Из процессов анархистов-коммунистов мы можем отметить дело "О провозе взрывчатых веществ из Швейцарии", которое разбиралось в судебной палате 16 мая 1906 года и по которому анархист Овсей Таратута был осужден на вечное поселение в Сибирь.
Что касается других городов, как Ковно, Двинск, Гродно, Брест-Литовск, Минск, Барановичи, где существовали за период 1904-1907 гг. анархические группы, то подробных сведений об их деятельности мы не имеем. Укажем лишь на некоторые факты.
Так, 11 ноября 1906 года в Гродно анархист Фридман убил за истязание заключенных тюремного надзирателя; преследуемый полицией, он отстреливался, при чем были убиты городовой и полицейский надзиратель. Сам же Фридман, не желая сдаться, покончил с собой. В Брест-Литовске анархисты совершили ряд экспроприации, при которых они бросали бомбы; ими же был убит пристав. В Ковно существовала группа, проявившая себя актами и вмешательством в стачки.
В Минске также велась анархическая пропаганда среди солдат и ремесленников. Группа "Безвластие" в течение 1906-1907 гг. выпустила ряд прокламаций, из которых особенно характерны: "Вы борная кампания и революция", "Чего хотят анархисты", "Как отвечать на локауты?" Из местных террористических актов, совершенных анархистами, можно отметить бомбу, брошенную в банкирскую контору Бройде-Рубинштейна, при взрыве которой были раненые и убит сам анархист Зильберг; при другом покушении был убит полковник Беловенцев.
Весной 1907 г. в Минске была арестована большая лаборатория со складом бомб; при задержании анархист Феликс Бентковский стрелял в полицию. Он убил городового, ранил другого и помощника пристава. Впоследствии его казнили по приговору военно-окружного суда. 23-го же июля в Минске были повешены за убийство в тюрьме Михаила Кавецкого (подозреваемого в провокации) два товарища - Соловьев и Зуевский.
Сведения о распространении анархизма в Прибалтийском крае у нас также очень ограничены. Известно, что анархические группы существуют в Риге, Либаве, Митаве, Туккуме и Юрьеве. Чисто анархическое движение среди латышского крестьянства и пролетариата, фактически, началось только весной 1906 года.
До этого времени латышское крестьянство вело уже упорную борьбу с правительством и немецкими баронами, применяя партизанские способы нападений, сопровождаемые аграрным террором, захватом земель, порубкой лесов и прочим. Многочисленные безземельные батраки составляли самый подвижный и революционный элемент среди латышей.
Само стихийное движение носило чисто анархический характер. Когда же социал-демократия, руководившая последним восстанием, стала призывать массы к "вооружению" и прекращению партизанских выступлений, между нею и революционным крестьянством возник острый конфликт. Всюду появились, даже в рядах социалистических партий, "анархиствующие элементы", согласные с нами по всем вопросам социально-революционной тактики. Сообщим некоторые сведения о чисто анархическом движении в городе Риге. Здесь анархическая пропаганда началась три года тому назад, сначала среди еврейского пролетариата, где работала группа "Интернационал". Она издала ряд прокламаций и брошюр (прокламации: "Ко всем рабочим", "Политическая или социальная революция", "Ко всем истинным друзьям народа", "Ко всем приказчикам"; брошюры З.Нахта "Всеобщая стачка и социальная революция", "Нужен ли анархизм в России?", "Порядок и коммуна"). Впоследствии возникли латышские группы анархистов-коммунистов "Слово и дело", "Равенство" и боевая группа "День Страшного Суда". Анархисты издали в разное время на латышском языке ряд брошюр и сборников, как-то: "Пламя" ("Liesma"), "Критические очерки", "Черный смех" (сатирический сборник, 3 выпуска) и "Завоевание Хлеба" П.Кропоткина.
Пропаганда велась главным образом на вагоностроительных заводах Фельзера и К° и "Феникс", а затем на фабриках за Двиной.
Анархистами был совершен ряд террористических актов, из которых упоминаем следующие:
В митавском предместья, в здании, где происходило собрание немецких реакционеров (selbstschützer"oв) была взорвана адская машина; аналогичное покушение совершено во время другого собрания, на Венденской улице. В обоих случаях были жертвы. Летом 1907 года полиция преследовала "экспроприаторов". Проходившие случайно анархисты-рабочие напали на полицию, открыли по ней стрельбу и затем скрылись в окрестном лесу. Ночью, на первый день Троицы, при аресте анархистов было оказано вооруженное сопротивление, при котором ранен полицейский. Особенно много шуму наделало вооруженное сопротивление при взятии анархической лаборатории в августе 1906 года, где с шести часов утра целый день отстреливались брат и сестра Кейде-Криевс; они взорвали бомбой лестницу и бросили вторую в полицейских, но последняя, взорвавшись в воздухе, не причинила им вреда. Оба эти товарища тоже покончили самоубийством.
В тот же день был арест анархистов на Мариинской улице, где также было оказано вооруженное сопротивление. Среди взятых революционеров был Бенцион Шоц, осужденный на 14 лет каторги. Последнее сражение анархисты дали полиции на Артиллерийской улице. В январе 1907 года жандармы и полиция явились туда взять лабораторию анархистов. Последние встретили их геройским отпором. Во время этой перестрелки были убиты: два солдата, полицейский надзиратель Беркович; ранены известные сыщики Дукман, Давус и начальник охранного отделения Грегус (известный палач-истязатель).
Во время стачки трамвайных служащих анархисты принимали в ней энергичное участие и, чтобы парализовать движение трамваев, бросили наряду с другими несколько бомб. В этот же период были брошены две бомбы в богатый ресторан Шварца, излюбленное местопребывание крупной буржуазии; хотя эти бомбы не поразили никого, однако переполох, произведенный ими, был громаден.
Число мучеников анархистов в Прибалтийском крае достаточно велико: недавно были сосланы на каторгу товарищи Штуре и Под-зин, Крейцбург и Тирумнек (на 8 лет) и солдаты-саперы: Королев и Рагулин (на 12 лет). 23-го октября военно-полевым судом были осуждены и расстреляны члены группы "Интернационал": Силин Шафрон, Осип Левин, Петров, Осипов и Иоффе. Все они мужественно погибли с возгласом: "Да здравствует Земля и Воля!" Были еще и казни анархистов-латышей, имена которых нам неизвестны. Во время избиения в центральной тюрьме среди других политических был убит анархист Владимир Шмоге - около десяти штыковых ран прервали его молодую, энергичную жизнь.
Но, несмотря на массовые расстрелы, казни, пытки и прочие насилия, совершаемые карательными экспедициями, в Прибалтийском крае революционное движение развивается.
Последнее время всю свою энергию анархисты направили на пропаганду в войсках; в некоторых портовых крепостях они пользуются успехом среди матросов и солдат.
Часть IV Анархическое движение в России: Очерк анархического движения на Кавказе
Пропаганда анархизма на Кавказе началась в 1905 году одновременно в двух городах - Кутаиси и Баку. Кутаис[и] - главный город Западной Грузии с очень слабо развитой промышленностью. Первые ячейки анархических групп возникли на табачной фабрике Пиралова и заводе минеральных вод Лагидзе. Образовавшаяся анархическая группа "Коммуна" имела свою типографию, "экспроприированную" у одного из местных буржуа, при помощи которой были изданы книжки (БИДБЕЯ - "О социал-демократах" и Батона - "Принципы социализма") и семь различных прокламаций ("Всеобщая стачка", листок на вопрос момента, в котором анархисты во время восстания советовали рабочим захватывать квартиры бежавших буржуа, что и практиковалось в действительности, "Революция политическая или социальная?" и другие). Анархистами в это время было совершено несколько "экспроприаций" и убито четыре буржуа, как: Камуларий, Мунджиев и другие. Вспыхнувшее в Москве вооруженное восстание нашло отклик и в далекой Грузии, где рабочие объявили всеобщую стачку во всех городах и на железнодорожных линиях; последние были захвачены восставшими. Всюду боевые отряды "красных сотен" атаковали правительственные войска. Своеобразные условия гористой Грузии значительно облегчали ведение подобной партизанской борьбы, и "красные сотни", наподобие македонских "чет", передвигаясь из района в район, поднимали всюду восстание. Окрестное крестьянство поддержало движение в городах и приняло участие в революции. Поднявшиеся крестьяне, терроризируя князей-землевладельцев, захватывали их земли, вводили в деревнях самоуправление, разрушали правительственные учреждения, жгли архивы в волостях и убивали полицейских чиновников. Таким образом, стихийное крестьянское восстание в Грузии само по себе носило чисто анархический характер, и политические революционеры часто были вынуждены бороться с "эксцессами" народных масс. Во время революции Грузия была совершенно отрезана от России и представляла самоуправляющуюся Республику сел и городов; повсеместно в стране открыто заседали революционные комитеты. Хотя анархисты в это время имели еще очень мало сил, но принимали уже энергичное участие в революционном движении, выступая на митингах и собраниях в Кутаиси, Батуми и Чиатурах (здесь находятся марганцевые рудники); и даже в Кутаиси влияние анархистов было настолько сильно, что они руководили, наряду с другими партиями, вооруженным восстанием и партизанскими действиями "красных сотен". Впоследствии карательные экспедиции генерала Алиханова (недавно убитого) нахлынули в Грузию, и наступила реакция; войска вели себя как башибузуки в Малой Азии, во время армянских боен: сжигали целые селения, насиловали женщин, грабили имущество и расстреливали захваченных с оружием в руках инсургентов. Эта дикая реакция на время парализовала и работу наших товарищей, из которых шесть человек было сослано в Сибирь, некоторые же скрылись. Однако, несмотря на все репрессивные меры, анархизм проник мало-помалу в Чиатуры, Грозный (нефтяные промыслы), Батум, Елисаветполь, Тифлис и даже некоторые города Дагестана. В Восточной Грузии (Тифлисская губерния), в селе Гулгуле крестьяне под влиянием анархической пропаганды и особенно одного помещика К., симпатизирующего анархизму (который отдал крестьянам свою землю), решив владеть землей на коммунальных началах, уничтожили межи и заборы, разделяющие поля и виноградники, прогнали сельские власти и выстроили общественные дома и пекарни; в городе они приобрели земледельческие орудия для ведения коллективной обработки земли. К коммуне не присоединились только 12 крестьян-кулаков, между последними и остальными возник антагонизм; на почве этой взаимной вражды собственниками был убит член коммуны; в ответ на это насилие она объявила полный бойкот кулакам, чем поставила их в безвыходное положение, и они стали просить принять их в общину.
Эта коммуна просуществовала около девяти месяцев, пока правительство не разрушило ее; организаторы были посажены в тюрьму, а общественные дома превращены в казачьи казармы.
Несмотря на печальный конец, агитационное значение этого факта на окрестное крестьянство было громадно, крестьяне говорили, что, испытав раз на практике целесообразность принципов коммунизма и находя эту форму общежития единственно разумной, они и в будущем будут бороться во имя ее возобновления.
В Тифлисе анархическая пропаганда началась лишь после декабрьского восстания 1905 года. Здесь организовалась группа анархистов "Интернационал", которая имела своих приверженцев в мастерских Монташева, Адельханова и главным образом в железнодорожных мастерских и депо; вскоре к этой группе присоединились рабочие-наборщики, отколовшиеся от социал-демократической партии; чтобы ослабить влияние анархистов на рабочих, она решила реорганизоваться на федеративных началах; кроме того, стремясь дискредитировать в глазах масс идеи анархизма, она выпустила брошюру "Анархизм и хулиганство", на которую наши товарищи ответили книгой Батона "Этика анархизма". Анархисты- коммунисты сначала часто выпускали прокламации в форме "Обращений к рабочим", а впоследствии стали издавать еженедельный теоретический журнал "Набат" (14 номеров) и ежедневную газету для широкой массы - "Голос" (8 номеров), кроме того, они сотрудничали в "Маленькой газете" (13 номеров). Эти газеты пользовались широкой популярностью в рабочих массах. Через некоторое время все три газеты были закрыты, а их редакторы преданы суду. Тогда, вместо конфискованных, стал выходить новый орган "Рабочий" (60 номеров), и интерес к анархизму еще более усилился. Для более широкой пропаганды издательская группа "Рабочий" выпустила на грузинском и русском языках 20 переводных книг и несколько оригинальных. Оригинальные книги: Батон - 1) "Закон"; 2) "Ответ протестантам"; Ш.Г. - 3) "Критика диалектического материализма"; 4) "Критика экономического монизма"; 5) "Наши враги и наши друзья"; 6) "Философия анархизма" и К.О. - 7) "Принципы социализма".
В последний период движения анархисты образовали кружки учащейся молодежи и одну крупную организацию в одной из деревень Тифлисской губернии. В этой деревне во время одного митинга "красная сотня" утопила в реке четырех шпионов. Кроме того, в самом Тифлисе образовались новые группы анархистов - "Свобода" и "Могучий отряд", которые вступили в федеративный союз со старыми. Тифлисские анархисты совершили целый ряд "экспроприаций" и террористических актов - во время одной из них был убит "буржуа" Гамрикалов; особенно удачной была "экспроприация", совершенная с социалистами-федералистами в г. Душети (Тифлисская губерния), где в казначействе было конфисковано 250 тысяч рублей. Из террористических актов отметим убийство околоточного надзирателя и нескольких городовых, а также нанесение ран исполняющему обязанности помощника полицмейстера Лоладзе (впоследствии убитого рабочим социал-демократом). Здесь анархисты имели хорошо оборудованную лабораторию, в которой фабриковались в большом количестве разрывные снаряды. Однажды анархисты, чтобы отомстить полиции, устроили в пустой квартире адскую машину, которая при обыске взорвалась и убила начальника охранного отделения, его помощника, двух надзирателей сыскной полиции, солдата и городового и ранила двух околоточных, надзирателя и полицейских.
В 1906 году были аресты анархистов, из которых несколько сослали на каторгу: Гугушвили и Ростомов (8 лет), Квелиссиани (на поселение в Сибирь). Мы уже раньше останавливались на враждебном отношении тифлисских социал-демократов к анархистам; еще более враждебным было отношение армянской партии национальных революционеров "Дашнакцутюн". Зато анархисты имели много симпатизирующих элементов в рядах грузинской партии социалистов-революционеров-федералистов, которые даже пригласили их на вторую конференцию, состоявшуюся в июле 1906 года, где анархисты предложили новый вариант программы; эта последняя будет обсуждаться на третьей конференции партии, и наши товарищи выражают надежду, что анархические элементы одержат окончательно верх над демократическими в этой партии. В последнее время социалисты-федералисты издали несколько докладов, написанных анархистами, и таким образом способствовали пропаганде чисто анархических идей в Грузии; у социалистов-федералистов существует партийный орган "Стрела", и они пользуются большой популярностью среди крестьян. Теперь в Тифлисе выходит еще синдикалистская газета "Свет", в которой сотрудничают некоторые анархисты.
Второй центр наиболее яркого анархического движения - это каспийский порт Баку (здесь центр нефтяной промышленности). Окрестности этого города, как Биби-Эйбат, Балаханы, Сабунча, покрыты тысячами буровых вышек; все эти промыслы принадлежат крупным интернациональным буржуа - а ля Ротшильд, Нобель, Монташев и К°. Здесь, в самых адских условиях труда, работают десятки тысяч пролетариев. Состав местных рабочих крайне разнообразен (персы, татары, армяне, русские и другие), благодаря чему существует национальная рознь и взаимное недоверие, сильно парализующие чисто классовую борьбу. Последние годы пестрят кровавыми страницами братоубийственной борьбы между армянами и татарами (10). Анархисты работали здесь еще с 1904 года, но первое время не пользовались большим влиянием на массы; после татаро-армянской резни их влияние значительно усилилось. Этому способствовало следующее обстоятельство. Правительство ассигновало 16 миллионов рублей для помощи пострадавшему от погромов населению. Выдачей пособий заведовало акционерное общество марганце-промышленников, которые отказывались их выдать рабочим, наиболее пострадавшим из всех классов населения. Рабочие по этому поводу объявили стачку, длившуюся два месяца. Несмотря на такую продолжительность стачки, во время которой анархическая группа поддерживала голодающих рабочих денежными средствами, акционеры упорствовали; тогда анархисты убили директора фабрики акционерного общества (он же английский вице-консул) и директора завода Монташева - Долуханова. Оба эти акта вызвали симпатию широких пролетарских масс и заставили ационеров выдавать рабочим пособия. Буржуа Долуханов оказался чуть ли не членом партии "Дашнакцутюн", и последняя решила отомстить за него; ею был убит руководитель анархистов Саркис Келешьян (литератор, написавший под псевдонимом Севуни книгу "К борьбе и анархии"). Далее, армянские революционеры-националисты расстреляли еще нескольких рабочих-анархистов за участие в "экспроприациях". Тогда "Боевая дружина" анархистов объявила войну партии "Дашнакцутюн", в результате которой было убито 17 человек членов партии и 11 рабочих-анархистов. На похороны товарищей стеклись тысячи рабочих. Во время похоронной процессии был опознан один из правительственных шпионов и убит анархистами. Из крупных политических актов укажем на убийство анархистом полицмейстера Жгенты; по этому поводу группа выпустила особый листок. Кроме того, были убиты пристав, несколько шпионов и полицейский. В Баку работали две группы анархистов: "Анархия" и "Интернационал"; у них была своя типография и лаборатория. В разное время была выпущена масса прокламаций на армянском и татарском языках и брошюра "К борьбе и анархии". И здесь анархисты произвели ряд "экспроприации", наводящих ужас на местную буржуазию.
Во избежание злоупотреблений именем анархизма, товарищи извещали особыми бюллетенями о каждой совершенной ими "экспроприации". Были у анархизма и свои мученики, казненные и осужденные на каторгу. Из особенно упорных вооруженных сопротивлений можно отметить сопротивление группы "Анархия", застигнутой в гостинице и убившей нескольких чинов полиции; один товарищ, пытавшийся бежать по дороге в тюрьму, был застрелен конвоем. Однако, несмотря на все репрессии, анархизм проложил уже дорогу в ряды бакинского пролетариата и насчитывает среди него сотни приверженцев.
Часть I: The International Anarchist Congress of Amsterdam (1907). Edmonton, 2009. P.176-182 (перевод В. Дамье)
Части II - IV: Анархисты. Документы и материалы. Том1. 1883 - 1916. М., 1998. С.404-428.
Примечания Н. Рогдаева:
(1) Рабочие профсоюзы в России в настоящее время обладают заметной силой. В них почти в два раза больше членов, чем в Социал-демократической партии. Характерно, что, в то время как в рядах социал-демократии и других политических организаций назревают апатия и бездеятельность, (беспартийные) профсоюзы переживают период бурной активности; повсюду кипит пропагандистская и организационная работа; вспыхивают стачки. И все это в момент, когда царское правительство - не считая крови 32706 застреленных (минимальная цифра, приводимая газетой "Перелом"), многих тысяч брошенных в тюрьмы и сосланных в Сибирь - угрожает отдать людей под военный трибунал за неуплату налогов или отказ от военной службы. [Это происходит] благодаря давлению, которое рабочие профсоюзные ассоциации могут оказывать на хозяев в ходе стачек.
(2) Партия "Рабочий Заговор" создалась под влиянием пропаганды Вольского, бывшего польского социалиста, написавшего известную книгу "Умственный рабочий". В этом труде он обосновывает свое учение, для которого характерна следующая особенность: враждебное отношение к роли революционной интеллигенции. Это она навязывает массам идеалы демократии, социализма, анархизма. У пролетариата же одна цель - борьба за равный доход и равное образование. Поэтому долой идеалы - эту религию, которая отвлекает массы от непосредственной борьбы за конкретные требования. В будущем массы устроятся сами, как им будет угодно. Теперь же их нужно звать только к полному разрушению капитализма, тайно организуя революцию "Заговор", - посредством ряда бунтов, восстаний, террора, стачек чисто экономического характера.
(3) Полу-мистическая доктрина "Иеговизма" состояла в следующем: мир разделен на два типа людей - "Иеговистов", несущих "божеские начала", к которым причислялись все бедные, трудящиеся люди, и "сатанистов" - т.е. всех праздных, тунеядцев, как-то: попов, буржуа, чиновников. Между ними может быть одна только непримиримая борьба. Правительство вскоре уничтожило эту опасную секту, сослав ее главных представителей в каторжные работы.
(4) Мы говорим "первый орган", потому что, полуанархические и анархические газеты не выходили в России последние 20 лет. Органы же, как "Работник", "Община", "Народное дело", "Земля и Воля", "Народная Расправа", издававшиеся в 70-х годах народниками-"бакунистами", давно уже стали библиографической редкостью. То же можно сказать о статьях М.Бакунина, З.Ралли и других.
(5) Правда, в России существовали анархисты, возводившие "экспроприации" в тактику. Аналогичное течение намечалось в группах "Безначалие", работавших в Киеве и Петербурге. Доведя эту идею до абсурда, некоторые "безначальцы" рекомендовали пролетариям бросать работу на заводах и жить исключительно "личными экспроприациями". Была еще в Одессе группа "Черные Вороны", совершившая ряд дерзких нападений и грабежей. Но она не имела никакого отношения к идейному анархизму. Это были просто "бомбисты-экспроприаторы", за которыми нельзя отрицать только одного, безумной отваги при нападениях, напоминающей "бандитов-ножевиков" Южной Италии. Что же касается до ежедневно совершаемых в России мелких грабежей и "экспроприации", то это в большинстве случаев дело безработных. Кризис и перспектива голодной смерти заставляют их добывать хлеб столь рискованным способом.
(6) Того и другого органа вышло пока по одному номеру.
(7) Во время первой стачки пекарей, анархисты "явочным порядком" захватили одну пекарню Нахмина и начали производство на "коммунистических началах". Они руководили этой пекарней, удовлетворяли требования служащих, уплатили часть долгов и вели дело до тех пор, пока собственник не пришел с повинной, согласившись удовлетворить все требования рабочих.
(8) В прокламации "К рабочим", изданной Уральской группой А.-К. (Уфа, 1907 г.), сообщается, что лодзинские рабочие во время локаутов, руководимые анархистами, захватывали одежду, пищу, топливо и прочие продукты. Только благодаря применению этих анархических методов, лодзинские рабочие выдержали борьбу с локаутами.
(9) Еврейские буржуа образовали "союз" для борьбы с анархистами и рабочим движением. К этому "союзу" примкнуло много буржуа. В одно из собраний "союза" и была брошена бомба анархиста Фридмана.
Примечание ред.сайта:
(10) "Татарами" в царской России называли также азербайджанцев.
